Старик переходил дорогу -
печаль в глазах и на челе,
бормочет, обращаясь к Богу,
но взглядом обращён к земле.
Он беден, сгорблен, неухожен,
его годам потерян счёт...
случайно встреченный прохожий
случайно на земле живёт.
Куда, зачем волочит ноги,
какая память тянет вниз...
Старик один среди дороги,
казалось, переходит жизнь.
Русскоязычная Вселенная
выпуск № 18 от 15 апреля 2022 года
Русскоязычные Соединеные Штаты Америки
Михаил Этельзон
Публиковался в 17 номере Альманаха "Русскоязычная Вселенная"
Здесь представлено стихотворное творчество автора
Материал подготовлен Редактором Алексеем Рацевичем
СТИХИ
Старик
Голоса
То не ветер шумит, то звучат голоса,
долетая сюда — улетая туда,
это море ворчит или шепчут леса,
тают вечные льды, замерзает вода.
Это ропот копыт, это лепет стрекоз,
детский смех или крик, это матери плач,
через шум за окном, завывания сквозь —
призывает герой, обвиняет палач.
Ты прислушайся к звукам — услышишь, поймёшь:
где-то новый пожар, где-то гаснет свеча,
и лавины и снега идущего дрожь —
все звучало до нас и продолжит звучать.
Если хочешь сказать — не спеши, помолчи.
речь пробьется сама, словно к небу лоза,
и останутся жить, все права получив,
после нас, вместо нас — голоса, голоса.
долетая сюда — улетая туда,
это море ворчит или шепчут леса,
тают вечные льды, замерзает вода.
Это ропот копыт, это лепет стрекоз,
детский смех или крик, это матери плач,
через шум за окном, завывания сквозь —
призывает герой, обвиняет палач.
Ты прислушайся к звукам — услышишь, поймёшь:
где-то новый пожар, где-то гаснет свеча,
и лавины и снега идущего дрожь —
все звучало до нас и продолжит звучать.
Если хочешь сказать — не спеши, помолчи.
речь пробьется сама, словно к небу лоза,
и останутся жить, все права получив,
после нас, вместо нас — голоса, голоса.
Начало января
По всем канонам января
зима была уже в разгаре,
губя и нАбело творя,
открыв небесные ангары.
И падал сверху, как десант
на белоснежных парашютах,
природный антидепрессант,
пока игрой, невинной шуткой.
Всё покрывалось пеленой
и тонким кружевным узором
из белой манны — неземной:
поля, деревья и озера.
Оцепеневшая вода,
в снегу дороги, тротуары,
и провисают провода,
как струны брошенной гитары.
Год начинался с января,
не торопясь, не беспокоясь,
под перестук календаря,
как отходящий скорый поезд.
зима была уже в разгаре,
губя и нАбело творя,
открыв небесные ангары.
И падал сверху, как десант
на белоснежных парашютах,
природный антидепрессант,
пока игрой, невинной шуткой.
Всё покрывалось пеленой
и тонким кружевным узором
из белой манны — неземной:
поля, деревья и озера.
Оцепеневшая вода,
в снегу дороги, тротуары,
и провисают провода,
как струны брошенной гитары.
Год начинался с января,
не торопясь, не беспокоясь,
под перестук календаря,
как отходящий скорый поезд.
Стук дождя
И дождь, стучащий по окну,
и поезд, вдалеке стучащий —
рвут на кусочки тишину
всё беспокойнее, всё чаще.
На всех правах, на всех парах
мир разрушая полусонный —
тук-тук, тик-так — как на часах,
как строгий вертухай на зоне.
Зачем стучит, кого зовёт,
куда врывается он ночью? —
без понятых ведёт учёт,
по счётам бьёт, ворчит, пророчит.
Не спать и спать и полуспать,
и слушать — в этом тоже мудрость:
чтоб ночью звуки понимать
и в суете не помнить утром.
и поезд, вдалеке стучащий —
рвут на кусочки тишину
всё беспокойнее, всё чаще.
На всех правах, на всех парах
мир разрушая полусонный —
тук-тук, тик-так — как на часах,
как строгий вертухай на зоне.
Зачем стучит, кого зовёт,
куда врывается он ночью? —
без понятых ведёт учёт,
по счётам бьёт, ворчит, пророчит.
Не спать и спать и полуспать,
и слушать — в этом тоже мудрость:
чтоб ночью звуки понимать
и в суете не помнить утром.
Чайка
Мише Мазелю
На зимнем пляже сотни чаек
брели в снегу голодной стаей,
найти еду уже не чая...
И я свой хлеб для них оставил.
Сорвались с места, подбежали,
хватали крошки в жалкой сваре,
и бились клювом, словно жалом,
за хлеб насущный
божьи твари.
И лишь одна не успевала,
дрожала неуклюжим телом,
со стороны смотрела вяло,
как стая чаек — чаек ела.
Устав от гонки бесполезной,
в снегу стояла одиноко...
Казалось, что у чайки слёзы,
и не казалось —
однонога...
Но крошки хлебные — летают!
И я подбросил их повыше,
над зимним пляжем и над стаей,
и подмигнул ей: "Ну, пари же!"
И чайка первая взлетела
навстречу хлебу, небу, солнцу,
и с одноногим лёгким телом
была быстрей
и выше сотен.
И в счастье клекотала громко
на виражах и пируэтах,
над океана самой кромкой
была не чайкой, а поэтом!
И стая замерла под нею
и удивлённо вверх кричала...
А я метался с ней по небу,
по ослепительному небу;
был не поэтом —
этой чайкой...
На зимнем пляже сотни чаек
брели в снегу голодной стаей,
найти еду уже не чая...
И я свой хлеб для них оставил.
Сорвались с места, подбежали,
хватали крошки в жалкой сваре,
и бились клювом, словно жалом,
за хлеб насущный
божьи твари.
И лишь одна не успевала,
дрожала неуклюжим телом,
со стороны смотрела вяло,
как стая чаек — чаек ела.
Устав от гонки бесполезной,
в снегу стояла одиноко...
Казалось, что у чайки слёзы,
и не казалось —
однонога...
Но крошки хлебные — летают!
И я подбросил их повыше,
над зимним пляжем и над стаей,
и подмигнул ей: "Ну, пари же!"
И чайка первая взлетела
навстречу хлебу, небу, солнцу,
и с одноногим лёгким телом
была быстрей
и выше сотен.
И в счастье клекотала громко
на виражах и пируэтах,
над океана самой кромкой
была не чайкой, а поэтом!
И стая замерла под нею
и удивлённо вверх кричала...
А я метался с ней по небу,
по ослепительному небу;
был не поэтом —
этой чайкой...
Финишная прямая
Не такая уж и прямая
эта финишная прямая,
да и финиш совсем не тот,
и плетёшься, себя жалея,
a дыханье всё тяжелее,
словно память тебя гнетёт.
Кто расставил вокруг барьеры
из морали, законов, веры,
а свободных дорожек нет,
от рождения по программе
как в заигранной мелодраме,
где банален любой сюжет.
Даже стрелки бегут по кругу,
обгоняя порой друг друга,
отмеряют кому-то срок,
не сходя ни минуты с места,
никуда в одиночку — вместе,
ненаглядный для нас урок.
Мягкий кнут или горький пряник,
упадём и опять воспрянем,
но куда-нибудь добежим,
через слёзы, глядя как в воду,
через смех или пень-колоду,
как получится — ибо жизнь.
Те, что следом бегут за нами,
накрывая нас как цунами,
утирая нам старый нос,
платят там же и ту же цену,
оставляя туман и пену —
разбиваются об утес.
Жизнь просеет года, как сито,
дети целы и жены сыты,
но несёшься на всех парах,
что за крайней чертой увидишь,
если там же и старт и финиш:
сам из праха — вернёшься в прах.
эта финишная прямая,
да и финиш совсем не тот,
и плетёшься, себя жалея,
a дыханье всё тяжелее,
словно память тебя гнетёт.
Кто расставил вокруг барьеры
из морали, законов, веры,
а свободных дорожек нет,
от рождения по программе
как в заигранной мелодраме,
где банален любой сюжет.
Даже стрелки бегут по кругу,
обгоняя порой друг друга,
отмеряют кому-то срок,
не сходя ни минуты с места,
никуда в одиночку — вместе,
ненаглядный для нас урок.
Мягкий кнут или горький пряник,
упадём и опять воспрянем,
но куда-нибудь добежим,
через слёзы, глядя как в воду,
через смех или пень-колоду,
как получится — ибо жизнь.
Те, что следом бегут за нами,
накрывая нас как цунами,
утирая нам старый нос,
платят там же и ту же цену,
оставляя туман и пену —
разбиваются об утес.
Жизнь просеет года, как сито,
дети целы и жены сыты,
но несёшься на всех парах,
что за крайней чертой увидишь,
если там же и старт и финиш:
сам из праха — вернёшься в прах.
А снега нет
Уже декабрь был в разгаре –
оборван, холоден, тяжёл,
в наряде праздничных регалий...
а снег не шёл, а снег не шёл...
И по традиции старинной
в гирляндах ярких сигарет
горели ёлки и витрины...
а снега нет, а снега нет...
Ворчали голые деревья
и непокрытой головой
качали медленно, не веря,
что снег не падает зимой...
И заблудившиеся птицы,
не улетевшие на юг,
забыв сезоны и границы,
без снега по земле снуют.
На небе грозовые тучи
грозят обрушиться дождём,
а лучше снегом, снег бы лучше,
давно декабрь, а мы всё ждём.
И календарь почти пролистан,
последних дней ведётся счёт,
но нет страницы белой, чистой –
снег не идёт, снег не идёт...
оборван, холоден, тяжёл,
в наряде праздничных регалий...
а снег не шёл, а снег не шёл...
И по традиции старинной
в гирляндах ярких сигарет
горели ёлки и витрины...
а снега нет, а снега нет...
Ворчали голые деревья
и непокрытой головой
качали медленно, не веря,
что снег не падает зимой...
И заблудившиеся птицы,
не улетевшие на юг,
забыв сезоны и границы,
без снега по земле снуют.
На небе грозовые тучи
грозят обрушиться дождём,
а лучше снегом, снег бы лучше,
давно декабрь, а мы всё ждём.
И календарь почти пролистан,
последних дней ведётся счёт,
но нет страницы белой, чистой –
снег не идёт, снег не идёт...
Индейка
В последних числах ноября,
когда природу грели грили,
индейку пожирней беря,
индейцев все благодарили
за стол, ломящийся едой,
за шопинг, бешенные дилы,
свободу быть самим собой,
за землю, что освободили.
Беря индейку пожирней,
кровавой клюквой заливая,
мы благодарны даже ей,
забыв Ацтеков, Инков, Майя.
Кто помнит племена Пегот,
Навахо, Могикан, Чероки,
когда едим мы до икот,
пока хрипим от караоке.
Давно искуплена вина:
они равны средь разных наций,
и благодарны нам сполна
в границах сотен Резерваций.
когда природу грели грили,
индейку пожирней беря,
индейцев все благодарили
за стол, ломящийся едой,
за шопинг, бешенные дилы,
свободу быть самим собой,
за землю, что освободили.
Беря индейку пожирней,
кровавой клюквой заливая,
мы благодарны даже ей,
забыв Ацтеков, Инков, Майя.
Кто помнит племена Пегот,
Навахо, Могикан, Чероки,
когда едим мы до икот,
пока хрипим от караоке.
Давно искуплена вина:
они равны средь разных наций,
и благодарны нам сполна
в границах сотен Резерваций.
Каждый миг
Осенний, редкий теплый день,
волна о камень мерно бьётся,
глаза гуляющих людей
и ослепляющее солнце.
Неслышно движется вода,
как струны, рябь перебирая,
свои итоги подводя –
откуда, кто, зачем, куда я?
Над нею нависает мост
в канатах между берегами –
два истукана в полный рост
схватились крепкими руками.
На фоне водной синевы
белеет лебедь одинокий,
и утки с чайками "на вы"
нашли себя в краю далёком.
А наверху воздушный змей –
летит, но прочь не улетает,
под легким бризом он смелей –
за нами с неба наблюдает.
Собачий лай и детский крик –
игра, веселье и беспечность,
а рядом с волкером старик:
болезни, бренность, быстротечность.
Документальный смотришь фильм
о том, как жизнь разнообразна,
где каждый миг неуловим,
но все мгновения прекрасны.
волна о камень мерно бьётся,
глаза гуляющих людей
и ослепляющее солнце.
Неслышно движется вода,
как струны, рябь перебирая,
свои итоги подводя –
откуда, кто, зачем, куда я?
Над нею нависает мост
в канатах между берегами –
два истукана в полный рост
схватились крепкими руками.
На фоне водной синевы
белеет лебедь одинокий,
и утки с чайками "на вы"
нашли себя в краю далёком.
А наверху воздушный змей –
летит, но прочь не улетает,
под легким бризом он смелей –
за нами с неба наблюдает.
Собачий лай и детский крик –
игра, веселье и беспечность,
а рядом с волкером старик:
болезни, бренность, быстротечность.
Документальный смотришь фильм
о том, как жизнь разнообразна,
где каждый миг неуловим,
но все мгновения прекрасны.
В порывах ветра
В порывах ветра, как во сне,
деревья медленно качались,
как яхты на морской волне –
не отрываясь от причала.
Из поредевших облаков
на кроны свет лучился чистый,
но ветер бил без кулаков,
ломая кисти и ключицы.
Кидаясь под колёса вниз,
ведь ничему уже не сбыться,
листва заканчивала жизнь,
как на шоссе самоубийцы.
Скамейки без людей, в пыли,
на мир смотрели напряжённо –
так провожают корабли
в порту оставленные жёны.
Казалось это навсегда,
казалось лето не вернётся,
а если и придёт сюда –
забытым всеми инородцем.
В порывах ветра, как во сне,
деревья медленно качались,
и странно, но хотелось мне,
чтоб это чудо не кончалось...
деревья медленно качались,
как яхты на морской волне –
не отрываясь от причала.
Из поредевших облаков
на кроны свет лучился чистый,
но ветер бил без кулаков,
ломая кисти и ключицы.
Кидаясь под колёса вниз,
ведь ничему уже не сбыться,
листва заканчивала жизнь,
как на шоссе самоубийцы.
Скамейки без людей, в пыли,
на мир смотрели напряжённо –
так провожают корабли
в порту оставленные жёны.
Казалось это навсегда,
казалось лето не вернётся,
а если и придёт сюда –
забытым всеми инородцем.
В порывах ветра, как во сне,
деревья медленно качались,
и странно, но хотелось мне,
чтоб это чудо не кончалось...