19 марта 2024  08:47 Добро пожаловать к нам на сайт!

Русскоязычная Вселенная выпуск № 2 от 15 октября 2014 г

 

Русскоязычная Австралия

 

 

Наталья Крофтс

 

 

Стихи

 

Мне не уйти из психбольницы.
Ты в ней — и вот она в тебе —
клокочет, рвется на страницы
и шарит лапой по судьбе,
куда б тебя ни заносило —
в край небоскребов или скал —
ты возле солнечной Мессины
увидишь бешеный оскал
чудовищ — нет, не тех, из книжек —
своих, придуманных тоской,
толпой, тебя несущей ближе к
безумью дней, к огням Тверской.
И будто все отлично с виду:
умыт и трезв, идешь в театр —
но чувствуешь: с тобой в корриду
весь день играет психиатр.
Или в музеях строгой Вены
бредешь меж статуй героинь —
а врач решит — и резко в вены
введет любовь, как героин.

Спокойней — в домике с охраной,
решеткой, каменной стеной,
где мне зализывают раны —
чтоб не осталось ни одной,
где нет ни долга, ни заботы,
ни вин, ни бед… Халат надеть,
и от субботы до субботы
на подоконнике сидеть,
и издали смотреть на лица
толпы, на улицу в огне.
А рядом Гоголь отразится
в забитом намертво окне.

 

* * *
Зажмурится ветер — шагнет со скалы.
Спокоен и светел тяжелый наплыв
предсмертного вала — он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем — от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины…

Кричим: «Это риф — или мысль — или мыс —
бездушность богов — нет, предательство крыс…»
И крики глотает пучина.

Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык —
бросаю ненужные ножны.

И плавно — сквозь ночь, как седая сова —
взлетаю с галеры — туда, где слова
понятны еще —
но уже невозможны.

 

Ars poetica
Я ослеп. Измучился. Продрог.
Я кричу из этой затхлой бездны.
Господи, я тоже чей-то бог,
заплутавший, плачущий, небесный.

Вот бумага. Стол. Перо и рок.
Я (больной, седой и неизвестный).
Но умру — и дайте только срок,
дайте строк — и я еще воскресну.

 

* * *
Ты понимаешь: этот угар — последний.
Занавес. Акт четвертый написан глупо:
паспорт, билеты, куртку надеть в передней.
Свет погасить. Точка. Выносят трупы.
Мы это знаем. Но — как в античной драме —
мчимся к финалу. Жадно. Необратимо.
Неизлечимо. Страстно. Картинка в раме
раму ломает, рвется на волю — мимо
старых сюжетов, серых зевак; потоком,
пенным, неудержимым, несется к краю —
там, где губами… прикосновенье — током…
бешено… неуемно… и замираем.
И за минуту — боги — любую цену,
Что там? Билет экспрессом до преисподней?

…Дворник ворчит, опять отмывая сцену:
«Клюквенный сок — до жути густой сегодня».

 

* * *
Я уже не пойду за тобой.
Пахнет дымом. Морозно.
Повторяет уставший прибой:
«Слишком поздно».

Паутина, незримая нить
обрывается — медленно, странно,
словно нехотя. Грусть хоронить
слишком рано.

 

* * *
Все проще.
Гораздо проще.
Ну кто сейчас ставит размашистый, претенциозный росчерк
на яркой открытке из Падуи или, скажем, из Сан-Франциско?
Достаточно эсэмэской: «привет дорогой я близко».
Каких-нибудь девять часов полета
из этого фешенебельного болота —
и я в Москве,
где на Вернадского — снова ветер,
где снег заметает свет,
но тот фанатично светит,
где мы, скользя по лужам, со смехом бежим в кафе…
Палящим кольцом, все уже,
под кожей — аутодафе.
Господи, почему же
этот — один — так нужен —
ясно, неизлечимо,
без всяких «если» и «но».
Будто в старом кино —
мы — женщина и мужчина —
медленно, мед-лен-но
пьем капучино.

А если…
Все тоже проще.
Поймешь — не погиб гонец
в далекой солнечной роще,
почтовый голубь, устав вконец,
не сбился с пути,
не свергнут Гермес…
Но в каждом непосланном эсэмэс
холодом —
«Отпусти».

 

* * *
Ты, конечно, забудешь и странное это безумье,
непонятный, нежданный, смешной урагановый бред.
Ты вернешься в тот мир, где до слез надрывается зуммер
в телефоне пустом. И где найден удобный ответ

на вопросы «зачем», по каким неизвестным спиралям
нас несло через дни — чтоб, столкнувшись у края земли,
мы друг друга с тобой беззастенчиво, бешено крали
у стреноженных дней. И над нами шумел эвкалипт,

удивляясь неистовой страсти двуногих растений,
что пришли в этот лес — и расстаться почти не смогли.
Ты забудешь, любимый. И только останутся тени.
Две счастливые тени — у самого края земли.

 

***
На развалинах Трои лежу, недвижим,
в ожиданье последней ахейской атаки

Ю. Левитанский

На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может...
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас... Как курёнка – на вертел.

А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.

 

***
А.М.

Не подходите близко к алтарям:
Они, возможно, вовсе не святыни,
А просто камни, мёртвые, пустые,
И кровь на них разбрызганная стынет.
Не подходите близко к алтарям.


 

"Ностальгическое" или "О генах"

Знать – судьба. Не уйти.
Губы с дрожью прошепчут: «Осанна!»
Но темнеет лицо.
И беда понесётся вразнос.
Волокут.
Кровь на белом снегу.
Крики ужаса.
Бой барабанный.
«Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!»

Видно, гены у нас –
от лихого, шального смутьяна.
Что-то тихо? Вставай!
Сочинить ли со скуки донос?
Кто наврал,
что у нас благодать, мол, нужна и желанна?
Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!

И уютно живя
возле ласковых вод океана,
в жилах чую метель,
да пургу, да ядрёный мороз.
Бунты. Раж. Топоры.
Да на рельсы опустится Анна.
«Нам бы крови да слёз, – я шепчу. –
Нам бы крови да слёз».

 


Картина Исаака Левитана "Над вечным покоем"

 

Над вечным покоем

Выйдешь на берег – неслышно, как тень, молчаливо.
Станешь молиться отчаянно, истово, вслух.
Снова кругом половодья – и снова разливы
будут безбожно терзать беззащитный мой дух.

Двух не бывает смертей? – Всюду смерти и войны.
Глух – говорят – к вопиющему пастырь небес.
Бес – говорят – он попутает, будьте покойны!
…Берег. Рассвет. И над плёсом колышется лес…

 

***
– Ты не устал, дружочек мой?
– Я шёл домой, к себе домой.
– Но путь был труден и далёк.
– Легко я шёл, не чуял ног.
– Но камни там и гор гряда.
– Нам не от скал грозит беда.
– Полынь росла на том пути.
– Да, горечь трудно обойти.
– Ты темноту встречал и мрак.
– Мне помогли. Низвергнут Враг.
– Ты видел скверну и обман.
– Мне было страшно лишь в туман.
– Ты потерял, кого любил.
– Я их улыбки не забыл.
– Уж посох твой дрожит в руках.
– Но мощь моя не в кулаках.
– Да ты, мой друг совсем седой.
– Не важно. Я пришёл домой.

 


Таврии, земле Херсона и Херсонеса

Черноморские дали.
Дикий храп кобылиц.
Звон отточенной стали.
Кровь.
Я падаю ниц.
И на тунике белой –
тёмно-липкий узор.
Принимай моё тело,
Херсонесский простор.
Белокаменный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно вер...

Полонянок уводят
босиком по стерне
на чужбину, в неволю.
Крики.
Топот коней.
Уж и ноги ослабли,
не шагнуть мне, хоть вой.
Янычарские сабли –
над моей головой.
Я крещусь троекратно.
Добивай, изувер...
Я вернусь. Я обратно
обязательно вер...

Вот и всё. Докурили.
Чай допили. Пора.
Расставания, мили...
Может, это – игра?
Полсудьбы – на перроне.
Путь веревочкой свит.
И – без всяких ироний:
«Приезжай». – «Доживи».
О измученный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно в-е-р...

 

 

 

Фото: Херсон, старая открытка с видом херсонской крепости (Очаковские ворота и крепостные валы)

 

"Хулиганское" или "Крепостные валы"
C.

А в наши души пролезает хлам,
Тихонечко, как вор. По миллиметру.
Давай сбежим по крепостным валам
Навстречу ветру.

Мы вскоре разбежимся по делам –
У жизни зарабатывать пятёрки.
Давай сбежим по крепостным валам,
Как дети с горки.

Мы этот миг поделим пополам.
Он пролетит – а я и не замечу…
И мы бежим по крепостным валам
Себе навстречу.

 

Херсонский помещик

Ты, как сфинкс, возле кухонной двери
Наблюдаешь: хитёр, не речист.
Платье в рубчик, да супчик, да рябчик.
Ты здесь – кравчий, и ловчий, и стряпчий,
И ловкач, и на лапу не чист.

А хозяйка талантами блещет,
И так вкусно трепещется лещик…
Ты всегда отобедать готов,
Плутоватый херсонский помещик –
Предводитель дворовых котов.

 

 

Фото: Херсонская брусчатка ещё иногда видна на старых улочках города

 

Херсонская зарисовка

Осенний день. Репринт. Перепечатка
Прошедших лет. Жёлт плагиатор-клён.
Хоть солнечно, но ты уже в перчатках.
А под асфальтом прячется брусчатка,
Как беженка из сказочных времён.

 

Моему Херсону

Я нашла этот город ещё в позапрошлом рожденьи,
И впиталась в него, и в его полумрак я вплелась.
И уже не пойму, то ли он был моим порожденьем,
То ли я наважденьем и болью его родилась.

Rado Laukar OÜ Solutions