Часы пробили три.

Когда их наконец починят, подумал Ленин зло. Чтобы узнать точное время, ему всякий раз приходилось отнимать четверть часа, это его раздражало, не потому, что затрудняло, но поскольку отрывало от работы. Несколько мастеров тут уже побывало, после их трудов часы некоторое время шли нормально, но потом снова убегали вперед, всегда на пятнадцать минут ровно, не больше, не меньше, словно балансир таил в себе некое мистическое послание. Именно последнее – элемент мистики, сердило Ленина особенно, он еще мог примириться с мыслью, что московские часовщики – неумехи, в конце концов он достаточно долго прожил в Швейцарии и видел, как работают тамошние спецы, такие же точные, как сами их часы, но то, что механизм отказывается подчиняться элементарной логике, было неприемлемо. Подумают еще, что его пребывание в Кремле тоже из области мистики, плод случайных событий, а не следствие его гениальности. Мало ли ему приходилось слышать обвинений в шпионаже! Экая глупость, думать, что он оказался в России только благодаря помощи немцев, да он добрался бы до места при любых обстоятельствах, если не в пломбированном вагоне, то на воздушном шаре, или ползком, в противогазе, или хотя бы через ад, круг оказался бы ненамного большим, чем объезд через Скандинавию, и уж точно поинтереснее, ибо более глупых людей, чем северяне, он не видывал, будь то шведы, финны, норвежцы или белые медведи, ни малейшего проблеска мысли, только вера в высшие силы, кто бы их не олицетворял, король, дед Мороз или диктатура пролетариата. Впрочем, если по правде, русские не умнее. А хохлы? Кавказцы – так и вовсе дикари, Сталин в Стокгольме не мог справиться даже с автоматом для бутербродов, позвал его. «Ильич, помогите, хочу бутерброд, а выпадает булочка с изюмом». Если Ленин кого-то и уважал, то только англичан. И, естественно, американцев, тех же фактически англичан, но без комплексов. Хорошо организованные, политически грамотные народы. Чего немцы добивались муштрой, англичане имели par excellence. И никакого чрезмерного внимания к женщинам и искусству – того, что губило французов и итальянцев. Немного гомосексуализма – но это не опасно. Зато как здорово они умели использовать евреев в своих интересах! В первую очередь, конечно, американцы, те архисовершенно избегали антисемитизма, но, в какой-то степени, и англичане. В какой еще европейской стране мог много лет кресло премьера занимать жид? В конце концов, именно Дизраэли сорвал план русских занять Боспор и вытеснить турков в Месопотамскую пустыню. Сумел ли бы хоть один англичанин по крови действовать столь хитро и одновременно столь решительно? Вот что должны были намотать на ус цари – но нет, напротив, они сами буквально толкали евреев в революцию. Чего стоил один ценз оседлости! Только невероятному болвану могло прийти в голову не позволять евреям селится в городах. Что Хайму или Мойше делать там, где нет ни банка, ни биржы? Шить фраки? Но кому? Русскому мужику? Или они надеялись, что евреи возьмутся за мотыги? Еврей возьмет в руки что угодно, только не мотыгу, этот эксперимент провалился еще при первом Николае. А когда человеку нечем заняться, он готов хоть бомбы делать, чтобы не помереть со скуки. Благодаря кому, в итоге, была совершена революция? Благодаря пролетариату? Какая чушь! Рабочие, как он прекрасно знал, безмозглые животные, годные лишь на то, чтобы пошуметь на митингах. Нужны были умные люди, организаторы – занятие как раз для евреев. Сидел ли бы он сейчас в Кремле, если бы не было Троцкого, Зиновьева и Каменева? Да никогда! В лучшем случае, лазил бы по Альпам, если б Сталину удалось награбить достаточно денег. Еще вероятнее – мерз бы в Шушенском. И вопрос вопросов: а случилась бы вообще Великая русская революция, если бы в жилах Владимира Ульянова не текло изрядное количество еврейской крови? Умом его наделил таки дедушка Бланк, через мать, отец был бездарен, как все калмыки. Но теперь – берегись, история! Где прошел Ленин, другим делать нечего. Кто еще весной семнадцатого верил в победу большевиков? Инесса, и та сомневалась, а вот Ленин был уже тогда убежден, что его звездный час настал. Как говорится, один шанс судьба предоставляет каждому человеку – вот только большинство даже не распознает его. Кто, кроме него, мог бы так точно выбрать момент захвата власти? Это ведь был в прямом смысле слова вопрос нескольких часов. За день до того было бы рано, делегаты еще не прибыли в Петроград, на следующий день – поздно, они успели бы организоваться. Или история с Учредительным собранием. Сколько вокруг него вертелось дураков, крякающих: демократия, выборы, конституция? Сразу видно, как плохо люди знают историю. Что погубило французскую революцию? Болтовня. Следовательно – никакого Учредительного собрания, никаких политических дискуссий, только борьба, только дела. Декреты, указы, казни. И, что важнее всего – очистить территорию. Все, что родом из прошлого, должно исчезнуть. «Бывшие» уже вкусили радостей жизни, теперь очередь за другими. Не хотят потесниться? Заставим…

Он нервно бросил телефонограмму на стол, встал и подошел к картам. Ох уж эти ремесленники-недотепы! Десять раз объясняешь, все равно не понимают. «Карты занимают много места, нужно сделать раму, чтобы можно было листать их, как книгу», - требовал он. В конце концов раму сколотили, но получилась она большая и неуклюжая, никак на стене не умещалась, пришлось вынести зеркало. Кстати, не очень-то и жалко, экая радость – лицезреть лысину. И маленькие пятнышки на коже, которых становилось все больше. Разложение. Лучше вообще не смотреть. Кто знает, может, было бы и не так уж плохо, стреляй Каплан точнее. Хотя нет, мученическая смерть – это не для него. По крайней мере, не сейчас. Сперва надо завершить труд, объединить Россию под красным флагом и – дальше, в Европу! Первая цель была почти достигнута, на какую карту не взгляни, глаз отдыхает, и сердце радуется. Омск взят, адмирал в наручниках – слабак, не посмел даже застрелиться. Конечно, воевать – это тебе не земли открывать. Романтический герой, искал на севере новый континент, но удовольствовался ревматизмом. Встретились бы с ним, можно было б завербовать, фактически человек без политических убеждений. Пока царь на троне, служил ему, пришел Керенский – поклялся в верности тому. С тем же успехом мог воевать и за большевиков. Просто пути разошлись, угодил к англичанам, а те завопили – цивилизация в опасности! В действительности англичан занимало другое – как найти дурака, чьими руками удалось бы уберечь Дальний Восток от опасности попасть в лапы японцев. И нашли – адмирала. А тот был настолько хорошего мнения о себе, что полагал, будто тайга то же самое, что Балтийское море. Теперь дает показания следственной комиссии, лепечет про тяжелое детство, умоляет меж строк: «Подарите мне жизнь!» Лоботряс, а не вояка.

На юге ситуация тоже выправлялась, Тухачевский пробрался уже к Манычу, ой, там в степи зимой жуткие метели, хуже, чем в Сибири. Ростов занят, наконец-то, радостный день в жизни Буденного, мог, как следует, напиться. А сколько аристократок прошло через постели Уборевича и Орджоникидзе! Ростов ведь был оплотом белых, туда сбежал весь Невский проспект. Старый принцип отдавать город на три дня в распоряжение завоевателей по-прежнему стимулировал лучше всего прочего. Только такой фарисей, как Сталин, мог разглагольствовать о революции в комнате, набитой красивыми женщинами, остальные были нормальными мужчинами и знали, во имя чего изо дня в день рискуют жизнью. Если отнять у Красной армии право убивать и насиловать, это будет уже не армия, а лагерь евнухов. Конечно, при Инессе о таких вещах говорить вслух не стоило, Инесса тронулась на правах женщин, хотела перевоспитывать проституток! Какая наивность: проституцию можно было ликвидировать только одним способом – выгнать шлюх из постелей и прямо к стенке. Но Инессу надо было понимать – комплексы! Обнаружила как-то, что она, как Наташа Ростова, после замужества стала «самкой». Скажи еще, что от литературы нет пользы. Не написал бы Толстой эдакой глупости, и, возможно, Инесса так и осталась бы при своем Александре, и где тогда Ленин нашел бы себе достойную любовницу? И состоялся ли бы в подобном случае Октябрь? Бодрящее влияние активной сексуальной жизни на умственную работоспособность переоценить трудно. Разве неуклюжее постельное барахтанье в Шушенском можно было сравнить с цюрихской тонкой любовной игрой? Инесса была все-таки опытной женщиной, чтобы не сказать, куртизанкой. Можно ли вообще во всей мировой истории найти другую подобную кобылу, которая, народив мужу пятерых детей, бросит семью и станет, для начала, подстилкой деверя? Интересно, что в этом тезке было такого привлекательного? К Александру Ленин Инессу не ревновал, но к младшему брату – да, поскольку тот умер, а с мертвецами трудно конкурировать, они неуловимы, как тени. Конечно, если рассуждать логически, братья Арманд с ним сравниться не могли, где им взять столь острый ум, какой прячется здесь, в этом черепе? Но, с другой стороны, так ли интересовали Инессу мозги, может, важнее для нее было сладостное ощущение греха? Да, Инессу пленяло все необычное, будь то кровосмешение, лесбиянство или menage a trois. Бедная Надя, как она разозлилась, когда услышала, что Ленин поселил Инессу рядом с Кремлем, наверно, надеялась, что революция разлучила любовников. Ленин понимал супругу, не очень ведь приятно выносить издевательские взгляды Сталина, но что поделаешь, не мог же он, когда организму кое-что требовалось, кидаться на секретарш, Троцкий немедленно воспользовался бы этим в борьбе за власть.

Ленин вернулся к столу, сел, поставил ноги на шкуру белого медведя (действительно, теплее ковра), сомкнул полы бухарского халата (в комнате было ровно четырнадцать градусов, как он требовал, немного теплее, и уже ощущаешь, как мозги размягчаются) и снова взял в руки телефонограмму.

«Сегодня, 2-го февраля в 2 часа ночи по московскому времени был подписан мирный договор между Россией и Эстонией. Из Ревеля на подписание прибыл министр иностранных дел Бирк…» Педантизм Иоффе заслуживал улыбки – какая разница, кто прибыл на подписание, да хоть президент, если у чухны таковой вообще имелся. Ленин неплохо знал эстонцев, Энгельберг, который смастерил им с Надей в Шушенском обручальные кольца из меди, тоже был эстонцем. Человек недалекий, но с золотыми руками. А еще Кингисепп, фанатик в кубе. Из тех, кто во имя революции готов даже родную мать зарезать. В вопросе казни царя он вел себя очень принципиально. И в комиссии по делу покушения Каплан – тоже. Словом, верный исполнитель. Потом Корк. Хороший полководец, почти такой же хороший, как Тухачевский и Фрунзе, только слишком академичный, без оригинальных идей. Да, божественной искрой этот народ обделен. Тупые крестьяне. И какое ничтожное количество – даже миллиона не наберется, к тому же часть по эту сторону фронта, в Красной армии. Какое будущее может быть у такого карликового государства? Смехотворное, словно Сан-Марино, и даже не на скале. Никогда он не стал бы вести переговоры о мире, если бы осенью не сложилась критическая ситуация: Деникин под Тулой, Киев опять у белых, Колчак тогда еще сражался, Миллер на севере наметил план удара в спину, и, что хуже всего, Юденич уже видел в бинокль башню Адмиралтейства. Вот этого товарища следовало любой ценой элиминировать. Троцкий извивался в истерике, вопил, больше двух недель он Петроград защищать не может. Даже заградотряды не помогали. Хорошее было изобретение, это верно, волей-неволей будешь воевать, если знаешь, что, удирая, получишь пулю в живот; но когда даже дезертировать некому? Вот заключить бы с эстонцами мирный договор, при условии, что они обезоружат Юденича, подумал он тогда – и нате, свершилось! В тактическом смысле это был архихитрый план, натравить союзников друг на друга – вот только за все на этом свете приходится платить. Ценой того, что чухна загнала людей Юденича в карантин подыхать, и был министр иностранных дел Бирк...

Может, надо было месяц назад, когда положение на остальных фронтах улучшилось, прервать переговоры и снова начать наступление на Ревель? Возможно – но сейчас было поздно об этом думать, Ленин знал, что в сложной ситуации важно не то, какое решение ты принимаешь, а чтобы хоть какое-то решение было принято. Эстонская республика, так Эстонская республика – все равно это лишь временное образование, рано или поздно губерния вернется в состав России, красные эстонцы сами об этом позаботятся. Необходимо лишь хорошенько обдумать, в каком виде преподнести эту новость съезду. Аргументация, которой он пользовался после Брест-Литовска, уже не годилась, кто вторично ступит в ту же реку, утонет. Снова бросив телефонограмму на стол, Ленин встал и, как обычно в затруднительном положении, подошел к портрету Маркса. «Что ты мне посоветуешь, предтеча?» В глазах Карла стояла печаль. Никак не может очухаться после смерти дочери, подумал Ленин. Встречаются, однако, безумцы, покончить с собой из-за того, что возраст, видите ли, больше не позволяет работать на революцию, может ли человеку прийти в голову что-либо еще более глупое? Были бы Лаура с Паулем бедняки или больные, одинокие – да нет, вполне обеспеченная парочка, и не просто парочка, а великая идейная пара, вечная любовь к социализму и прочее, почему бы им не проводить старость, спокойно гуляя по красивому городу Мюнхену, слушать звон колоколов, пить пиво на рыночной площади? На папу Карла самоубийство дочери подействовало угнетающе, если раньше его взгляд внушал Ленину силу, то теперь старик приуныл, потерял блеск времен «Манифеста». Но делать нечего, не повесить же здесь Наполеона, подумал Ленин и повернулся в сторону застывшего на барельефе Халтурина. Степа, однако, умел только кидать бомбы, и то скверно, один несчастный генерал – вся его добыча, с царем уже не справился. Ждать совета от такого болвана не стоило – но от кого же? Будь Инесса здорова, можно было спросить хотя бы ее мнение, а потом поступить в точности наоборот, но Инесса лежала с инфлюэнцей.

Ленин снова вернулся к столу, положил ножницы на телефонограмму, на случай, если Фотиева вдруг проснется, зайдет в кабинет и приступит к уборке – ножницами он сигнализировал, что данную бумагу трогать нельзя – и вышел через заднюю дверь в коридор. Безымянная телефонистка, одна из многих, спала, положив руки на стол, а голову на руки, Ленин прокрался мимо нее и сбежал легким шагом вниз по мраморной лестнице – все удивлялись его стремительности. В нижнем фойе висел еще один портрет, огромный, кисти Репина, и оттуда на него глядел… Мда-с, как же верней его назвать? Скажем так – старший коллега. Отношение Ленина к Александру Третьему было архикомплицированным. С одной стороны, этот скот велел повесить его брата, но, с другой, Ленин не мог отрицать, что империей Третий правил намного лучше Второго, Освободителя. Да, его считали реакционером, чуть ли не диктатором, но что поделаешь, Россия – это тебе не Англия, тут в шелковых перчатках долго не протянешь. Пока Ленин находился в оппозиции, пока от него ничего не зависело, он этого не понимал, но два года в Кремле научили его многому, так что он даже стал слегка оправдывать казнь брата – естественно, только про себя, никому, даже Инессе, тем более Наде, об этом не заикаясь. Потому что, поставив себя на место Третьего, он понял – он поступил бы так же. Если власть не использует насилие по отношению к народу, народ будет его использовать по отношению к власти. Твердой рукой навел Третий порядок в империи, и если бы не железнодорожная авария и явившаяся следствием травмы болезнь почек, то он, Ленин, видел бы мраморную лестницу, шкуру белого медведя и прочие признаки высокого положения, как свои уши. Чтобы власть пошатнулась, на месте царя должен был оказаться олух другого царя, небесного, такой, который все делает неправильно и умрет таким же глупцом, каким родился, другими словами, Николай.

Он еще раз внимательно вгляделся в портрет. Отношения Ленина с искусством были весьма поверхностны, Инесса поразилась, когда услышала, что любовник не знает, кто такая Джоконда. «Достаточно, если я знаю, что такое эмпириокритицизм!» - рассмеялся Ленин в ответ, но теперь, обнаружив в Кремле множество картин, он стал их изучать, и пришел к выводу, что, возможно, не так уж и легко передать с помощью кисти контуры черепа, лицевые мускулы, взгляд… У Третьего была почти такая же лысина, как у Ленина, и такой же крупный, волевой подбородок. Больше два правителя отличались по образу жизни, Третий, как говорили, был добропорядочным семьянином, в то время как Ленин со своим браком втроем напоминал скорее Второго. Ленин как-то видел фото графини Долгоруковой, пришлось признать, женщина она была действительно красивая; но и Инесса недурна собой. Проблема потомства, вот единственное, в чем Ленин царям завидовал, у них, в отличие от него, хватало материальных ресурсов, чтобы произвести на свет и воспитать целую ораву, он же такой роскоши себе позволить не мог. Мало ли талантливых мужчин лишилось бессмертия, потому что предпочло славе прозябание с женой и детьми – он не желал разделить их участь. Его сыночек – это Красная Россия, которую он, подумалось вдруг, вынужден был по кусочку продавать. «Ваше величество», - обратился он мысленно к Третьему, - «присоветуйте, как рационально оправдать мирный договор с Эстонией». Бородатый гигант сперва даже не понял, что он имеет в виду, и Ленину пришлось объяснить – да с чухной же. – «С финнами, что ли?» - «Да нет, финны давно нам сделали ручкой, их отпустил уже мой товарищ по школе, Керенский, чтоб ему неповадно было! С эстонцами, которые живут на южном берегу Финского залива.» - «Там же немецкие бароны, земля принадлежит им, власть, собственно, тоже, как я не старался их подмять, ничего не получилось. Вот теперь пусть сами отдуваются.» - «Да, но немцев уже нет, эстонцы их разбили, даже Ригу отняли.» - «Чухна?» - «Ну да, чухна. Если бы вы знали, какой это скучный и упрямый народ, с ними переговоры вести – как с фонарным столбом бодаться». - «Ну так пинком их! Карательные отряды, полевой суд, главарей повесить, остальных сослать в Сибирь!» - «В том-то и беда, ваше величество, что Сибири, и той нет! Была бы у меня Сибирь, разве я торговался бы, но в Сибири пока еще сидят чехи, знаете, наверно, такое племя, славяне, но трудолюбивые, эдакий омлет с рахат-лукумом, они ставят мне палки в колеса, хотят вернуть царизм.» - «Вот и замечательно!» - «Ничего замечательного в этом нет, царизм отжил свой век, ваш сыночек, Николай, оказался таким идиотом, что после него в России скорее придет к власти певец Шаляпин, чем кто-то из Романовых. Империя разваливается, это именно я стараюсь спасти, что можно, но для этого надо идти на временные жертвы. Как в шахматах, где ради инициативы иногда отдают пешку. Вот Эстония для меня такая же пешка, которую надо пожертвовать, чтобы потом получить обратно вместе с Финляндией, Польшей да и всей Европой.» - «А вы справитесь с такой серьезной задачей?» - «Естественно, ваше величество». - «Ну так не пуха, не пера!» - «Да, но что я скажу своим подданным?» - «Подданным? А зачем им что-либо говорить?» - «Ваше величество, так не пойдет, если подданным не объяснить, в чем дело, могут начаться волнения.» - Третий на минутку задумался. «Тебя как зовут?» - «Ленин, ваше величество.» - «Вот что, Ленин, ты Толстого читал?» - «А как же. Старый кретин. Если по его совету подставлять дающему пощечину другую щеку, эдак не то что от империи, от русского народа скоро ничего не останется. Придут татары и посадят нас всех на кол, и красных, и белых.» - «Ты не слушай, что Толстой говорит, а учись, как он перелицовывает историю. Как ты думаешь, почему народ так любит его «Войну и мир»? Потому, что это великое произведение литературы? Да что народ смыслит в литературе! Нет, народу нравится, что граф льстит его самолюбию. Ведь Бородинскую битву мы продули, Москву отдали и сами сожгли. Однако в изложении графа все выглядит как умнейшее поведение храбрейшего из народов.»

Третий еще не закончил предложения, как Ленин уже все понял. Действительно, какое счастье иметь мудрого собеседника, Троцкий еще удивлялся, как это он терпит в Кремле такую «харю» - именно потому и терпел, чтобы было, с кем обсуждать важнейшие вопросы, верных товарищей тут хватало, но совета разумного никто дать не умел.

Разобравшись в ситуации, Ленин уже не спешил вернуться в кабинет, а предпринял небольшую прогулку. Ему нравилось прохаживаться по ночному зданию Сената, трогать малахитовые и золотые ручки дверей, любоваться ванной с зеркальными стенами, паркетом и шотландскими кранами – когда война закончится, и все успокоится, подумал он, переведу Инессу сюда жить. В эмиграции, в дешевых пансионах Парижа, Цюриха и Покорне, умываясь в тазу холодной водой, Ленин ненавидел роскошь, даже, когда впервые переступил порог Кремля, только буркнул презрительно – ах вот они где, романовские богатства, награбленные у народа; но чем дальше, тем больше до него доходило, что в величавом образе жизни кроется некое очарование. На самом деле, если честно, с правящим классом он имел намного больше общего, чем с простолюдинами, сам был родом из дворян, и если бы не брат, кто знает, стал ли бы вообще революционером. Тогда он просто многого не понимал, но сейчас, задним числом, осознал, что больше, чем казнь брата, его потрясло, как симбирчане вдруг начали сторониться его семьи. Он хорошо помнил то ощущение униженности, которое зародило в его душе протест и жажду мести – погодите, я вам еще покажу! Теперь пария тех времен выкарабкался в мир, к которому по своим врожденным качествам должен был принадлежать давно – в высшее общество, разве что ему пришлось для этого пройти немного более длинный, трудный и опасный путь, чем какому-либо верноподданному империи.

Но пока тяги к роскоши выказывать не стоило, что поделаешь, он жертва собственной идеологии. Приходилось изображать скромность, заставлять десятикратно себя умолять, пока позволишь подстелить под ноги вместо ковра эту лохматую шкуру, вообще довольствоваться малым. Вот в будущем, когда все привыкнут к новой власти, можно будет расслабиться и ему – но не сейчас.

Из зала слышался храп, он приоткрыл дверь и осторожно заглянул: депутаты спали на полу с благостными улыбками на лицах – а почему им не улыбаться, разве они могли когда-либо даже вообразить себе, что попадут в Кремль и будут там, как хозяева, решать судьбу России – они, извозчики и механики, батраки и карманные воры? Конечно, на самом деле решали вовсе не они, решал он, однако их присутствие было необходимо, чтобы придать легитимность его указам. Завтра утром, умывшись, они будут внимательно слушать, что такого интересного он им скажет. О, у него есть, что сказать!

Поспешно, почти бегом, Ленин поднялся по лестнице и подошел к кабинету с другой стороны, со стороны секретариата. Часовой обомлел, он ведь не видел, как Ленин выходит. Ленин панибратски похлопал его по плечу, и часовой просиял. Как маленький ребенок, подумал Ленин, входя в кабинет. Они и были детьми, пролетариат, маленькие проказники, радующиеся, что родителей нет дома. Одни били на кухне посуду, другие наливали в спальне воду в постель, третьи жгли в печи мебель…

Ленин сел за стол, взял ручку, обмакнул в чернильницу, подаренную кавказскими товарищами, и стал при свете настольной лампы с зеленым абажуром писать.

«Мирный договор между Россией и Эстонией имеет огромное общемировое историческое значение…»

Перо скользило, как по льду, одна мысль следовала за другой: в рядах империализма образовалась брешь; трудолюбивый эстонский крестьянин понял, что у него нет причин воевать с государством рабочих; однажды это поймут и другие народы; вот тогда и начнется новая фаза мировой революции. И так далее – из этого должна была получиться зажигательная речь. Действительно, подумал Ленин, довольно скребя висок, политика – великое искусство, и одно из важнейших его составляющих это умение преподнести каждый проигрыш как победу и каждую победу как триумф.