Русскоязычная Вселенная № 14

Литературный альманах Глаголъ (Франция)

Ната Потёмкина (США, Нью-Йорк)

Родилась в Донецке в 1975 г., израильтянка, в данный момент живёт в Нью-Йорке, США. Журналист и художник, работает в русскоязычных СМИ США.

Собачья работа

Четвёртый час сижу тут с ними, невозможно же! Собачья работа!
Этот, который с низким голосом и кавказским акцентом, «Сигизмунд» его зову я, Господи, только бы не сорваться и не назвать его так вслух, как же его на самом деле-то, у меня где-то записано… Гидеон???
Это он сам себя так обозвал, когда американский паспорт получал? Или родители постарались?
— Гидеон, скажите, а вы откуда в Нью-Йорк приехали?
— Из Киева, — говорит кавказский акцент, — уехал в девяносто седьмом, двадцать четыре года мне было. Знаете, учиться же денег нет, английского не знал, а такси — это сразу иди работай. Быстрое, так сказать,
место: пришёл, заплатил за рент машины, поехал. А потом — ну, машину купил, медальон, вот это всё.
— А экзамены сдавать нужно было?
Тут они хором ка-ак… В какофонии трёх голосов отчетливо слышится: «Вот поэтому тут ездит столько дебилов», быстро стенографирую
«длит. курса 24 ч. 6 дн. экз. 2 ч. много деб. низк. треб». У Андрея голос высокий, чистый русский такой, даже удивительно, он маленьким приехал, у них обычно с русским плохо, а он ничё так, байлингуал.
— Я жаловаться не буду, принципиально. Наши ребята взяли моргиджи, купили дома, выучили своих детей в колледжах, вы спрашивали про зарплату — давайте я вам честно скажу. Девяносто.
— Ну какие девяносто! Бро, это в крайнем случае без вычета, девяносто! Брутто! Я лично сидел считал, там получается тринадцать в час, откуда там девяносто! Вычти проверку дважды в год, за которую мы
платим, вычти стоимость машины, а простую машину ты не возьмёшь, надо брать специальную, с перегородкой, четыре техосмотра ты на ней проходишь, через два года надо её менять, это не «Убер», где ты любуюмашину взял и работаешь…
— И GPS им пользоваться можно, а нам нельзя, нельзя вообще мобильник в машине, если по правилам. Это нам, жёлтым, нельзя, «Уберу» вообще всё можно, вот поэтому мы и бастуем.
— А вы все ездите по правилам?
— Га-айз! — высокий женский голос врывается в аудиополотно, как бы напоминая мне, что я могу отрывать, мешать своими вопросами, т.е. наглеть не надо и вообще стоит выяснить, насколько это в рамках их правил — сидеть с репортёрами на рации по нескольку часов в день.
— Ну девушка… Девушка… — Гидеон смеется, вслед за ним хихикает Артур, добавляя:
— С правилами всё очень относительно, часто нарушаем. Элементарно: не нарушишь — не проедешь. Встал на гидранте — негде, факин, встать, кроме как там, смотрю, уже чешет ко мне, улыбка до ушей хоть
завязочки пришей, факин коп, выписывает тикет. Сколько я в тех судах был, девушка. Сколько я тех судов потом выигрывал!
— Девушка, мы забыли, как вас зовут!
— Гайз! — громче и грубее кричит дама в рации, — кто возьмет 2809 Квинс Бульвар?
Пауза. Лезу в ящик стола за наушниками, это надолго, у меня плечо уже опухло от телефона, и ухо. То, что эта баба — частная служба, на которую все они работают параллельно, до меня доходит, как до жирафа.
— Ну… давайте я возьму, — говорит Артур.
Снова пауза.
— Гидеон, — спрашиваю робко в тишине, — а женщины среди вас
есть?
— О-ооо! — отвечает Гидеон, — ну были две, чёрной завистью… —
и замолчал вдруг.
— Да, мне тоже жаль, что я не женщина, — продолжает за него Андрей на своем хорошем русском, — она запаркуется, глазами сверкнёт,
улыбнётся, всё — пассажир её! А мы так, может, два часа улыбаться и… это… при вас можно матом ругаться?
— Можно, — отвечаю я, догадываясь, что он дальше скажет, но ошибаюсь, потому что Артур говорит за него:
— Вот не надо щас преувеличивать! Никто тут ничего не сосёт! Клиентура есть, общаться с ней можно, это же как два пальца, с пассажиром
надо уметь общаться. Сел человек, за пять минут сказал о себе всё. Да, он республиканец. Ну так я тоже республиканец! Что мне, жалко, что ли? Он демократ? Ну так и я демократ.
— Артур, вы говорите, что медальон сдавали в аренду, после того, как купили…
— Это не я сдавал, это Андрюха.
— А ты, что ли, не сдавал? — иронично спрашивает Андрей.
— Ну, я сдавал в две тысячи втором, цены были другие. А Андрюха хорошо сдавал, я бы так сдавал и не работал.
— Две с половиной тысячи в месяц выходило, вы сами бы на эти деньги жили? — спрашивает меня Андрей и слышат это все, а я ухожу от вопроса, потому что — да, жила бы. Полторы тысячи рент, четыре сотни биллы — жила бы. Получше, чем сейчас.
— Я нормально гречку ем, даже с удовольствием, — вдруг произношу я вслух.
В трубке хором ржут. Пока они ржут, пишу себе в углу «Сл. (Славе) сделать инфогр. (инфографику) про рост цен на м. (медальоны) 1994 – 2018».
— Девушка, вообще это не разговор, — несмело вступает Гидеон, — вы бы к нам приехали, мы бы посидели в кафе, поговорили нормально…
— Ты женат, Гидеонище! Девушка, он женат! — кричит Артур. — Но поговорить дело нужное! Мы ж не первый раз бастуем! Хотите, мы вас в нашу рассылку вотсапп включим, там вся информация по вокауту?
— Что ж мы с этого не начали? — проговариваю я по слогам, одновременно записывая что-то другое. А думая вовсе третье: спасибо, что посадили меня на рацию, это ускорит процесс.
— Хорошо, девушка, простите не помню как зовут, давайте мы отключаемся, у меня пассажир щас сядет, если что — звоните. И статья когда выйдет, вы скажите где, я газету куплю!
— И… это… — добавляет Гидеон, — если подвезти, тоже звоните, телефон мой есть у вас.
— Так вы же в Квинсе?
— Ну так и что, днём куда только не ездим. По Бруклину много ездим.
Но в кафе мы вас приглашаем в Квинс, у нас там гараж!
— Спасибо! — как бы радостно говорю я, мне два часа добираться в Квинс на метро и два обратно.
— До связи, девушка!
— Катя меня зовут.
— Очень вовремя вы это сказали!
Кипяток красиво поворачивает толстой струёю кучку молотого кофе, становясь пузырящейся пенкой, за моей спиной шумно возникает любовь всей жизни, с наездом:
— Это же фултайм практически! Два часа дня! С десяти утра ты там сидишь, сейчас ещё полдня с этой… как её…
— Валей.
— Да какая фиг разница, с кем! Сколько ты получишь потом за текст?
— Смотря какой. Если большой, сто пиисят получу.
— А теперь раздели это на восемь часов трёпа плюс столько же писанины, получится ставка посудомойки.
— Меня всегда радовало твое желание отдать меня в посудомойки.
Он хочет ответить «да причём тут, элементарно больше брать за работу», а я ему про рынок, а он мне про убогий рынок русскоязычной прессы, а я ему про родной язык, а он мне про свой родной, незаметно
ставший английским, а я ему про ошибки в русском, про звОнит и кофе среднего рода и что слышать это не могу уже, но мне звОнит Валя, и слыша это, он громко плюет в раковину, туша окурок под струёй воды.
— Валь, ну смотри, у Блумберга есть таблица цен на медальоны такси, говорящая, там есть период до 1994 г., потом медленный рост с 1994 по 2001, потом рост ускоряется, с 2005 по 2014 гг. цена выросла с 400 тысяч долларов за медаль до, не смейся, миллиона двухсот тысяч, потом стала падать, сейчас упала до 450 тысяч в кредит или 300 кэшем. Это надо отправить Славе, чтоб он сделал картинку.
— У нас инфоповод, — елейным голоском говорит мне Валя, — Фридмана хотят посадить.
— Не посадят.
— Не наше собачье дело, инфоповод — хотят. И мы обязаны написать про Фридмана.
— К забастовке это шито белыми нитками.
— Ну как же шито, смотри. Великая Депрессия, вводят медальон такси, чтобы контролировать извоз, его цена растёт и в начале века резко падает, но пока она росла, они уже успели купить себе гаражи и гребут
по…
— Валя, ну нет же! Это совершенно другие люди, у них другой тип лицензии, если я начну писать про различие в типах лицензий, этот текст не влезет ни-ку-да!
— О чем ты?
— О том, что лицензия на индивидуальный извоз — это одно, а на группу медалей — другое, там люди другие, деньги другие, мои комментаторы с Фридманом никак не связаны, даже если допустить, что он вообще когда-то сидел за баранкой!
— Катя, — строго говорит мне Валя, — мы должны. Написать. Про Фридмана.
— Некуда мне пихать вашего Фридмана! — в сердцах ору я, — у меня и так уже пятнадцать тысяч, и в черновике столько же, я не понимаю, как это сокращать без потери смысла.
— Катя, — Валя тоже сдерживается, это слышно, — нам надо написать про Фридмана. Он имеет отношение к такси? Имеет. Вопрос решён. Валя вешает трубку, терпеть её не могу, ну дура дурой, боже, как эти люди получают такие должности, у них же мозгов нет, о-оо... О. От Андрея приходит приглашение в группу в whatsApp «Walkout», там принято писать по-английски, но на деле — кто во что горазд: испанский, хинди, урду, русских реплик нет, хотя русскоязычные составляют четверть от общего числа таксистов. Забастовка назначена на 28 мая, т.е. послезавтра, текст должен выйти 28-го с утра, чтоб всех заткнуть за пояс, ибо у них выйдет максимум новость, а у нас — аналитический текст, за который я получу аж 150 баксов. Может быть.
— Андрей, можете говорить? — спрашиваю я, когда он берет трубку после пяти, шести, семисекундного молчания. Он её всегда берет, когда я звоню, просто не сразу. Ни разу не было так, чтоб не взял.
— Могу, — отвечает спокойно.
— Хочу спросить про Фридмана и его коллег с гаражами.
— Про… кого?
Пока я думаю над формулировкой, Андрей уже отвечает:
— Катя, это бандиты. Я понятия не имею, может, этот Фридман никогда баранку и не крутил. Хотя, скорее всего, было дело — как бы он иначе узнал, за сколько можно медальон сдавать? Ладно, не крутил так не крутил. Маленький мальчик Женя, Юджин Фридман, приехал ребёнком с родителями из Одессы. Прям вижу его. Щуплый, хилый еврейчик. За полтинник лет в Америке, конечно, разросся, заматерел. Так, а за что его посадить-то хотят? Ага, уклонение от налогов, финмахи, секшл харрасмент и… угрозы по телефону, мать твою за ногу. Доход мистера Фридмана составлял по меньшей мере 5 миллиардов долларов в год в последний период.
Закончив текст, нажимаю кнопку «отправить», выбирая емейлы Вали, Славы с пометкой «инфографика», главреда Юли. Отправив, иду смотреть Smart News, чтобы делать перевод ленты для русского радио на
завтра, утренний выпуск, им нужны только американские источники.
Вижу в колонке Latest заголовок: Yellow taxi, one more dead, жму туда.
На автомате перевожу: «Перед очередной забастовкой жёлтого такси полицией зафиксирована ещё одна смерть в Нью-Йорке. В 3 часа дня вызов 911 был сделан прохожим, видевшим в Квинсе машину с телом водителя. В машине также обнаружены документы 45-летнего эмигранта из СССР
Гидеона Мамедова. В теле 8 ножевых ранений. Арестов не произведено, начато следствие, полиция ищет родственников покойного».
Иду в кухню, чтобы взять сигареты, набираю Андрея, и он впервые не отвечает мне. Пока я туплю в телефон, любовь моей жизни смотрит на меня, тоже курит, а затем спрашивает: «Закончила?» И, пока я молчу, продолжая тупить, добавляет: «Пойми меня правильно, я не хочу, чтоб ты посуду мыла, просто за собачью работу эту надо деньги другие хотя бы брать, понимаешь? Просто брать другие деньги, любимая».

Женщина с цветами

Она шла впереди меня, метрах в трёх, в ауре предстоящего на пути светофора, и выглядела так, как выглядят идущие впереди тебя к яркому свету в конце некоего туннеля. Но туннеля не было. Сутулая, уставшая, это видно по её походке. Здесь у многих такая походка. Правда, у многих другая — они идут вприпрыжку. На ней было тёмное пальто чуть ниже колена, неприталенное, и столь же бесформенные полусапоги, носимые явно не первый год. И много-много пакетов в руках. Рассматривая пакеты, я случайно наткнулась взглядом на нечто из того разряда, что кажется невидимым и поначалу теряется в общей композиции, пока, споткнувшись об него, не рассмотришь в подробностях.
Этот букет она несла раскрывшимися бутонами вниз. Как веник.
Очень по-мужски, надо сказать, несла. Ни разу не видела, чтобы женщины так носили букеты. В старой постсоветской газете была даже статья о правилах хорошего тона, где было написано, что так носить букет не следует. Почему-то пятнадцатилетняя я запомнила её столь крепко, что она выскочила у меня вот так, из-за угла, почти тридцать лет спустя.
Интересно, куда она идёт с этими цветами и откуда? Пеш или конн её путь? По идее, у неё могла быть машина, но эта машина, возможно, далеко припаркована. Почему далеко? Здесь довольно просто поставить тачку в полдесятого вечера. Самый простой вариант — машины у неё нет, купила
продукты и гуляет. А цветы? Откуда цветы? Подарили? А где кавалер, подаривший цветы? Ушёл? Может, она купила их сама? Женщины часто покупают здесь сами себе цветы. В России был такой общественный штампик, насчёт самостоятельной покупки цветов женщинами — якобы они делают это, поскольку больше некому. Чтоб идти с цветами по улице и чтоб все видели. Здесь дамы тоже покупают цветы, но им в голову не приходит кому-то что-то показывать. Это делается не чтобы доказать социуму, что у тебя есть
личная жизнь, а потому что красиво. Здесь культ живых цветов. Их любят и хотят, чтобы они были в доме.
Так или иначе, она идёт с этим букетом одна, на ночь глядя, веник обрамлён пакетами с едой, купленной в Big Banana. И вот тут непременно следует описать сам веник.
Знаете, у меня есть один тайный вопрос, который я стесняюсь комулибо задать, храню его в голове молча и жду, когда ответ на него не-
ожиданно всплывёт в какой-нибудь проходной статейке в журнале или в чьём-то случайно попавшемся на глаза блоге. Я стыжусь задавать этот вопрос вслух, поскольку звучит он бесконечно глупо.
Знаете, сейчас продают такие розы, расцветок совершенно несовместимых с понятием «природа»? Цирулеумно-синих, кислотно-зеленых. «ФЦ» — как мы их называли в художественном училище (что означает «флуоресцентные»)? Ярко-оранжевые, фиолетовые, лиловые, болотного цвета. Я всё хочу узнать: они такими выведены, над ними работали безумные селекционеры-флористы или же в лавке (или на базе) их попросту красят из пульверизатора?
Но, знаете ли, выглядят они порой настолько естественно, что версия с безумным селекционером довольно жизнеспособна. Или же пульверизатор и краска в нём были высочайшего качества.
Так вот. Именно такой букет у неё и был. Одна роза в нём была синей, другая — огненно-лиловой, третья — ярко-оранжевой. В букете были ещё жёлтая и почему-то белая розы. И кислотно-зелёная. Отсюда вопрос: кто именно выбирал эти цветы: она сама или некто, кто купил их для неё? Это важно, потому что ответ на этот вопрос проясняет, каков ее вкус.
Если это был кавалер, то обвинение в любви к зелёным розам с неё можно спокойно снять. Это вообще объясняет многое: например, если тебе не нравятся зелёные розы, но дорог тот, кто их подарил, почему бы действительно не донести их до дому вниз, как веник? Кстати, так даже удобнее.
Почему-то всё, что удобно, противоречит правилам хорошего тона.
Когда она, а вслед за нею и я, дошли наконец до перехода на 18-й street, там оранжевой ладонью горел, разумеется, запрещающий знак.
Дама остановилась, а я вплотную подошла к бордюру, приобретя таким образом возможность разглядеть её спереди.
У неё был в целом немодный вид. Яркий мейкап и бледный, почти старушечий платок, или же шарф, укрывающий голову. Ей точно за сорок. Но не факт, что за сорок пять.
Допустим, сейчас она перейдёт дорогу, и к ней подойдёт мужчина чуть постарше, возьмет из её рук продукты и увидит среди них радужнофлуоресцентный веник, и скажет ей сердечно: «Спасибо, что вспомнила про цветы, у меня совершенно вылетело из головы». И тут мы узнаём, что завтра, например, юбилей у его начальницы, а он вкалывает на трёх работах и ему некогда элементарно подлизаться к одной из шефинь, и он просит жену: выручи. И она покупает эту безвкусицу, представляя себе, как выглядит и как мыслит эта старая корова из второй волны эмиграции, и какие цветуёчки она чисто гипотетически может любить.
Или, возможно, это были цветы ко дню рождения, скажем, к шестнадцатилетию её дочери. Девочке как раз в силу возраста нравятся такие вот яркие (это скоро, кстати, пройдёт, если она будет читать хорошие книги
и смотреть умное кино). И вот мать идёт домой с цветами и продуктами, вполне укладывающимися в эту схему, а девочка делает дома перед зеркалом мейкап столь же яркий, как у её матери.
Или, возможно, к ней приехала свекровь, старая леди. Эта радуга как раз для неё, но... букет не производит впечатления идеально подобранного, поэтому данная версия мне кажется обречённой.
Дождь, мелкий и странный, прямо сейчас (мы видим эту трансформацию воочию), переходит в снег. Когда в Нью-Йорке выпадают осадки, мне становится болезненно жаль и цветы, и людей. Жаль конкретно жителей этого города, который можно любить лишь иррациональной любовью, как любят отъявленно некрасивую женщину, или очень искреннюю, но плохо написанную книгу, или, например, друга-мудака с биографией, в которой прячутся хорошо обоснованные корни его мудацкого поведения. Близкого, на твоих глазах совершившего некую отчаянную подлость. Иррациональной, а следовательно, истинной любовью.
Итак, она идёт дальше, а я снова иду за ней. Мы перешли дорогу с нулевым трафиком, зачем-то всё-таки подождав нужного сигнала с белым идущим человечком. Позади остаются молдавская кондитерская, ювелирный, в котором мне выдали однажды полторы тысячи долларов за копившийся в квартире годами золотой мусор, и не взяли инвойс, будто бы даже не задумавшись о том, что мусор этот мог быть снят с покойника после драки или с одинокой старухи в чёрном районе.
В момент, когда она зашла в турецкую закусочную, светлую и стеклянную, большую и проглядываемую насквозь, по радио в моих наушниках очень своевременно передавали роллинговскую «It is the evening
of the da-aa-ey», правда, в позднем исполнении Марион Фейтфул, с демонстративно охрипшим и, по ощущениям, эффектно испитым голосом.
Именно в его тембре был какой-то странный смысл, иллюстрирующий именно эти кадры. Женщина с цветами проходит из опустевшей уличной темноты на свет, кричащий сквозь огромные стекла, садится за стол, и, положив свой радужный веник рядом, спокойно ждёт официанта. Кажется, она даже улыбается. Я наблюдаю за ней, благоразумно перейдя на другую сторону улицы. Оттуда лучше видно и её, и весь зал, и — если я стою на другой стороне улицы, из зала хуже видно меня. Со стороны это может смахивать на преследование. Снег, между прочим, уже повалил, образовав мини-сугроб на капюшоне моей куртки, сигарета в пальцах вся в мелкую водяную крапинку, за спиной располагается русский продуктовый, и случайному прохожему может показаться, что я — скажем, работник этого продуктового, вышла из магазина покурить и совершенно случайно смотрю на обнажённый зал турецкого ресторана, в котором
во всю стену грамотно нарисован туристический открыточный городской ландшафт Стамбула.
Вот пускай им, случайным прохожим, именно это и кажется. Тем временем к «моей» женщине внутри подходит официант и, принимая заказ, заботливо выдаёт с подноса стеклянную вазу с водой — наблюдательный, увидел цветочки. Она ставит букет в воду и, отодвинув вазу на другой конец стола, любуется ею или смотрит как-то оценивающе. Мне на язык падает снежинка. Этот «Кебаб» — аквариум, внутри он совершенно жёлт от сочетания цвета стен и вечернего теплооттеночного электричества. Я там ни разу не была, но уже всех знаю. В Турции сейчас тепло, наверное.
Ей приносят кофе и пирожное. Она аккуратно сначала съедает десерт (всё это время я стою, как бы охраняя русский магазин, меняя во рту сигареты), затем выпивает кофе. Я всё ещё пытаюсь придумать, как к ней попали эти цветы.
В Нью-Йорке миллион цветочных лавок, все они работают с утра и до вечера. В госпиталь к больному цветы приносить нельзя, к тому же там стараются не лежать подолгу без необходимости. Страховки неохотно покрывают эксцессы с длительной госпитализацией, если это не рехаб.
А рехаб — дело тёмное, особенно если это рехаб зависимостей. Кажется, посторонним туда вообще нельзя. Впрочем, меня унесло далеко от темы.
В любом случае, в госпиталь не ходят на ночь глядя. Цветы для дневного посещения кого угодно и где угодно можно купить с утра, и будут они намного свежее. Флористы знают, как заботиться о цветах, у них там куча тонкостей. Кажется, они добавляют в воду сахар, чтобы цветок подольше стоял и получше выглядел.
Сити холл и чья-то свадьба? Это утром. Ее собственная свадьба? А где муж? Свидание? Я повторяюсь, но где же кавалер? Свидание было в Манхеттене, а она без машины? Что же за мудак тогда её кавалер?
В этот момент она допивает кофе и снова зовёт официанта. Он приносит счёт, она даёт ему кеш, он откланивается, она заботливо собирает свои пакеты с продуктами, накидывает пальто и движется по направлению к выходу, не обращая ни малейшего внимания на цветы. Официант (уже другой) догоняет её, указывая на забытый букет. Доходчивость мимики и жестов на уровне немого кино. Женщина улыбается и что-то говорит официанту. Он улыбается в ответ и оставляет её в покое. Она вполне сознательно оставила цветы там.
Выходит наружу с лицом посветлевшим и отдохнувшим. Я благодарю бога, в которого не верю, за то, что он не сделал меня частным детективом. Вокруг падает слишком холодный снег.
В будние дни в нашем районе по вечерам очень мало народу. Я не знаю, почему так. Всё-таки, это тоже немного Нью-Йорк. Люди спешат домой, чтобы нянчить своих детей, идут с проживанием хоум аттендентами, что также не предусматривает долгих пеших прогулок по вечерам.
Вообще, конечно, если задаться целью погулять, то делать это и правда лучше не здесь.
Короче, в половине одиннадцатого вечера мы почти одни на улице, которую один нью-йоркский русский всё время называет Королевским шоссе.
Я срываюсь с места, пытаясь уложиться в белого идущего человечка на переходе, человечек уже исчез и вместо него светофор зажигает секундомер — тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь секунд. Я успеваю перебежать дорогу обратно на свою сторону и на сторону турецкого кебаба, а женщина движется дальше, в сторону Ocean Avenue, куда и шла.
— Lady, excuse me! — кричу я.
Она оборачивается.
— Why did you leave your flowers there?
Между прочим, совершенно нормальный вопрос. Она сначала пугается меня, но эмоция страха покидает линию её бровей так же быстро, как и пришла секунду назад.
Теперь она даже улыбается, и чуть погодя отвечает с акцентом, кажется, еще более тяжёлым, чем мой.
— That were a flowers from Ecuador. It's a must to buy them. I'm from Ecuador.