19 марта 2024  09:00 Добро пожаловать к нам на сайт!

Русскоязычная Вселенная выпуск № 2 от 15 октября 2014 г

 

Русскоязычная Америка (США)

 

Михаил Садовский

ГЕРОИ НЕ ИЩУТ НАГРАД

 

Гляжу в озера синие.

В полях ромашки рву.

Зову тебя Россиею.

Единственной зову.

И.Шаферан

 

У каждого в Москве своя Москва... да как во всяком городе у любого старожила. Я в Москве родился, и, если бы попросили меня показать ее – мою Москву, начал бы не того места на Миусах, где белый свет увидел, а с пересечения Тверской и Тверского бульвара. Опять же не потому что там Александр Сергеевич стоит, правда, место ему все никак не определят...поэтому вернее: кочует...

Многажды судьба возвращала меня на этот небольшой кусочек земли столичной и радуя, и огорчая тут безмерно... Все описать, что с этими четырьмя углами связано – роман выйдет... а мы только на один пока обратим внимание... тот, что справа, когда от Триумфальной вниз к Кремлю идем и бульвар уже Тверской пересекли...

Вот и дом угловой. Флигель по бульвару магазин начинает: "Армения" – здесь для ценителей всегда был коньяк "три звездочки", да не московского развода и разлива – настоящий, армянский... а далее с огромными окнами мастерская Сергея Коненкова – место тоже сердцу не безразличное... а по Тверской в этом доме до арки высоченной, во двор впускающей, кондитерский магазин самый знаменитый на всю Москву, где в безденежье зимнее студенческое можно было согреться и шоколадку за сорок пять копеек съесть. Такую теперь и не сыщешь в дебрях сникерсов убогих. Да не в том дело... в этом доме с башенкой наверху жили люди знаменитые и дорогие всей России. А то, что довелось сойтись с ними .с кем больше, с кем меньше – подарок и счастье... в угловом подъезде Александр Борисович Гольденвейзер с Еленой Ивановной, потом державшей его музей в этой квартире... а в соседнем подъезде Леонид Викторович Афанасьев... и наберемся сил прервать перечисление, и чтобы не обидеть никого, забыв или не в том порядке посетив, и чтобы поскорее встретиться с композитором – Леонидом Афанасьевым.

Эти строчки под заголовком, положенные им на музыку, я слушал первым. Так вышло. Даже автор их, поэт Игорь Шаферан, мой хороший знакомый, еще не знал этой мелодии. Никто. Утром я приехал к Леониду Викторовичу поработать, как договорились накануне... вижу: он усталый, невыспавшийся. "Ну, подумай, - говорит, - режиссер совсем с ума сошел: на семь серий написать музыку за двадцать дней! (к телесериалу "Тени исчезают в полдень" М.С.)- Я ему говорю: ты попробуй столько бумаги партитурной просто исчирикать – так и то больше времени надо, а ведь ее еще сочинить надо! Музыку!.. Ну, подумай! Совсем с ума сошел... вот, в четыре утра лег... понимаешь..."

Чего ж тут не понять. Кто через это не прошел?... Я начинаю что-то про Россини мямлить, (неловко мне, что не догадался перезвонить с утра), как он "Севильского" за десять дней сочинил, и вся Италия тут же его петь стала.

- Вот послушай, что вышло, - говорит мне Афанасьев, и садится за пианино... поет он здорово, не по-композиторски задушенным голосом...

Гляжу в озера синие,

В полях ромашки рву...

- А Игорь- то слышал? – Спрашиваю. Я под впечатлением...

- Да никто не слышал – ты первый!.. Ну, как?

- Стоило ночь не спать!.. Правда. И стихи... – Не приучены мы нахваливать друг друга... ну, если скажешь вопрошающему: "Гениально"! Так за этим, что хочешь спрятать можно... и поздравлять нельзя заранее... – плохая примета. Не принято. Но в десятку он попал – я это понимаю... уверен... – знаете, что – предлагаю я, - работа отменяется...

- Нет. Давай не так. – Протестует композитор.- Отменить мы все равно ничего не можем. Сейчас кофе. Полчаса поговорим... ( я еще для повести о нем материал собираю) и...

Он к этой песне так долго шел. И не то, чтобы это вершина его... у него вся жизнь - одни вершины... одолевал он их стоически... не для красного словца, а буквально через пот, кровь, боль и смерть... потому и в книгу жизнь его легла... не уместилась, конечно, не уместилась, вершин больше, чем страниц... и судьба... и Россия... он ведь ее с воздуха видел, сколько над ней часов налетал... сколько над ней боев принял, защищая, сколько на ней крови его... вся людская кровь в землю уходит, а сколько он на ней недель без движения был, без малейшего, а потому и без имени – сказать не мог, написать не мог, даже глазом моргнуть... так и остался с осколком в позвоночнике... а совсем мальчишка ведь!

В Семипалатинске не брали в аэроклуб, так записал себе два года лишних, благо ростом то вымахал! И пошло... все училище летное в 19 кончают, он - в семнадцать Оренбургское закончил... да когда! - В воскресенье 22 июня 1941. Судьба? Ну, насчет судьбы – это спорно... я бы не рискнул все в его жизни ей подарить... а впрочем... когда он был обездвижен и нем, понял, что к нему пришла музыка – это было такое потрясение, что могло ему и жизни стоить... да не поверил он сначала, и когда волей своей заставил себя встать, а потом в часть вернуться – война же шла! Война! Россия горела... не судьбой – волей своей вернул себе право за штурвал опять сесть. До Наркомата обороны пришлось добираться в Москву без документов, с одной справкой из госпиталя, и... пистолетом... "на всякий случай". Он вернулся в свою эскадрилью, и смог снова в боевой самолет сесть. Вопреки всему. Вопреки всем предписаниям начальства и врачей.

Здесь необходимо сделать оговорку. Все светила медицины не вняли доказательствам боевого летчика и подписали окончательный приговор – от полетов Афанасьев был отстранен навсегда, но... командир его эскадрильи, боевой друг Филипп Пархоменко, который заменил на этом посту капитана Леонида Афанасьева, на свой страх и риск разрешил ему попробовать... полетать... подняться в воздух...

Летчики говорят, что даже незначительный перерыв в полетах, сразу виден профессионалам, сказывается на технике пилотирования, но... – вся жизнь Леонида Викторовича состоит из этих противостояний "но!" ... уже после второго полета на машине с двойным управлением – "спарке" все поняли, что Афанасьев пилотирует так, будто никакого перерыва и не было...

Пархоменко отпустил Афанасьева в боевой вылет. Волновался страшно... это ж его друг боевой – Афанасьев...

А тот ногу то свою потихоньку к педали управления ремешком пристегивал, чтоб не видели, – не работала нога, не слушалась... если подобьют – все, из кабины не выпрыгнешь с парашютом... в обузу был эскадрилье?.. Да он после этого такие ордена заработал, что даже не вручают летчикам – Орден Александра Невского! Таким только полководцев награждали за выдающиеся операции!

После войны, которую до конца прошли вместе, встретились два боевых друга в Москве, да как! Филипп Пархоменко стал известным певцом прима - тенором, солистом... Большого театра! Такая вот знаменитая не только боевыми делами была эскадрилья капитана Афанасьева... он ведь тогда уже всех увлекал своей игрой на аккордеоне...

Я одного не мог взять в толк: как удалось Леониду Викторовичу сохранить... не знаю даже, как назвать... технику... навык... мастерство, может быть, пилотирования? Ведь летчики ревниво и придирчиво относятся к своей опасной, а в военные -то годы вдесятеро более опасной работе... небо не терпит вранья, бахвальства, опрометчивых поступков и лжи... Афанасьеву трудно было ответить на этот вопрос... и не потому, что он не знал, как объяснить мне – потому, что прежде чем произнести слова, он долго молчал, вспоминая тяжкие месяцы своей борьбы, воистину не на, жизнь а на смерть, с тяжелым ранением... "Я летал все это время, что был неподвижен. Летал все время. День и ночь. И когда бодрствовал, и когда спал, и когда был в забытье"... Кто-то не верит? Напрасно. Я хорошо знал этого Человека. Он пишется с большой буквы!..

Леонид Афанасьев. Он везде, во всем был "не как все". Воевал не как все, умирал не как все... никто не брался осколок из его позвоночника извлечь... не умели... не делали нигде таких операций - шансов не было... а он уговорил профессора, потому что учиться не мог – не мог сидеть за роялем от невыносимой боли... а в то время уже не мог он жить без музыки... что ему пенсия военная, да кресло на колесиках в двадцать три года!...

Не было шансов. И не вышло чуда. В Москве в знаменитой клинике из коридора морговского его, уже покрытого простыней , обратно на стол хирургический вернули. Бегом. Скорей. Случайно увидел другой профессор и решил попробовать вернуть человека обратно, с того света вернуть. – Чудо? А может, я думаю, он так жить хотел, что его там не приняли? Не ко двору пришелся. Там смирившиеся нужны, а он только: жить и жить! Все "не как у людей"...

Если б его мама, преподаватель музыкального училища и его первый учитель, заранее могла знать, чем для него музыка станет! Может, и пересилила бы она тягу сына в небо. Но о чем бы рассказал он нам? Сколько людей музыке училось... сколько композиторский диплом получило ... а сколько КОМПОЗИТОРАМИ стало?

Уж ему- то было, что сказать! Чего не видать нам вовеки...

В Ташкентскую консерваторию он тоже попал – не как все.

Когда вчистую по ранению списали из армии, решил учиться строить самолеты – ничего же он еще не умел, не было профессии – только летчик. Пошел на подготовительные курсы...да не в технический ВУЗ, туда уже опоздал, не было мест, а в ... консерваторию – не все ли равно, мол, где русский язык и историю вспоминать - за пять лет забылась школьная наука... а на курсах, конечно, организовал он оркестр, как теперь бы сказали эстрадно-симфонический, и руководил им. Исполняли ребята не только известную музыку, но и первые опыты своего руководителя... там его и услышал Евгений Григорьевич Брусиловский, замечательный, надо заметить, композитор и педагог... его "Ласточку" тогда вся страна пела.... и чудесный "Вальс" у всех на слуху был...

Эта встреча и повернула жизнь юноши Леонида Афанасьева.

Стоит вспомнить, что война перемешала жизнь буквально всех людей в стране... многие эвакуированные ВУЗы, художественные и музыкальные училища, консерватории, балетные школы, театральные и музыкальные коллективы ... многие после окончания войны не спешили возвращаться обратно на покинутые и разоренные места... многие профессора, педагоги обжились за пять лет на новых землях, да так и остались там навсегда. Это сильно размыло черту российской провинции – она превратилась просто в глубинку, где был очень мощный, выживший в страшных чистках и передрягах судьбы, слой интеллигенции.

А когда профессор Брусиловский сказал, что больше ничему научить своего любимца не может, двинулся его бесстрашный ученик в Москву – без знакомств, денег, амбиций – с одним желанием: взлететь высоко в музыкальное небо.

Его приняли в аспирантуру Московской консерватории – ни у кого не возникло сомнений в его таланте. Выдающиеся композиторы завершали огранку его таланта: Арам Хачатурян, Юрий Шапорин, Виссарион Шебалин...

Да, было что сказать людям этому красавцу парню - высокому, черноволосому с орлиным взглядом, он был рожден для неба и опять вернулся в него... но теперь своей музыкой.

Представьте только, что за "Концерт для скрипки с оркестром", первое крупное сочинение, мальчишке в общем - то, ему ж и тридцати не было, и при жизни вождя всех народов Сталинскую премию вручают! Да не вождю он был посвящен, его концерт ... друзьям однополчанам погибшим...

Можно сколько угодно говорить и убеждать окружающих, что художник опередил время, что он будет понят потомками и т.д. – я даже в кавычки не беру эти затертые пошлости... – востребованность – вот, что необходимо художнику! Это его мерило, и это его судьба! Можно сколько угодно издать краснотомных собраний сочинений и сделать их обязательной программой оболванивания целого государства, можно, но они неизбежно превращаются в дубину, которая колотит по голове – не больше. Можно назначить пролетарским поэтом, рупором эпохи, заставить писать коммунистические псалмы и гимны, вырабатывать прозаические кирпичи и колоннады поэм – здания, из них построенные, рухнули на нашем веку на наших глазах, и долго еще будет разъедать горло ядовитая пыль, в которую превратились эти, с позволения сказать, творения...

А можно ночью в конце недельного недосыпа сочинить мелодию "Гляжу в озера синие, в полях ромашки рву..." и самому отдать навсегда той земле, из которой вышел, которую полил ради нее самое кровью, и в которую ушел безвременно и полузабытым...

Полузабытым? А как возникает легенда?.. несколько раз в жизни это происходило "на моих глазах". Это не одномоментно, порой годами, десятилетиями! Но несколько раз я был свидетелем возникновения легенды... жизнь Леонида Афанасьева несомненно – такая легенда... обычно Легенда – это послесловие в веках... с Леонидом Афанасьевым случилось другое: Легенда жила рядом с ним. Он ушел. Навсегда. Она осталась. Может быть, тоже навсегда?..

Но до этого еще далеко. Мы пьем чай. Кофе. Курим. Сбиваемся с ритма...

Там на подступах было уже точно и автобиографично:

Он подрос и осмелел,

И с мечтою затаенной

В небо синее смотрел

Соколенок, соколенок...

У Леонида Викторовича как-то так получалось, что поэты про него стихи сочиняли для его же песен. Это Леонид Куксо написал... про его мечту летать, про его судьбу... фильм с этой песней тоже про летчика... "Это было в разведке"... и там кроме песен такие симфонические картины!... огромные и порой перевешивающие эмоциями своими сам фильм, или так поднимающими его, как только музыка умеет и может... а вспомните Дмитрия Шостаковича с "Гамлетом", Михаила Зива с "Чистым небом" и Кирилла Молчанова с "А зори здесь тихие", Альфреда Шнитке с "Мертвыми душами" – примеров множество, и музыковеды, специалисты еще объяснят этот феномен, но мне кажется, что одна из причин такого развернутого симфонизма в кино – духота, в которой мы тогда жили, свирепая цензура не то ,что произведения – каждого слова и шага. Вот и находили возможность высказать боль свою (выдав ее за страдания персонажей) композиторы. И спасибо режиссерам, которые не ограничили их, может быть, интуитивно, а, может быть, сознавая, какую серьезную услугу они оказывают... даже не им – музыке, эпохе...

И опять – необъяснимо, но я пишу стихи - песни для него про него:

За давностью лет не забыты

Страницы листов наградных.

Везде они ищут по свету

Былых адресатов своих.

Героев не двое, не трое...

И строки приказов звучат.

Награды находят героев –

Герои не ищут наград!

Спасибо Иосифу Кобзону – он отлично записал эту песню... может, боевому летчику еще вернут его звезду – ведь песни, как известно, не умирают... Это же его, Леонида Афанасьева, в самом конце войны представили к званию Героя Советского Союза – а и кого же еще награждать... и не вручили... почему? Причину нашли... не хочется даже об этом писать...

Может быть, власти больше не нужны были герои – ведь это она, власть (так она считала) выиграла войну, помните: "Мудрое руководство.... гениальный стратег и т.д." ... а расплачивалась (за все платить надо), расплачивалась нами... гражданами...

Он умел дружить. Без фоноберии, искренне и открыто. Любил угощать и не считать копейки. И горькие стихи понимал, и мою неловкость перед ним, и всеобщую тягу к нему при его популярности, при его статности, страстности и обаянии. А что взамен? И я писал...

А что мы можем предъявить

Из биографий недопетых -

Полуголодных , неодетых ,

Уже спешили нас бомбить .

Недошалив , недоиграв ,

Не жили мы , не умирали ,

Но не давали нам медали ,

И разве кто - то в том неправ ?

И может , было нам страшней ,

Теперь мы только понимаем ,

Но ничего не поменяем

Из тех войной подбитых дней .

Живем в тени фронтовиков

Не боевые , тыловые ,

А что меж нами - грань веков ?

Десяток лет . Но мы иные .

А нам былого не забыть :

Отцов погибших ,

Смех ребячий .

Все ценится уже иначе ,

И что теперь нам предъявить ?

Теперь знаменитый композитор Афанасьев колесил по России, по местам, над которыми летал, воевал... Всюду он был желанным гостем, родным человеком... черпал из бездонной людской доброты, согревался их теплом и отдавал сторицей... клубы, заводы, общежития, дворцы культуры, театры... телевидение, радио, журналы, газеты...

На Центральном телевидение организовали программу "Алло, мы ищем таланты!", и в жюри среди прочих сидели за столом рядом два друга, два композитора - Леонид Афанасьев и Микаэл Таривердиев... после первой же передачи, все спешили к началу объявленной следующей, чтобы посмотреть на них красивых, свободно общающихся, не зажатых, не похожих на других, чьи песни любят и поют.

В искусстве статистика- не доказательство, но если достиг высоты, понимаешь, как трудно удержаться на ней – и вот тут список убеждает: две симфонии, концерт для скрипки, около пятидесяти фильмов(!), оперетты, музыка к драматическим спектаклям и, конечно, песни...

Он надевал парадный пиджак с наградами только в день Победы, когда встречался с оставшимися в живых своими однополчанами... кто из незнакомых видел его при таком параде впервые, и не подозревал о его боевых путях, удивлялись... а он только усмехался, шутил... казалось, ему износа не будет...

Работать он умел, дружить... юлить и приспосабливаться – нет!

Взгляните на фотографию. Это уже начало девяностых, и знаете, что спрашивает меня Леонид Викторович, пока фотограф налаживает технику: "Скажи, как жить? Ты знаешь?" Я не знал.

Он никогда не был небожителем. Он был в небе лишь для того, чтобы защитить землю, и когда теперь видел, как в подземном переходе через Тверскую, на площади Пушкина, здесь в двух шагах от его дома, свободно и бравируя, продают фашистские знаки и фашистские газеты – его руки сжимались в кулаки, желваки ходили, и он думал, что этих фашистов музыкой не убедить и не победить, что этих надо уничтожать сверху с неба всей огневой мощью... и он опять рвался в небо! Он не мог понять и пережить – фашисты в центре Москвы! За что же бились насмерть и заплатили невиданной кровавой ценой!

Может быть, лексика устарела? Нет! Мне повезло в жизни быть знакомым и дружить со многими выдающимися летчиками, и я учился у них верить в справедливость и мастерство... в небе не спрячешься за чужую спину, не отсидишься в пропагандистском тылу и не простишь измену. В небе ценят то же, что и на земле. Только платят много дороже... и без отсрочки...

Казалось, что ушло его время. Он не смог вписаться в новое. Не знаю – прав ли?...

Нет уже ни дорогого моему сердцу Леонида Афанасьева, ни Игоря Шаферана. Осталась их песня о России. И скажем без пафоса, а по праву: она не должна забыть тех, кто любил ее искренне, беззаветно, не жалея ни крови, ни жизни.

И мы тоже будем помнить, потому что все вышли оттуда.

Понедельник, 26 марта 2001 г.

P.S.

Уже нет людей, о которых пишу , но!.. Совсем недавно в Нью-Йорке слышу по русскому местному радио передачу. О дружбе говорят, пытаются ведущий и слушатели коллективно сформулировать, что это такое: Дружба! Первый раз в жизни звоню в передачу , не знаю, почему, никогда этого не делал , может, близко к горлу чувства подступили. Тоже пытаюсь сформулировать: Дружба? Значит: за глаза говорят, то же, что в глаза! А когда тех, с кем дружил, нет, о них помнят и называют по-прежнему друзьями, ведь дружба, как сказал поэт, - понятие круглосуточное , поэтому прошу меня простить, но хочу в эфире назвать своих друзей и в том числе лётчиков, так уж вышло, что их почему-то много было в моей жизни , и называю имя Леонида Афанасьева , тогда ведущий журналист Леонид Комаровский неожиданно перебивает меня и говорит: Вы дружили с Афанасьевым, а мой отец Комаровский летал с ним! Да, вспоминаю я, когда писал повесть о Леониде Афанасьеве, писал и о Комаровском вот его сын , может быть, продолжение дружбы?!

 

Стихи

 

Я стыдился еврейской речи.
Я боялся с ней каждой встречи.
Тех, кто рядом шел, я просил,
Чтоб потише произносил.

Все в ней ясно было сначала,
Но меня она обличала,
Отрывала меня от света,
Загоняла в глухое гетто.

Что я знал, мальчишка сопливый?
Ненавидел ее переливы,
На родителей шел в атаку,
Но смолкали они, однако!…

Ну, а дома пускай – не жалко,
Клекотала вся коммуналка,
И она не могла за это
Сохранить от меня секрета.

“Эр форштейт нит!1” – кричала Клава.
”Вей!” – смеялась Эсфирь лукаво: –
”Ну-ка, на тебе миску супа
и ступай – это слушать глупо!”

Майсы женские и секреты
Были все для меня раздеты,
Я такие впитал словечки,
Что краснел в закуте у печки.

С той поры позабыл я много.
Ох, как в детство длинна дорога!
Мне бы сбегать спросить порою
Без чего ничего не стою.

 

***

Упадет на виски седина –
День – не день,
И вина – не вина,
А у Господа столько детей...
Не резон: кто грешней, кто святей...

Я бы жизнь опять пролистал,
И с тобой, кем не стал,
Я бы стал…
Да у Господа
Столько забот!
Он кого, угадай, призовет!?.

Полагаю, что сам виноват,
Шел к тебе, как умел –
Наугад…
Ты бы мне хоть махнула рукой!
Все же, знать,
Я тебе не такой...

В праве кто
Осудить и простить?
Что у Господа доли просить?
Упадет на виски седина,
День – не день,
И вина – не вина…

 

МАМЕ

 

Ты мне Изи Харика читала –
Сколько раз читал его потом!
Словно ты со мной его листала –
Вот стоит на полке этот том.

И любая нежная страница
Голосом твоим оживлена,
Для меня навеки в ней хранится
Маминого голоса страна.

Говорят, влюбленный не однажды
Автор это все читал тебе,
И осталось в них томленье жажды
И его раздумья о судьбе.

Чуть начну читать – всегда бывает,
Слышу голос твой – его строку,
Прошлое волшебно оживает,
Будущее сбито на скаку.

Эту книжку в тяжкую минуту
От костра пятидесятых спас,
Спрятал я под шарф ее, закутал,
И тепло хранит она сейчас.

В жизни ничего не пропадает –
Даже голос и тепло сердец,
Слышу, как больная и седая
Харика читаешь под конец.

 

***

 

Мы детство недоспали сладко,
Недоиграли... Нас дотла
Выпалывали, словно грядка
Вся сорняками поросла.

Мы были все чертополохом,
Сурепкой, кашкой, лебедой,
Свалила в кучу нас эпоха,
Враньем сушила и бедой.

Мы шли не в ногу и не строем,
Мы выжили по одному,
И ничего не перестроим,
И не докажем никому.

Не судит память, не прощает,
Лишь заповедно бережет
И безвозмездно возвращает
И незабвенной болью жжет.

И заполняет ей пустоты,
Укрыв от властного ворья,
Чтоб каждый знал: откуда, кто ты
И сколько стоит жизнь твоя.

 

***

 

У Господа бездонны закрома...
Все только просят, просят –
Не приносят,
Хотят увидеть счастье задарма,
А может, от беды укрыться способ.

А я свечу зажгу – и… ничего:
Захочет, сам заметит и отметит.
Забот и так хватает у него.
Спасибо, что живу на этом свете!

О, Господи, прости, что так живу!
Я милости твоей, увы, не стою!
Но вот уйду и превращусь в траву,
Так пусть поплачет кто-то надо мною…

 

***

 

Я скажу тебе поправде,
Друг мой верный и любимый,
Все, чего мы жили ради,
В нас никак неразделимо.

Час пробьет неумолимый,
Бог возьмет на интервью,
Я тебе, моей любимой,
Первый раз не уступлю...

Сам уйду, хоть путь неближний
Добираться до него,
Там скажу, что мы при жизни
Не просили ничего!

Так что пусть святую милость
Он проявит к нам опять
И прикажет, как нам снилось,
Нас с тобой не разлучать.

Ну, а дальше, как бывало,
Буду ждать тебя домой...
Быть поврозь нам не пристало,
Милый друг любимый мой...

 

***

 

Белый вальс под фонарями
Заслоняет высоту,
Я пойду сегодня к маме
И дорожки размету.

Заселили Востряково –
Что тропу не проложить,
Мне б ее увидеть снова,
Мне бы с ней поговорить.

Я под этой круговертью
Незаметно проскочу,
Ты ведь знаешь, что со смертью
Я романы не кручу.

Что простила, ты скажи мне, –
Я поймаю на лету...
Упаду к тебе снежинкой
На гранитную плиту.

 

Rado Laukar OÜ Solutions