Русскоязычная Вселенная выпуск № 1 от 15 апреля 2014 года.

Русскоязычный Израиль

Михаил Сипер

Поэт – математик слабый,
Он не тот, кто «сложил да вычел».
Он берет обыкновенную бабу
И лепит из неё Беатриче.

Он берет мордатую тетку
Со взглядом нетрезво-сизым,
Улыбчивую идиотку -
И делает Мону Лизу.

Все ахают, охают: «Как же он?
Так смело и так красиво!»
А поэт, устав от чужих жён,
Сидит и тянет пиво.

Глаза слезятся от выпитого,
Рубашка в разводах соли...
Дерево лепестками осыплет его,
А он тому и доволен.

Слова в теплом воздухе кружатся,
Предлоги, глаголы, наречья,
На столе высыхает лужица,
Отражая луну и вечер.

Нужно беречь эту речь,
Стать родником этой речи,
Дать ей безудержно течь
Кровью в глубинах предплечий.

И в этот момент не надо ему
Ни суеты, ни давки.
Приятно, млея под взглядами,
Дремать на дощатой лавке,

Неважно - лежа ли, сидя ли.
Волосы не убрать от лица,
А то бы люди сразу увидели
Шрамики от венца.

ИСТИНА

Что есть истина? Чуши не говори,
Я тебе объясню легко и толково:
Это солнцем траченные фонари
В пять утра на входе метро «Коньково»,

Это капли росы на худой траве,
Мерный шум движения с Профсоюзной,
И, рукой приплюснутый к голове,
Твой берет желтеюще - кукурузный.

Это дробь дождя на окне моем,
Это свет рекламы на «Бакалее»,
Это то, что старею я с каждым днем,
Это то, что никак я не повзрослею.

Это облик твой по сто раз на дню
И огонь, крадущийся к сигарете,
Это пальцы, сжавшие простыню,
И дыханье ровное на рассвете.

Это осень в грусти своей красы,
Ветер в грудь швыряет банкнотой в банке
Лист шершавый и грубый, как рашпиль-сын,
Но зато, словно кот, шерстяной с изнанки.

Это дом со шпилем, смешной паяц,
Прочно с бурым облаком состыкован,
И в конце концов – это смерть моя
И твои рыдания в Востряково.

КАРТИНА

Я – юноша. Иду по мостовой,
Покуда день не кончен световой.

Усталость – чушь. Усталость – полный бред.
Иду, лучами жёлтыми согрет.

Здесь штукатурка, медленно паря,
В траву ложится. И, наверно, зря

Набит вещами старыми мешок.
Вдох-выдох-вдох. Смятение и шок.

Внутри картины – множество ролей.
Возьми себе, которая позлей,

Иначе снова будешь ни при чём,
Как одуванчик, смятый кирпичом.

На рамке позолота мажет взгляд
У всех подряд. Да-да, у всех подряд.

Я, чтоб себя от этого спасти,
Диагональю вынужден идти.

Резиновое время растянуть
Не так-то просто. Ветер студит грудь.

Я – юноша. Мне скоро шестьдесят.
На мне года лохмотьями висят.

* * *

Ах, какой чудесный мостик есть на канале Грибоедова

Над стальной полоской узенькой возле Спаса на Крови!

По нему идти не хочется, по нему влечёт проследовать,

Запахнувшись в шубу с бобриком, как недавно по TV.

А потом, пройдя парадное, вознестись в каморку стылую,

Кровь-любовь и тайны прочие выдать чистому листу…

Как светло, сплетясь в объятиях с неземной какой-то силою,

Задыхаясь, целоваться нам белой ночью на мосту!

* * *

Ох, не женское дело – гитара!
…Кружит стая вокзальных ворон,
Бьет струя паровозного пара
И в тумане – дощатый перрон.

В кадках – пыль на засохших растеньях,
И гитара картиной Ватто,
Словно шлюха, лежит на коленях
У мужчины в измятом пальто.

Над ладами протёрлась оплётка,
И шестая струна дребезжит,
Но как плачет опухшая тётка,
Если звук в тишине задрожит!

Скорбно смотрит, согласно кивая,
Старушонка с корзиной пустой.
Утро. Постук ритмичный трамвая.
Трех аккордов молебен простой.

Позабыв о приёмке товара,
Округлила лоточница взгляд.
…Ох, не женское дело – гитара!
Души женские дольше болят.

* * *

Народом не забита пристань,
Корабль уходит в тишине.
Я никакой не Монте-Кристо
И знаю – истина в вине.

Куда нам? Но уже столетья
Ответа нет на сей вопрос.
На полубаке сохнут сети,
А день улова не принёс.

От бурной молодости кашель
Остался. Кончились срока.
Уходим тихо. И не машет
Прощально женская рука.

Устав сражаться за туманы,
За эфемерный свет в ночи,
Бросаем за борт ятаганы,
Ломаем старые мечи.

В каюте дверь скрипит надрывно,
На ручке – грязные следы...
Сдаваться – это не спортивно,
Вот и сбегаем от беды.

Промеж страниц цветок засушен,
И аромат в тот день поплыл,
Когда был март великодушен
И барабанщик весел был.

* * *

Горит неугасимо
Луна в глухой зиме.
Мы - дети Фукусимы,
Мы светимся во тьме.
Беспечно излучаем
Себя в застывший мрак.
Угрюм и нескончаем
В ночи Большой Дурак.
Им заняты все троны:
«Молчи, бля, и старей!»
Но быстрые нейтроны
Всех дураков быстрей.
Препоны одолимы,
И несмолкаем глас.
Мы – дети Фукусимы.
Вам не исправить нас.

* * *

С балкона Сашкиного
Вся площадь «Плешки» нова.
А из окна его –
Улица Кунаева.
А мы – не политики,
Не аналитики.
Сидим, красиво
Пьём пиво
И, под стаканов звон –
Самогон.

Сидеть – как раз
Занятие простое.
Что вокруг нас?
Время застоя.
Пульс бьет в виски,
Сжаты кулаки,
Но беспечно лицо худое –
Дело молодое.
На стенах коллекция икон,
На столе – самогон.

…Сижу один, спирт в крови,
Вполглаза смотрю TV.
Умерли все,
Трава в росе.
Что об этом блажить?
Надо так прожить.
Я пока еще тут,
Пусть они подождут.
Я не спешу –
Пишу.

* * *

Пусть на ошибках кто-то учится,
Но я себя не обвиню.
Давайте, чтобы впредь не мучиться,
Я вас построчно сочиню.

Сирень вокруг возникнет залпами,
Мелькнут стрижи на вираже…
Давайте, встретимся внезапно мы
И не расстанемся уже.

Меня ведь сразу не осудите
За то, что ваш прославил лик?
Давайте, вы всё время будете,
Не пропадая ни на миг.

С собою так непросто справиться,
Особенно при свете дня…
Давайте, я вам буду нравиться
И вы полюбите меня!

* * *

Чтоб разом, без базар-вокзала,
Башку врага отъять от плеч,
Вчера весь божий день орало
Я перековывал на меч.

Хотя оно и возражало,
И он, конечно, возражал,
Я, положив труда немало,
Его на он перековал.

То не от злобы или спеси,
А очень точно знаю я –
Коль враг полезет в наши веси,
Не победим мы, не куя.

ЕВРЕЙСКАЯ ШОТЛАНДСКАЯ

Когда на Эрец Исраэль
Падет вечерний мрак,
И заискрится крепкий эль
И стихнет лай собак,
Трактирщик, быстро приготовь
Нам мясо и омлет!
Мы снова выпьем за любовь,
Которой больше нет.

Скрипит доска под сапогом,
Мутнеет лунный глаз,
И я, в намереньи благом
Налью в девятый раз.
Ты понапрасну хмуришь бровь,
Не обретёшь ответ…
Мы снова выпьем за любовь,
Которой больше нет.

Не опустеет кружек рай,
Раз двери без ключей,
Играй, скрипач, скрипач, играй
Мелодию ночей.
Я умоляю – не злословь,
Пусть спит источник бед.
Мы пить продолжим за любовь,
Которой больше нет.

Ерушалаим на холмах
Зажег свои огни,
Поэт, скиталец и монах
Сидят в ночи одни.
Я повторяю вновь и вновь,
Как клятвенный обет:
«Давайте выпьем за любовь,
Которой больше нет».

ЭХО ОТ ДОЖДЯ

Слышишь - эхо над Москвой?
Мальчик, брось свой глупый мячик!
Это эхо враз схомячат
И забьют гнилой доской,

Чтобы звук не искажать
Чужеродным отраженьем.
Раньше бы за искаженья –
На уран, едрена мать!…

За событьями следя,
Покрути свободно дыню:
Где цветник был – там пустыня.
Вот что значит - нет дождя…

Ничего, народ поймет
И поддержит, надо статься.
Рабиновичам же, братцы,
Не позволят класть помёт

На литавров наших медь,
На основы и на скрепы.
Так врагам заедут в репы -
Любо-дорого смотреть.

Воцарится нужный вид,
Где на фоне общей смерти
Лишь орел главою вертит
И с главою говорит.

ФЕВРАЛЬ

Опять заливает дом через лопнувшую черепицу,
Рыжая кошка отчаянно гребёт против течения.
Не выходя из дому, можно вполне утопиться,
Но о подобном финале есть различные мнения.

Можно построить жизнь, а можно её разрушить,
В обоих случаях останутся сломанные года.
Я стараюсь в стихах не использовать слово «души»,
Хоть другого, как ни старайся, не находится иногда.

Что же дальше, малыш? Камо, скажи, грядеши?
Все ли истратила молнии стихающая гроза?
Вонь горящих покрышек доносится реже и реже.
Чернокрылые ангелы трут слезящиеся глаза.

Чернила давно в чернильнице, бронзовой и крылатой.
Слезы навзрыд проплаканы. Средь хлябей настала сушь.
Так с сотворенья принято, что брат точит нож на брата,
И среди разных глупостей – это не главная чушь.

Увидев, как погода над пугливой планетой бесится,
Графиня бежит куда-то с изменившимся лицом.
В толпе однообразных воистину гойских месяцев
Гордо февраль возвышается обрезанным мудрецом.

МАРКУ ФРЕЙДКИНУ

Жизнь долго не длится, словно грома раскат,
Когда-нибудь надоедает свое тело таскать.
В шуршащих часах - явно излишек песка.

Красные и белые тельца плывут наперегонки
В быстром течении единственной той реки,
Чей бег плотиной не укротили большевики.

Покрывается кожа лица параллелями,
А может – меридианами, кустами, аллеями.
Мы машем рукой на то, что раньше лелеяли.

Волос седеет, редеет и выпадает,
От движений расчески безудержно пропадает.
И это в то время, когда Африка голодает!

Еще ползут по шершавой бумаге строчки,
Откровения выползают из оболочки,
Но уже ощутимо приближение точки.

Весь мир съеживается до картинки в окне.
Ноль семь цикуты – это что, всё мне?
Доволен ли я собою? Вполне, вполне, вполне.

* * *

Понимаешь, душа Тряпичкин,
Время – деньги, а бабы – дуры.
Погружался не раз я лично
В эту область родной культуры.

Зачеркнув телефон в блокноте,
Я прощался. Меня прощали.
Помня всё о жене и Лоте,
Не копался в былой печали,

Рассуждая спокойным тоном
О клубке ядовитых гадов,
Не молился чужим иконам
За бронёй золотых окладов.

Мучит совесть? Как это дивно!
Самоеды – лихая каста.
Продавался я непрерывно,
Покупали меня нечасто.

Ежедневное тутти-фрутти
Наполняет моё корыто.
Мы, Тряпичкин – одно по сути.
Потому говорю открыто.

Я стараюсь не сильно гнуться,
Но природа подобна астме,
Где дожди о брусчатку бьются,
Разбиваясь при этом насмерть.

* * *

мне в стекло стучит зелёный словно лампа попугай
никакой не надо музы посмотри и стих слагай

не забудь про ассонансы за питьём и за едой
будь ты дома или в небе или даже под водой

нет бессмертья врал арсений сколько брошено сетей
поломал иголки «зингер» вставь мои из-под ногтей

мир с годами обретает необычно мерзкий вид
очень чешутся лопатки это крылья или СПИД

открывай глаза художник и не предавайся сну
я тебя возьму за кисти и к величью прикосну

мир начнёт стоять на спинах у двенадцати котов
будь готов пускай кричат мне я и так уже готов

хоть бывал я на босфоре но не видел шаганэ
сосчитай меня природа абуль фабуль доманэ

я не старый это морок забодай меня коза
нет морщины а дорожку процарапала слеза

художник художник художник молодой
нарисуй мне девушку юной не седой

ЗАСТОЛЬНАЯ

Когда восстанет брат на брата
И небо полыхнёт огнем,
Вот тут я выйду к ним: «Ребята!
Давайте лучше-ка бухнём!

Из буряков? Да не проблема!
Где сало? Тут же накрошим!»
Под это мы обсудим тему,
Под это мы её решим.

Бутылок не бывает много,
Кто пропускает? Ни один!
Абрам, Мыкола и Серёга
И к ним примкнувший Нуретдин.

«А помнишь – деды воевали?»
«Ружьё? Так то на глухарей!»
«Плесни, хохол! Ведь ждать устали
Москаль, татарин и еврей!»

Мы вытрем корками посуду,
Уже не помня в чём раздрай,
И невручёнными пребудут
Медали за Бахчисарай.

ПРОГУЛКА

На улице-речке есть «зебры» брод,
Иду по нему, небрит.
А на берегах скопился народ,
И меня от него тошнит.

Он – богоносец, хранитель идей,
Непознанная глубина.
А я беспечный простой иудей,
И мне он, скажи, на хрена?

Бархат есть бархат, сатин есть сатин,
И с места им не сойти.
Я вот один. А народ – един.
Нам явно не по пути.

Куда качусь я, пугаясь луз -
Неведомый мне секрет.
Несу в одиночку немалый груз
Почти неподъёмных лет.

Я не наследник своим корням,
Я с ними вообще не знаком.
Пойду себе, шаркая по камням,
В космос дыша чесноком.

Мальчик, увидев меня вблизи,
Вцепится маме в пальто.
Господь! Ты, копаясь в райской грязи,
Создал вообще не то.

ПОГРУЖЕНИЕ

Мы не козлы, не фраера,
Не духи из бутылок винных.
Мы - шебутная детвора
С тагильских улиц тополиных,

Где разноцветен даже дым,
Где в переулках шелест платьев,
Где мы педалями скрипим
Велосипедов старших братьев,

Где у беседки пьют вино,
Беспечно матерясь при этом
(Плохая рифма - «домино»,
Но ничего другого нету),

Где был я бит, и где я бил,
Где прыгал с шифера сарая,
Где я впервые полюбил,
И где пришла любовь вторая,

Где сквозь балконные столбы
Доносится журчанье лейки,
Где грузовик, и звук трубы,
И папа с мамой на скамейке,

Где мрачно ходят по двору
И Витька Рыжий, и Василя,
Где руки тянутся к «перу»,
Где всё вокруг – моя Россия.

…Нет, не покатится слеза,
Хотя порою мне лажово -
Я вновь стою, закрыв глаза,
На старой улице Бажова.

* * *

Если воздух твердеет, а надо идти через ночь,
При дыхании острые грани царапают горло,
То никто не сумеет тебе в это время помочь,
Постарайся так жить, даже если припёрло.

Пусть вокруг, как чаинки, кружится людской хоровод,
И тебе нету места в налаженной кем-то программе -
Ты поверь, что весь мир создан был для тебя одного.
На мгновенье замри. И не жалуйся маме.

Посмотри поспокойней (уже не скажу – веселей),
Ничего не закончено и ничего не разбито.
Это только вершится в магнитном объятьи полей
Электронов полет по безумным орбитам.

Это просто в крови двухвалентный бурлит кислород,
Порождая смятенье и руша былые опоры.
Если ты перейдешь через реку отчаянья вброд,
То рассыплются в пыль лабиринтов твоих коридоры.

* * *
Надвигается время кружащих снегов,
Беспокойное, словно объятья врагов.

После долгого лета почти без дождей
Вдруг по улицам пыльным задул снеговей.