29 марта 2024  02:33 Добро пожаловать к нам на сайт!

Русскоязычная Вселенная 

выпуск № 18 от 15 апреля 2022 года

Россия

 

Марина Матвеева

Обретение Ваджры. Рассказ

 

Про ваджру говорят многое, только в основном брешут. Одни утверждают, что это вовсе не Золотая Ложка, но дубинка или палица, которой вооружён индийский бог Индра. Иногда, впрочем, ваджре случалось попадать и в чужие руки – например, к Рудре (тут Жихарь вспомнил, что пресловутая сестра Яр-Тура именно этим именем его, Жихаря, и величала). Ваджру изготовил, по одним сведениям, прекраснорукий бог Тваштар, который ухитрился смастерить вообще всё, что только есть на свете. По другим же сведениям, создателем ваджры был певец Ушана. <…> Ваджра в сказаниях представала то медной, то золотой, то железной, то каменной. Утверждали даже, что сделана она из скелета мудреца по имени Дадхичи. <…> Иногда у неё было четыре угла, иногда – целая тысяча зубцов. Ясно, что враньё: кому-то надо считать до тысячи! Или круглая, словно тарелка, или крестообразная. А есть и такое мнение, что ваджра представляет собой бычье хозяйство. Это богатыря особенно оскорбляло.

Михаил Успенский «Время Оно»

 

Перед дорогой дальней решил Жихарь выспаться как след. Да только очи богатырские смежил, как явился ему сон. Да ладно бы про родное Многоборье или битвы какие ярые, нет – заснилась ему Индия-земля. И чего бы ей в голову моститься, постылой? Да лады бы люди её, мужики да бабы простые, на слово вострые, али витязи с махаратхами на колесницах золочёных, нет: сами боги их завиделись, что живут не где-нибудь, а на собственной земле, что висит меж звёздами – и не шатается…

И верно, не шаталась до поры до времени. Пока не явился на неё не пойми откудова тур преогромный… али буйвол… аль бизон… Бык, одно слово. Ветром надуло, солнцем напалило, звёздным светом насияло – ибо вот не было быка – а вот стоит. И травку пощипывает – а травка ему секвойи да эвкалипты, что на той земле до версты вымахивают. А сам таков, что кабы у слона небесного Айравата было семь братьев, то, друг за дружкой встав и начав с головы быковой, так до хвоста бы и не довстали. А в холке… о том лучше не сказывать. Только за правый его рог Красно Солнышко зацепилось, за левый же – Ясный Месяц, а как зацепились, так и встали. А как встали, так всё в мире встало, особливо у людей: ни утре глаза продрать, ни ночию опочить, ни сеять, ни убирать, ни свадьбы играть… Возопили люди, восплакали. Забранились нехорошо на Солнце да Месяц, как их по индийскому-то величают:

– Сурья! Чандра! Сурья! Чандра! Сучандра!!!

Богам бы что – у них своих дел по горло. Бык и бык. Стоит и стоит себе. Никуда нейдет, никого не трогает. Древеса жуёт – а всё как в воздусех растворяется – и чистота вокруг, и дух приятный – роза да жасмин. Да и брань людская богам в одно ухо влетела – в другое вылетела. И сами Сурья с Чандрой хоть и на месте висят, да посвечивают. Весну приближают.

Вот тут-то богов оторопь взяла. Весна! Это сейчас бычок спокойно себе стоит, а как по весне-то ему коровка потребуется? А где такую Коровку-то взять… ежели не только рога туровы трепет вселяют, но и то, чем оные туры телят производят… И куда сие сокровище пристроить по весне-то???

Остращались боги шибко. Собрались на совет и стали думу думать. И сказал мудрейший их Брахома слова страшные, но правильные: сокровище сие надо от быка отъять. Но так, чтобы он, бык-то, не заметил, не почувствовал. А сам пусть остаётся, ландшафт украшает, туристов привлекает. И по весне тоже спокоен пребывает.

Услышали боги Брахому – и пущей задумались.

– А он-то живой вообще? – Вышень вопрошает. – Мы не проверяли, близко не подходили. Может, он из праны соткан, а коли так, то там ничего не отъять. Да и не надо отымати, ибо ежели из праны, то Весна там до Пураны.

– А ежели живой? – Варун вскочил. – Нет, надо проверить. Я иду! Кто со мной – тот герой!

Все герои. Все пошли. Хоть одно копытце быково было выше всех богов, но таки это было копыто – всамделишное, не из праны, не из саттвы, не из тапаса, не даже из туманного марева. Приставили лесенку позолочену, исследовали бычью ногу заднюю – всё как у быков: кожа, шерсть, кость внутре… Кто из богов летать умел, на спину турову взлетели, хоть и с трудом, – но сей беспрецедентный полёт показал, что и спина как спина, только шерсть больно густа. А как хвостом до спины домахнёт… уж лучше скорее вниз, пока лётная снасть не утомилась.

До главы никто лететь не решился. Ибо обреталась она во ясных звёздах да подзвёздках, а такого лётного механизму боги те ещё не удумали. Только Сурья да Чандра умели, но вот висят на рогах да лишь тогда и шелохаются, когда бык главою поведёт. А от того во всех мирах день с ночью как попало меняются.

А вот Весну-то не проспишь. Уразумели боги, что раз весь бык живой, то и причиндал его бычачий превеликий тож не мёртвый. Значит, надо делать, как Брахома рёк. Иначе-е-е…

Но как??? Как такую тонкую бритву наладить, чтобы буйволище и не почуял ничего? А то ж как всхорохорится… миров не соберёшь!

На боговой земле мастеров отродясь не водилось – боги все как есть цари да герои, не геройское это дело – бритвы править. А тут ещё нужна такая, что только вдвадцатером и подымешь. Где такого мастера взять?

Только на людской земле.

А самыми славными кузнецами в те поры были три названых брата: Микула, Вакула и Накула. Жили они в деревне небедной, да ещё и всяким рукомеслом славной.

Меньшой их, Микула, такую силу имел, что мог одной рукою столетний дуб с корнем вырвать да на крону корнями вверх поставить. А коли так, то и любой молот ему по силе, даже такой, что танк отковать может. Что есть такое танк, то только на высших кузнечных курсах проходят, а Микула не дорос ещё – всего тринадцать годков стукнуло.

Середний, Вакула, таков был ушлый да быстрый, что мог на перевёрнутое братцем дерево взбежать да меж корней его сплясать. Но более всего славен был умением добывать царицыны черевички: видно, слово знал – любую правительницу враз уговорит, и на спор с приятелями уже через три дня из любого царства их Индийского царицыну обувку – прям с белых ножек снятую! – приволочёт. И красным девицам на подарки (коли их суженые выкупят), и просто в избу-музей – себе на славу, сынам на память. А потому береглись в той деревне черевички ото всех цариц Индийских: и от владычицы слоноградской Гандфари, и от подружки её, тож царицы, но без царства, прескромной Кунтикулы, и от покойной уже царицы Ядрёны-Мадрёны эксклюзивные ея охотничьи сапожки, в каких она мужа своего под монастырь подвела, и от дварацкой старшей царицы Рукнемыни, и от второй жены тамошнего царя, вице-царицы Сватья-Бхамбы по прозванью Бабариха, и ещё от ста восьмех вице-цариц дварацких, пока не надоело в одну сторону хаживать. На почётной подушке бархатной стояли красные чёботочки самой Царицы-о-Пяти-Мужьях, а имя ей Чёрная (она, видать, не только рук не мыня была, но и личика), и, страшно сказать, унты самой царицы ракшасов-людожоров Ходимбы! Но это точно врака, ибо кто знает про ракшасов тех, так тот знает: отродясь босые ходят, ибо не ноги у них, а лапищи о двенадцати когтях. А поелику за добычею унтов, ичиг да мокасин державных силушки Вакула превеликой нажил, то раздувал он в той кузнице мехи, и так раздувал, что и танк бы сковал, кабы знал про танк.

А вот старшой их, Накула, знал. Хоть был он что тростинка строен, рожицей румян да, как лотос, пригож, а поднять мог только самый малый молот, и то лишь на канате через колесо, зато окончил высшие кузнечные курсы у самого великого гуру Сопромата. И командовал этими двумя дубами. Да преуспешно. А то говаривали мудрые люди-то, что никакой он, Накула, не кузнец, а королевич в изгнании. Мол, продулся в бабки до порток, теперь от ямы долговой лытает. Да только мордашку Лель-Полеля нашего узрев, не о яме долговой дума приходила, а о подоле чьём-то высокородном – небось, какая дочка раджи али магараджи, а то и самого шахиншаха от красавчика отцу подарок принесла, а грозный царь и повелел: или женится Накула – или голова с плеч. А умнику нашему ни та, ни ся дорожка не гладка, вот и хоронится в деревне, принц-инкогнито.

Явились боги, все как один, к Накуле, Вакуле да Микуле – и исподволь так рекут:

– А можете ли вы, премудрые, сковать бритву столь тонкую, что ею руку чью перережь – так он и не почует? Вот чтобы сама кровь не поняла, что ей куда-то течь надобно – а где была, там и осталась? Да на такую руку – чтоб вот на великана-волота – асура по-нашему?

– Сковать-то можем… – Накула приосанился. – Да вот, что-то мне подсказывает, что не про руку вам она… И не про волота.

Смекнули боги, что без правды-матушки не выйдет дело. Повинились, всё как есть обсказали, и про Весну тож. Как услыхал про то Накула, враз братьев малолетних из избы изгнал – рано им ещё. Но сказал так:

– Сделаю вам такую бритву. Есть у меня колдовской металл – тантал, он с любым живым телом в контакт вступает так, что то тело его за свой принимает, будто он кость какая али нерва. И срастись может, ежели там оставить, и так разрезать, как вам надобно. А к нему добавочка для крепости – вольфрам. От самих горных карл в дар получил, никому из нончих кузнецов боле металлы сии не ведомы, и вы их имена не запоминайте – ибо чары тех имён всем, кто не таков, как я, особенный, зело темны. Но чтобы знали, говорю: не фуфлыга вам выйдет какая, а редкий Весчь, что в веках ещё прославится. Будет это агромадного размера тонкий-претонкий круг сияющий – с виду как златой, для конспирации, – о мельчайших зубцах. По-вашему – чакра, по-нашему – болгарка. Ибо круг тот будет вертеть прехитрый механизм, вам только кнопку жать. Но жать всем и сразу, ибо кнопка велика и работа – предолга. Враз не отчекрыжите, попотеть придётся – зато ничего не почует ваш кабан и не вострепетнётся. А прошу за то немного: я тут королевич в изгнании, да не один, ещё четыре брата у меня по разным весям маются за игру в бабки препостыдную. Так вот прошу, чтобы каждого из нас вы, боги небесные, своими сынами назвали, в скрижали об том записали, и чтобы на века. А как позабудет кто – так чтоб того дураком величали.

Неохота богам было каких-то побродяг сынами звать, да согласились, хитрый Вышень скрижали начертал – да себе и припрятал: сразу смекнул – пригодятся.

Обрадовались боги и стали ждать. И уже о третий день выдали им побратимы-кузнецы Чакру преогромную, да такую тонкую, что на просвет все звёздочки видать. Но тяжёлую, что гора. Особливо из-за прехитрого механизмуса.

Еле взгромоздили боги Чакру на небо – да тут же и наладились на бычье хозяйство. А как посредством каменной кладки до него добрались, то узрели в удивлении превеликом, что и правда сокровище сие, ибо он из белого нефрита сработан, даром что живой, да такой красы неописанной, что сказы слагать хочется, да именовать превыспренно – Нефритовый Стебель. И слёзы на глаза горючие, что надо сие отъять.

Но слёзы слезами, а Весна Весной. Приступили боги, помолясь самим себе, к делу. Наладили Чакру, приставили куда надо, кнопку всей оравой нажали – заработал диск златой… В нефрит входит так, словно в масло – ни тебе пылинки, ни соринки… И бык стоит себе, секвойи доедает, на дубы столетние косится, от ёлок невкусных отплевывается… Будто и не отымают у него ничего.

Да вот прошло два дня – а Чакра та только на палец продвинулась. Боги пущей кнопку жмут, ногами, рогами, крылами упираются…

Пилят-попилят – отпилить не могут.

Додумался мудрый Брахома кликнуть ещё и богинь – всех их матерей, сестёр, жён да полюбовниц, какие есть. Прибежали богини, уселись на кнопку своими крутыми бёдрами поверх рук, ног и рог боговых…

Пилят-попилят – отпилить не могут.

Догадалась самая умная жена Брахомова, Сарочка, кликнуть ещё и всех их боговых детей, сынов да дочек, вплоть до тех, кто еще в колыбели агукают. Набежали все, а кого няньки принесли, – да насели-налегли на кнопку. Крутится Чакра, вертится, жужжит-визжит, ажно искрить ужо начала от перегреву-то…

Пилят-попилят – отпилить не могут.

Докумекал сынок один, Скандал-бог, даром что младенец шестидневный, а уже кому-то из волотов башку снести успел, значит, и у самого ума палата: кликнуть весь их боговый ездовой да вьючный небесный скот: у кого рыба на ногах, у кого слон о семи хоботах, у кого орёл-птица с человечьим ликом, у кого лебедь обычный да павлин нормальный – одно слово, что есть. Набежала зверь, навалилась…

Пилят-попилят – отпилить не могут.

А о те поры, по малости своей сих свершений великих да грозных не видючи, просто по делам своим бежала мимо мышка-норушка. Да, опять же, по мелкости нутра вверх да вниз не глядючи, а только вперёд, набежала случаем на стопу бога Индры, что по кнопке первый был герой, да без толку. Защекотало Индре ноженьку, стал он потрясать ею – а мышка-то с перепугу и давай кусаться! Опустил Индра божественные очи долу – глянуть, что оно там такое, – да как возгневается!

– Ты почто, мышь, о мышь, тут кусаешься? Ты почто с ноги моей не стрясаешься?!!

– А по то, Индра-пындра ты еловая, а по то, ох, Индра-свиндра ты дубовая, – мышка ему пищит – даром что мелюзга, а писк отрастила знатный, – что не просто мышь я тут побегучая, да не так себе мышь погрызучая, а из того я рода высокого, где прабабка моя знаменитая хвостиком махнула – Яйцо Мировое упало – и разбилось. И от того Яйца мир явился, и с того хвостика и вы все на свете есть!

Индра мышку на ладонь поднял.

– Маловат хвостик-то…

– Да, – отвечает норушка востроглазая, – обмельчал наш род с тех пор. Но прабабка моя, Махамышь, была поболе горы Кхмеру. Но не сие главное. Не оное основное. А то, что приём тот, технологию – как хвостом махать, чтобы Мировые Яйца бить – у нас из поколения в поколение передают. И мне она, техника оная, ведома. Не смотри, что хвостик мал – ты мне только Мировое Яйцо покажи – уж я ему устрою!

– Да мы тут как бы не с Яйцом дело имеем… – засомневался Индра, глядючи на собратьев, сосестёр да чад с домочадцами, что кнопку давят – аж посинели все… а он тут с мышами любезничает.

– А с чем? – норушка не отстаёт. – Подними повыше, дай развидеть… Ага. Яйцо-таки мы имеем. И не одно… Вот только вам не они нужны, а… их логическое продолжение. Не знаю, не пробовала свой приём на продолжениях логических, но поскольку мы все из Мирового Яйца, значит, на наше всё техника моя действовать должна. Так! – раскомандовалась правнучка Махамыши. – Хвостом я махну. Но попаду им по острому краю Чакры – и хвост потеряю. Нужен кто-то, чтоб супротив Чакры встал – я по нему бить буду. Так Чакра в Нефритовый Стебель враз зайдёт и неотделимое отделит. Но и тот, кто пред хвостом станет – тоже перережется.

– Это ж как? – боги вскричали. Кнопка кнопкой, а беседу велемудрую нашлось кому подслушать. – Сиречь, кому-то из нас надобно себя в жертву принести?

– Вам-то что, – мышь рече, – вы бессмертные. Да и Чакра такова, что перерезанный ничего не почует, просто на два тела да на две души разделится. Будет его не один, а двое.

– И почто нам двое Брахом? – Брахома изрёк. – Чтоб меж собою ссорилися, кто мудрее? Каков тогда порядок будет в мире?

– И двое Индр нам не надобно! – Индра востревожился. – Мы ж друг дружку поубиваем на предмет кто сильнее, да у кого славы боле!

– И двух Варунов… и Вышней двух… и Сарочек две не надобно – ещё космы друг дружке повырвут, кака умней… А уж два Фшивы – так вообще придут нас воевать злобные Кранты. Они так и сказали: не приведи вам карма, чтобы стало два Фшивы… – залопотали боги.

Некому себя в жертву приносить…

– Ну, и идите вы, – сказала мышка. – Пилите. Как Весна придёт, хватитесь меня – а мне не до вас будет: мне мышенят выводить, технологиям обучать…

– Да каких мышенят! Если с энтова Нефритового Стебля да без Лотосного Грота велетенской коровки – миров не соберёшь! А Коровки у нас – нетути! Что на земле нашей боговой тогда Гротом станет – и подумать страшно…

– Ладно, так и быть, я раздвоюсь, – выступил из толпы бог Ажвынь. – Я – бог врачевания, мне с самим собою делить нечего, а вот помощник в делах целебных как раз нужон. Меня делите!

– Уф! – сказали боги.

И вновь наладили Чакру, встал супротив её ребра Ажвынь, а по другую сторону круга – Нефритовый Стебель. Мышка на ладони Индровой ррррразбежалась, чрез себя три раза ковыркнулась, на задню лапу восстала, вытянулась вся – да, возверещавши «Иййй-я-а-а-а-а!!!!», как с лёту хвостом по Ажвыню – хлобысть!!!

Вмиг Ажвынь на два Ажвыня разделился, они друг ко другу обернулись с улыбками велерадостными – да давай обниматься-брататься! Но не сие было главное, потому их отодвинули.

А Нефритовый Стебель на земле возлежал. Отпиленный. А бычку хоть бы что – он уже дубы доел, до баобабов добрался…

Столпились боги вокруг отпиленного – и дыхнуть боятся. Ибо уж как хорош собою стебель из белого нефрита – прямо скипетр царский! Да нет царя такого, чтобы в руку его взять и на трон воссесть. А раз нет царя – то лежать нефритовой глыбе тут без дела. На неё даже взобраться сложно – уж больно гладка да поката, хоть и в бороздках да прожилочках вся, да и те глаже бархата… Особливо навершие собою прекрасно: в углублениях его, что по бокам, по два-три бога могли бы слева и справа преудобно улечься, дабы предаться медитации «Конь в долине». А ежели кто взгромоздится на самую оконечность да воссядет прегордо, что на слоне, так чудесные парсуны геройские да царственные писать с такого было бы сподручно… вот толь всё равно навершие сие на парсунах тех пришлось бы под слона перемалёвывать – а и с чего бы тогда на него громоздиться?

Индра вдруг очами засверкал и сказал:

– Моё. Я мышь изобрёл – я отпилил. Мне и володети.

Переглянулись боги.

– Ещё кому надо? – Брахома вопросил.

Снова переглянулись боги с богинями – да и поняли, что не надо никому. И с чувством выполненного долга по Спасению Вселенной разошлись, приглаживая встопорщенные бороды да растрёпанные косы. Вышень, личность творческая, от впечатлений таких изловив озарение, по пути наигрывал на своей флейте переливчатой мелодию нового напева-страдания: «Белеет фаллос оди­нокий…», и уж так страдально получалось, что аж сам зарыдал-зашмыгал… да и бросил песню эту, другую заиграл, плясовую: «Эх, бык да кабык, а олени лучше!».

Индра же приказал своим слугам согнать под бычка двадцать колесниц лужёных, в сто слонов запряжённых. Кое-как, не без помощи семихоботного Айравата и его братьев, сумел уложить прекрасный жезл на колесницы и медленно и осторожно начал его во свою Индрию направлять.

«Поставлю на площади на попа – да стану из окна дивиться. Ни в каких мирах столпа такого, ни у кого боле нет!».

Но тут из-за куста вышел один бог, который всегда выходил из-за куста, да лишь тогда, когда остальные разойдутся. Был он горбат да неказист, и звали его Врейд. А потому Врейд, что страсть любил он всем вредить, а ещё потому, что как навредит – да извреждённый его на том за патлы куцые изловит, да заставит вредство своё исправлять, так приходится ему за сим идти и к горным карлам, и к духам, что на воздусех, и за моря-окияны, и на самое дно – одно слово, в рейд. Так и жил этот бог: сегодня вредит – завтра в рейд. Да вот как раз из оного-то нонеча и возвернулся.

Подобрался он к Индре, зенки свои блеклые подъял, и тихонечко так говорит:

– А не боишься ли ты, о Индра Великий, что сей преогромный и воспрекрасный предмет созерцая, а потом во время омовения свой узрев, а потом снова сей созерцая, а то снова свой… не устыдишься ли ты того, что твой-то рядом с сим и мал, и не столь прекрасен, и вообще, не вели казнить, вели слово молвить, – пендюрка… Не воспечалишься ли? Не позволишь ли уесть сердце твоё хищной хрустрации, что вроде червя, только не нутром питается, а духом?

Взглянул Индра на добычу свою восчудесную – и защемило сердце его, и загрызло… Вот она, хрустрация, уже забралась…

А Врейд и был таков. Убежал, хихикая от радости, что никто его за патлы не изловил и в рейд не отправил.

И понурился Индра. И закручинился. Как взглянет на Стебель Нефритовый – ажно по телу озноб. Да как вспомнит слово тайное, заговорное, что ему сейчас изрекли, так прямо жизни нет, даром что бессмертный.

Одно слово – беда горемычная.

Но тут к нему из леса добры молодцы Ажвыни выходят. Оба один в один – рубахи белые, ниже колен, на головах шапочки круглые, на тех шапочках крестом вышито нитью красной.

– Не печалуйся, – оба-два говорят. – Был у богов один врачеватель, а стало два, а стало быть, любую хворобу в два счета изгоним – не в один. Хворь, правда, пресущественная. Скажем прямо, хтоническая. Таковые вот предметы были прежде у прежних богов превеликих и всем видом совершенных. Да, были боги в Оно Время, не то, что нынешнее племя, богатыри – не вы!.. Ох, обмельчал наш богов род, подобно мышьему, да и рожами – не сказать прочим всем – мы стали не в пример пращурам нашим… Так, что мы вот тут сами, даром, что дохтора-профессора, а подобное узрев, и те хрустрации боимся…

Индру аж заколдобило… Как представил он себе тех богов… что его, Индру могучего, могли, аки мышь пискучую, на ладонь посадить… ежли б разглядели вотще… Злохищная хрустрация в нутро, что гладный зверь, вцепилася… мочи нет…

– Но раз других богов нонче нету, – левый Ажвынь постановил, – то уж какие мы ни есть – а боги!

– А потому твоей беде легко помочь, – правый Ажвынь успокоил. – Ты энтим Нефритовым Стеблем не целиком володей. Нефрит – камень ладный, издревле славный, пока железо не удумали, из него и оружие точили. Вот и ты из Стебля того оружия наделай – ещё и жёнам на браслеты останется.

Возрадовался Индра. Пожал Ажвыням руки – да и побежал на землю людскую к кузнецам Накуле, Вакуле и Микуле. Наобещал им славы великой да черевички самой царицы Ситы. А те и рады честной работе. Своею же чакрой-болгаркой распилили они нефрит гладкобархатный, да и выточили из него сначала дубину, потом копьё, а потом и меч. А остатки на браслеты пошли.

Понравилось Индре новое его оружие. Да вот только несподручно сразу тремя предметами володети, а по очереди – не интересно. Потому вспомнил он о том, что он бог и имеет божественную силу, – и ею объединил все три орудия в одно. Да такое, что может быть и мечом, и копьём, и дубиной. И назвал он его ваджра, что по-ихнему значит молния, потому как ею из облаков швыряться и грозу устраивать шибко удобно было. Вот только браслеты Индровых жён в объединение не пошли, а потому стоило только Индре ваджрой куда шурануть, как все браслеты разом на женининых руках и ногах начинали греметь-звенеть-дроботать. Потому-то и, как люди мудрые рекли: како молния – тако и гром.

И, вроде, всё ладно-складно… да вот только назавтре хватились боги бычка – а его и нет!

Вот как стоял, последние грабы доедал, так и не стоит теперь. Только на месте том Сурья с Чандрой возлежат – это чтобы не сказать валяются, не геройское это слово – да потирают ушибленные бока.

– Где бык? – Брахома вопросил.

– Сгинул! – Сурья отчитался. – И ушов от него не осталося!

– Ш-шэззз… – прошипел Чандра, выплевывая выбитые зубы. – Ужо ему…

– Куда дели быка? – Брахома брови сдвинул.

– Я не брал… – пискнул Вышень.

– Я ему вчера на хвост портянки твои, батенька, сушиться повесила… а он… а они… ой, горюшко-а-а! – заголосила Сарочка.

– Надо бы поискать… – выскочил неуёмный Варун – всё ему не терпелось Индру в подвигах да славе перегнать. – Я пойду! Кто со мной – тот герой!

Все герои. Все по…

Но тут выступил из толпы гостивший у них по обмену бог из Чайной Страны. Или то мудрец был, у них там поди разбери. Величали его Жуй Бай, и был он, как представился при встрече, покровителем тех, кто отринул суету земную, познав, что нет ничего возвышеннее почестного пира в тени цветущей сакуры, да после оного – сладкого сна под песнь цикады.

С невозмутимым видом Жуй Бай выхватил из левого рукава своего кимоно кисть и тушечницу – и начертал на правом рукаве: «Зачем множить знания, а с ними печали, когда так нежно дуновение ветра над вершинами клёнов долины Дацзыбао?». И ему для этого потребовалось всего четыре иероглифа: А, На, Ху, Я.

И вняли боги его премудрости, и поняли, что быка искать не будут. А лучше разопьют посреди цветущих роз пару-тройку кувшинов амриты. После каковой сказал Брахома:

– А не было быка.

С тех пор как кто по глупости заговорит про оного, так все над ним смеются:

– Опять сказка про белого бычка!

Только и запомнила Мировая Мысль, что белым был. А что не весь бык, а лишь его Стебель, того не учла. Да и зачем ей такие мелочи учитывать, когда в мире продолжались дела великие, геройские…

Даже Индра позабыл, из чего его ваджра. Все думали, что из злата солнечного, да серебра звёздного. Ибо от вечного в геройских руках вертения так её отполировал, что истинно сверкала, что молния… И только браслеты на жениных ручках да ножках иной раз шевелили в груди Индровой так до конца и не выжитую хищную хрустрацию… А потому повадился Индра и к красавицам с людской земли – доказывать, что это у него Нефритовый Стебель. А у кого ж ещё?

«Ох ты, будет что Проппу рассказать… – подумал Жихарь по пробуждении. – Бык-то для того лишь явился, дабы Индре ваджру даровать… да хрустрацию. Это чтоб ему вадиться к нашим красным девицам да витязей-полубогов могучих порождать…».

А как в путь богатырь тронулся – так и ум не на месте остался.

«Так, может, я и сам таков герой – Индрин сын? Род мой неведом, племя незнаемо – а силушкой богатырской володею… И ваджра мне явилась… а потом и ушла… Видать, она всем сынам Индровым по очерёдке является – да ни у кого не задерживается, ибо всем надо, не мне одному… Ай, да будь я Индрин сын, у меня бы хоть матушка была… А я совсем сирота одинокая…».

А как завернула тропа – так и дума завернулася.

«Так может, то и не бык был, а Индрик-зверь? До главы никто не летал – не разглядели… А то с чего бы его Индриком величать стали? Неспроста у Индрик-зверя там, где Стебель быть должон, – голое место… А происходит сам из пыли каменной… И Индриху его никто никогда не видывал…».

Долгая дорога впереди. Много дум успеешь передумать.

«Одно непонятно: куда бык-то делся? Мышка его, что ли, уволокла? С обиды, что забыли про неё, не вознаградили никак? Она могёт, Махамышина правнучка – не выхухоль какая… Не обижай малых сих – вот сей новеллы мораль! – думал богатырь, торя тропку лесную. – Не позабыть бы только… а то Пропп-то вон он, за кустом стоит, слова мудрого поджидает…».

За кустом, и правда, кто-то стоял. Только Пропп ли се был, то неведомо. Потому как Пропп – он деревянный али каменный, а потому несподручно ему из-за куста выходить, особливо когда все разойдутся…

Rado Laukar OÜ Solutions