Русскоязычная Вселенная выпуск № 2 от 15 октября 2014 г

Русскоязычная Англия

 

 

Сергей Хоршев-Ольховский

 

ХУТОРСКИЕ БАЙКИ

 

1. Про Холодный борщ и божье наказание

 

Про Ивана Гладкова рассказывают много баек. Одну из них о том, как Иван возвратившийся домой с действительной службы сел за стол и, попробовав борщ, сказал: «И до армии был холодный, и теперь такой же…», а отец поверив его словам хлебнул второпях полную ложку, и, обварив кипятком язык и губы, вскричал: «И до армии был дурак, и теперь такой же!..», я услышал на казачьей свадьбе, когда на стол подали традиционный наваристый борщ, покрытый жировой плёнкой, и оттого не дымившийся и, на первый взгляд, казавшийся холодным.

История о холодном борще рассказывалась на проводах призывников и на встречах солдат из армии, да и на свадьбах тоже, не в первый раз – я это точно знаю, но люди всё равно смеялись от души, как будто слышали её впервые.

- С чего это вы, внучатки мои, так грохочете? – полюбопытствовала семидесятивосьмилетняя бабушка Клавдия – она только что пришла взглянуть на молодых и о чём шла речь не знала.

- Да так… с одного потешного человека. Ты его, наверно, не знаешь бабуля, – уклончиво ответил, не желая делиться вниманием молоденький, невысокого росточка суетливый рассказчик, и в спешке попытался начать очередную байку.

- Прямо-таки!.. – возмутилась баба Клава. – Я всех тут знаю!

- Да с Ивана Гладкова, – хмурясь, сдался рассказчик.

- А-а-а!.. – протянула баба Клава. – С Ивана!.. Он с раннего детства чудной был. Я вам щас расскажу.

- Уж она-то расскажет!.. Будьте уверены!.. Животы со смеху надорвёте!.. – выпалил худенький, вертлявый старичок, сидевший наискосок от меня.

- Это точно. Боевая бабка. Трактористкой работала, – степенно добавил грузноватый старик, сидевший рядом с вертлявым.

Остальные гости тоже оживились и загалдели наперебой.

- А ну цыц! – прикрикнул на них вертлявый старичок и, убедившись, что все замолчали, повернулся к бабе Клаве, и с уважением сказал:

- Давай, Ляксевна!.. Начинай!

Баба Клава для солидности кашлянула в кулак, поправила платок, подтянула поясок фартука и степенно начала:

- Это было давно, ещё до Брежнева. В то время бабы собирались вечером на посиделки у Гладковых. Кто прядёт, кто вяжет, кто шерсть чешет… А Ванюшка, тогда ему всего-то четыре годочка было, залез на стол и ходит взад вперёд. А стол у Гладковых, стрась какой длинный был. На всю прихожую!..

«Слезь, сыночек. Грех по столу ходить…» – говорит ему кума Маня, а он на мать даже глазом не повел – ходит по столу, да приплясывает. «Ну, заразёнок!.. Щас ты у меня ремня схлопочешь!» – заругалась на него кума.

А тому хоть бы что! Пляшет на столе и всё тут! Что делать, не знаем?

«Слезь Ваня, слезь сыночек, – опять стала кума просить по хорошему. – А то Боженька накажет!»

«Как накажет? Расскажи!» – стал он приставать к матери, как репей к подолу.

«Спихнет со стола!» – не вытерпев, сказала я сурово.

«Да как же он спихнет, если его тут нет?» – зубоскалит идолёнок.

«А это кто? Погляди!» – беря грех на душу, показала я рукой в передний угол.

Задрал Ванюшка голову на икону, и стал пятиться от удивления, да как бабахнется на пол задом!

«Да-а!.. Пихнул так пихнул!..» – со слезами почесал он одной рукой затылок, а другой ушибленный зад, и с тех пор каждый вечер стал креститься на образа.

Взрыв хохота покрыл последние слова бабы Клавы.

- Садись, шутница, рядом со мной!.. – подвинулся на лавке неугомонный рассказчик, признав бабу Клаву за свою, и поскорее, пока не вмешался кто-нибудь ещё, начал свою, очередную байку про телевизор из бракованной партии.

 

2. Про телевизор из бракованной партии

 

Случилось это в середине девяностых. Николай Николаевич, по неотложным делам спешно собирался в Воронеж. Прознав про это, к нему тут же стал приставать сосед Дмитрий, с просьбой купить цветной телевизор.

- Купить-то можно… Только довезу ли его в целости по нашим ухабистым дорогам? – возразил Николай Николаевич.

- Не переживай, я принесу пуховые подушки, обложишь его со всех сторон и все дела.

- Ну, если так, – сдался Николай Николаевич, и будучи в Воронеже купил соседу, прямо с радиоэлектронного завода самый современный на тот момент отечественный телевизор.

- Вот уж уважил, так уважил!.. Душа человек!.. – нахваливал Дмитрий безотказного соседа.

- Делов-то… Попутно ведь… – засмущался Николай Николаевич.

- Не скажи! Другой бы не уважил, а ты уважил!.. И теперь жди меня с магарычом, с первой же получки! – решительно заявил Дмитрий.

Но пришел он уже на следующий день.

- Соседушка, слыхал ты опять в Воронеж собираешься? – нерешительно начал он.

- Неужели ещё один телевизор нужен? – испугался Николай Николаевич.

- Нет, тот самый обменять. Не показывает… вражина!..

- Не могу! Времени в обрез!

- Да что ты, Николаич?.. Праздник на носу! Новый год!

- Так, места же нет!.. Полный салон пассажиров!

- А ты в багажник его воткни.

- Ладно, неси. Но я за него отвечать не буду!

- Согласен! – с готовностью пожал Дмитрий руку Николаю Николаевичу.

Николай Николаевич наскоро справился со своими делами и снова поспешил на Воронежский радиоэлектронный завод, плакаться директору о том, как плохо крестьянину в длинные зимние вечера без телевизора. Расчувствовавшийся директор отправил Николая Николаевича к начальнику цеха и велел тому обменять строптивый телевизор на новый. Но начальник цеха был не столь сентиментален, как директор. Он выбрал телевизор из бракованной партии, да ещё вдобавок другой, несколько устаревшей уже модели.

Николай Николаевич сунул в сердцах ненавистный «ящик» в багажник и дал полный газ по ухабам, срывая гнев на ни в чём не повинном «жигулёнке». Но как не спешил, домой возвратился поздно, когда кромешная тьма уже поглотила своим чревом затерявшийся в донской степи хутор.

Несмотря на темноту и жёсткий, трескучий мороз, Дмитрий вертелся на улице, предчувствуя скорое возвращение соседа. И едва только «жигулёнок» остановился, он опрометью кинулся выцарапывать из багажника телевизор.

- Погоди, подсоблю, – предложил Николай Николаевич.

- Нет, я сам! – категорически отказался Дмитрий.

- Погоди-погоди!.. Ты, кажется, не совсем устойчив на ногах?..

- А как же иначе?! На таком холоде долго не простоишь без сугреву!

- И всё-таки давай сообща, без риска, отнесём его к тебе домой.

- Не надо! Я сам!

- Да ты под ноги посмотри, гололёд кругом! Не дай Бог подскользнешься!..

- Ничего подобного! Донесу в целости! – стоял на своём Дмитрий.

- Что ж, тебе видней!.. – усмехнулся Николай Николаевич, не в силах переубедить строптивого соседа. – Только для начала отнеси домой мешок с сахаром, жена твоя заказывала.

Дмитрий легонько подхватил мешок с сахаром, стройненько, как столбик, смотался домой, и опять в одиночку стал выцарапывать из багажника телевизор.

С превеликим трудом выцарапал, и теперь уже раскачиваясь, как маятник, стремительно зашагал домой.

- Ох и хряпнется же он сейчас, и мне придётся ехать в Воронеж ещё раз!.. – подумал Николай Николаевич, с волнением наблюдавший за зигзагообразным движением Дмитрия.

Дмитрий будто услышал его пророчество – тут же полетел носом вперёд. Вырвавшийся у него из рук телевизор с треском приземлился на нижнюю часть корпуса и покатился по притоптанной, обледенелой дорожке во двор. Прокатился через весь двор, ударился о фундамент дома и опрокинулся.

- Всё!.. Конец!.. – в отчаянии схватился за голову Николай Николаевич.

Но Дмитрий утром не пришёл, к его немалому удивлению.

- Эй, сосед, как там твой «ящик»? – поинтересовался Николай Николаевич, заприметив во дворе необычайно суетившегося Дмитрия.

- Замечательно показывает!

- Не может быть?!

- Может! Ещё как может! Зайди, посмотри, раз не веришь…

У Николая Николаевича не было оснований не доверять Дмитрию, но он всё-таки пожелал взглянуть на чудо своими глазами.

Телевизор из бракованной партии действительно хорошо показывал и выглядел так, как будто его никогда не трясли тристо километров в приоткрытом багажнике автомобиля, и никогда не роняли со всего размаха на крепкую, на метр промёрзшую вглубь землю.

- Что ж, видно не зря говорят: «Не то золото, что блестит!» – удовлетворенно сказал Николай Николаевич, и на прощание пожелал, на полном серьёзе, многие-многие лета удачливому «ящику». А «ящик», к слову, показывает и поныне. Показывает хорошо. Чётко. Дмитрий доволен и абсолютно уверен, что эта вещь сгодится на долгие годы не только ему и его детям, но даже внукам. И дай-то Бог! Продукт всё-таки отечественный!.. Гордость прямо распирает!

 

И Р И Н А

 

«Будет всё хорошо, лишь бы жизнь

продолжалась ещё».

. Юрий Николаев

 

1

 

Некоторые влюбляются один раз. Некоторые влюбляются два раза. А некоторые – много раз. Ирина влюбилась единственный раз. Некоторые люди влюбляются в юности. Некоторые в зрелости. А некоторые даже в старости. Ирина влюбилась в раннем детстве.

Ирина была единственным ребёнком в семье. Её все любили. Мама и папа, бабушки и дедушки, тёти и дяди. Ей дарили хорошие, дорогие подарки, говорили ласковые слова, сажали на колени и восхищались её красотой, добротой и смышлёностью. Ирина тоже всех любила нежной и преданной дочерней любовью. Другой любви она не знала.

Но однажды, дождливым летним вечером, в их доме появились два мальчика. Один из них был долговязый, а второй – невысокий и худенький. Мальчики были босые, мокрые и забрызганные грязью. Они катались на мотоцикле далеко от дома – в степи.

В степи в тот час начался жуткий ливень, и ехать по скользким, размытым дорогам стало совсем невозможно. Мальчишки, не задумываясь, бросили мотоцикл под кустами акаций и пришли пешком в ближайший населённый пункт, к родственникам долговязого. Они держали в руках мокрую, залипшую грязью обувь и улыбались так, как будто совершили подвиг. Дома были только дедушка и Ирина. Дедушка узнал долговязого мальчика и впустил его вместе с другом в дом. Он долго отмывал их от грязи и, качая седой головой, то и дело восклицал: «Ай-я-яй!.. Вот же сорванцы!..» Потом он разыскал им одежду на подмену, накормил и отправил в свободную комнату спать. Но мальчики даже и не думали спать. Они чем-то гремели, хохотали и бегали по комнате. Ирине очень любопытно было посмотреть, что они там вытворяют. Но она боялась. Она терпеливо ждала, когда они угомонятся. И мальчики неожиданно угомонились. Ирина осторожненько приоткрыла дверь и, после некоторого сомнения, заглянула в комнату. Долговязый лежал в постели и, по всей видимости, уже дремал. А другой стоял посреди комнаты в брюках-трико и в белой маечке и читал какую-то книжечку. Мальчик был старше Ирины – он был почти юноша. Мальчик был самый обыкновенный – невысокий, худенький и белобрысый. Но Ирине он показался необыкновенным. Она играла с мальчиками в детском садике, во дворе и в школе. Многие мальчики были красивенькими и умненькими, но для Ирины они все были обыкновенными. А этот был необыкновенный. Что в нём было необыкновенного, Ирина не знала. Необыкновенный, и всё!..

Утром, когда Ирина ещё спала, мальчики исчезли. Ирина была в отчаянии. Ей было плохо. Она не знала отчего, но ей было плохо.

 

2

 

Прошло несколько лет. Ирина выросла и стала высокой, гибкой и красивой девушкой. С нежной и грустной улыбкой на лице. Она нравилась многим мальчикам, но предпочитала проводить свободное время исключительно в обществе подруг. Жизнь ей казалась однообразной и скучной. И тут, совсем неожиданно, в их школе появился новый старшеклассник. Одноклассницы Ирины на первой же перемене захотели посмотреть на новенького. Ирина тоже пошла вместе с подругами к дверям десятого класса. Парень был обыкновенный. Светловолосый, щупленький, среднего роста. Девчонкам он понравился. Но всё же они все сочли его обыкновенным. Все – но только не Ирина. Это был он, тот самый, необыкновенный мальчик! Всё её тело сразу обожгло огнём. Руки её судорожно сжались на груди. Ноги одеревенели. Язык онемел. Сердечко радостно застонало... Оно готово было вовсе выпрыгнуть наружу и полететь к нему в руки. Теперь она знала, что такое любовь.

Он появился так же неожиданно, как и в прошлый раз, и окончательно перевернул всю её жизнь. Он был весёлый, дружелюбный, спортивный. Отчаянно гонял на мотоцикле. Он был прирождённый лидер. Он быстро и непринуждённо освоился в новой среде. Ирина старалась каждый день попадаться ему на глаза. Она хотела, чтобы он её заметил и вспомнил. И он заметил и вспомнил. Он даже иногда одаривал её улыбкой, но подойти не решался. Они никогда так и не заговорили друг с другом. Он исчез так же неожиданно и так же бесследно, как и в прошлый раз.

Ирина теперь была ещё в большем отчаянии. Она готова была умереть. Она теперь знала, что есть другая любовь.

Её подруги выходили замуж. Рожали детей. А она не хотела. Нет – она хотела замуж, но только за него. Она хотела рожать, но только от него. Она ждала, ждала и ждала. А он так и не появился.

До Ирины доходили косвенные слухи: учится, служит в армии, успешно делает карьеру, женился... Всё! Жизнь для неё кончилась! Она даже порывалась покончить с собой, но была единственным ребёнком у родителей – и только это удержало её от рокового шага. А потом она от отчаяния согласилась стать женой того, кто в тот момент оказался к ней ближе всех.

Она без радости вышла замуж, без радости стала женщиной и без особой радости родила дочь. Нет. Дочке она была рада и бесконечно любила её, но любила по-своему – только то, что было от неё. Всё, что было от мужа, она просто не замечала. Жизнь её опять стала обыденной и однообразной.

Так, в муках и мечтах о нём, шли сплошной вереницей безрадостные, тягучие годы. Надежды на встречу с каждым годом становились всё меньше и меньше, – а дела хозяйские, рутинные засасывали больше и всё больше отдаляли реальную, житейскую действительность от романтического детства. И боль в сердце постепенно стала притупляться. Она уже согласна была всё забыть, чтобы более не мучить себя. Но не могла, память не позволяла.

 

3

 

Он приехал через долгих тридцать лет.

- Это я, – сказал он так, как будто никуда не уезжал. – Ты приснилась мне. Такая, как тогда. Ещё девочка. Я читал, но видел, как ты смотрела на меня сквозь приоткрытую дверь.

- А что же ты так долго?.. – прошептала она сквозь слёзы.

- Нет. Не долго. Я сразу... – сказал он почему-то дрогнувшим голосом.

 

 

НОЧНОЙ ЛОНДОН

 

«...То дивное, несказанно-прекрасное, нечто

совершенно особенное во всём земном, что есть

тело женщины, никогда не написано никем.

Надо найти какие-то другие слова».

Иван Бунин

(из дневников, 3 февраля 1941 года)

 

Ночной центральный Лондон ярок, самобытен, окутан легендами. Кругом горят тысячи огней, слышится музыка, задорный смех. По улицам неугомонно снуют чёрные, с виду похожие на навозных жуков такси-миникабы, следом за ними степенно следуют ярко-красные двухэтажные автобусы, иногда проскакивают и недавно введённые одноэтажные длиннющие «гармошки», напоминающие гусениц. Здесь сотни театров, казино, всевозможных ночных клубов. Здесь тысячи пабов, ресторанов и ресторанчиков, кафе и кафешек. На любой вкус, для любой национальности. Здесь миллионы разноязыких, разноглазых, с неодинаковым цветом кожи людей со всех пяти населённых континентов, разодетых в модные современные одежды и в экстравагантные национальные костюмы. Не удивлюсь, если где-то по берегу Темзы вразвалку пройдётся и представитель шестого, ледяного континента, в своём консервативно-традиционном чёрно-белом одеянии. Ночной центральный Лондон – это город-сказка. Всяк найдёт себе забаву по вкусу.

Но есть и другой ночной Лондон. Окраинный. Бытовой.

Дом в Англии и дом в Восточной Европе – это не одно и то же. Дома тут какие-то хлипкие. Вы слышите почти всё, что творится у соседа за стенкой – особенно ночью, когда город успокаивается. Не дай Бог немного повысить голос, скажем, во время любовной игры, и вас тотчас услышат за стенкой во всей красе – слева и справа, под вами и над вами. И это не удивительно. Внутренние перегородки сооружены из пластоборта – это плиты из мела размером два на три метра и толщиной в полтора сантиметра, обклеенные с обеих сторон толстой бумагой – примерно такой, в которую в советские времена заворачивали в магазинах селёдку или халву.

И они ещё удивляются, когда в кинофильмах какой-нибудь жлобина, типа Шварценеггера, прошибает эту «толщу» с разбега. Ну и что тут удивительного? Даже я, чуть-чуть поднапрягшись, пробиваю кулаком этот оплот английского образа жизни. Их девиз «Моя хата - моя крепость!» зиждется вовсе не на принципе крепостной стены, а на принципе: только дотронься до этой стены хотя бы пальчиком, и демократическое правосудие – а оно действительно демократическое – поранит тебе пальчик, а может быть, и вовсе оторвёт...

Лично я намаялся на первых порах из-за этих будто бы крепостных стен. Только ляжем с любимой спать, как за стеной тотчас дико заорёт, чуть не лопаясь от натуги, какой-нибудь юный половой гигант, привлекающий неистовым воем свою хохотушечку-возлюбленную, как это делают некоторые обитатели джунглей. У меня тут же притупляется интерес к любовной игре. Но это ничего. Пережить можно.

Не знаю, правда, как на это реагирует моя любимая – как-то не осмелился спросить, вероятно, положительно – ведь она младше ровно вдвое: мне сорок четыре, ей – двадцать два. Она предпочитает нетрадиционный способ, или это теперь, наоборот, традиционный? Не знаю. От меня мало что зависит. Лежу. Молчу. Прислушиваюсь к ее затруднённому дыханию. Не шевелюсь. Худо-бедно восстанавливаюсь. Успокаиваю себя тем, что всего лишь через год, да и во все последующие годы буду старше её уже не вдвое, а всего лишь на двадцать два года. Я снова готов. Вот-вот... И тут слышу отдалённый, едва слышный стук женских каблучков. Стук приближается. Становится всё звонче и звонче. Я вслушиваюсь. Мне до невозможности хочется представить, как выглядит эта женщина. Задаюсь вопросом: молодая ли? Молодая, – отвечаю себе, – походка быстрая, лёгкая, уверенная. Интересно, какой комплекции? Стройная, – отвечаю себе, – стук чёткий, частый. Интересно, какой национальности? Ответить трудно. И всё же определяю – европейка, причём западная. Идёт нормально, обыденно – просто идёт, и ничего более. Стук всё приближается, усиливается и, к моему удовлетворению, начинает постепенно затихать, удаляться. Я опять начинаю входить в норму, и тут очередной стук каблучков. Всё то же самое, но эта, готов поклясться, восточная европейка. Частит, частит. Мы ведь, восточные, вечно спешим. Мысль, что это своя, мне необыкновенно приятна. Я начинаю даже представлять, как она одета, и захожу слишком далеко: я подсознательно вижу, какое на ней бельё, и даже пытаюсь зайти дальше... Мне становится почему-то стыдно. Но почему? Что тут, собственно, такого? Я мужчина! Почему я должен думать иначе? Почему? Ведь Бог создал их для нас из нашего же ребра. Значит, они свои. Можно о них так думать и даже нужно. Ведь они для нас покупают эти дорогущие клочки шёлка, гипюра, атласа... Именно для того, чтобы мы это обязательно увидели. Я беру себя в руки, с трудом пересиливаю стыд, успокаиваюсь. Мне снова становится хорошо. Но она уже пронеслась мимо.

Следом прошла африканка. Я в этом уверен. Сильная, мощная. Они все прирождённые спортсменки. Только потренируй чуть-чуть. Нет. Спортсменки не для меня. Грубоваты.

За ней азиатка. Походка кошачье-мягкая, неуверенная, как будто чего-то боится. Одета наверняка в бесформенные шуршащие шаровары. Нет это тоже не для меня. О-о!.. Она вдобавок не одна. Да и как ей быть одной? Непозволительно.

Я жду свою. Но идут всё чужие. Англичанки, африканки, иногда азиатки, в сопровождении азиатов. На мужские шаги, а их, к сожалению, большинство, я не реагирую. А кроме них идут всё чужие, чужие...

Я нетерпеливо жду свою. И вот она! Наконец! Милая, долгожданная!..

Длинноволосая, с ясными широкими глазами; высокая, с аккуратненькой упругой грудью, приподнятой чуть-чуть вверх; стройная, с длинными шелковистыми ногами, от которых во все стороны разлетаются невидимые искры, биоимпульсы, неминуемо попадающие прямо в сердце мужчин; и что-то ещё... потаённое, притягательное... и в белом белье... Да, в белом. Наши любят в белом. Прекрасное сочетание слов – белое белье. Она частит, частит... Приближается...

«Такая!.. Такая!.. И моя такая!.. – внутренне кричу я. – Да-да-да-да!..»