Русскоязычная Вселенная, выпуск № 5
Лито «МОЛОТ О.К.» (Тбилиси, Грузия)
ШКОЛЬНАЯ СЕКЦИЯ лито «МОЛОТ.ОК»
Ника ВАРНАЗОВА
Ника ВАРНАЗОВА в 2016 г окончила среднюю школу в Тбилиси. В настоящее время студентка 1курса Российско-Армянского Университета, г. Ереван. Участница фестиваля молодых русскоязычных писателей Армении, Грузии и России в Цахкадзоре( Армения, 2014). Публикация в литературно-аналитическом «Листке АБГ»,
Материал подготовлен Михаилом Ляшенко
ВАЛЬС ЦВЕТОВ
Скрипка и фортепьяно. Танец безумной пыли.
Месяц, застрявший в окнах, скалит точёный клык.
Звёзды у частокола клумбы густые взрыли
белых слепых нарциссов, чёрной глазастой мглы.
Пялится, вьётся к небу тысячей скользких змеев,
тысячей волн Коцита ночь из смолистых луж.
Скрипка и фортепьяно. Цепи мелодий звенья
тонкой паучьей пряжей и серебром — в углу,
в угольно-чёрной тени.
Месяц к стеклу прижался
пухлой щекой, смеётся, жмурит свой круглый глаз.
Музыкой дышит скрипка, и, выпуская жала,
роем садятся ноты на небосвода гладь,
что лоскутком прилипла к треснутым грязным окнам.
Кружатся в странном вальсе с ветром ночным цветы,
и под дождями звуков звёзды дрожат и мокнут,
шумно трепещут платья дуба ветвей витых.
Ночь выпускает когти, розы под корень рубит,
чтобы вовлечь их в танец пыли и лепестков,
и оживают в струнах Моцарт, Бетховен, Шуберт...
Каждую ноту помнит старый сухой листок,
каждую ноту боли,
каждую ноту счастья,
каждую ноту жизни,
что по ночам спрядут
дивных цветов сплетенье и разорвут на части,
а уходя оставят гулкую пустоту.
...Месяц, сбежавший с неба, в облаке пыли тонет,
ищет в разлитых лужах новых цепей виток.
Скрипка и фортепьяно шепчутся в старом доме,
где под окном бушует бешеный вальс цветов.
* * *
Под тобою ползут сигаретные тучи,
ты раздавлен по синей изнанке небес.
И течёт водопадами бархат летучий,
испещрённый, как бисером, звёздами весь —
королевская шаль. Но вечерним нарядом
не довольна ни капли старушка-Земля:
то погаснет пульсар, то появится рядом
со сверхновой другая, всю ткань опаля.
Наблюдаешь и веришь — на бал разоделась,
еле втиснулась в платье дневного тепла,
повелев остальные портным переделать.
И живая планета неспешно пила
золотые закаты из тонких бокалов
и смеялась над бледной невзрачной Луной,
что сама грязноватое платье соткала,
повязала на шею платочек льняной.
И соломенной шляпкой Луна закрывалась
от надутой и чинной старухи-Земли...
И медовое Солнце, и приторно-алый
слиток нежных туманов, застывший вдали —
всё сияет кругом, сотрясается вальсом,
и кружатся планеты, любуясь собой.
Ты не чувствуешь сердца, не чувствуешь пальцев,
что-то мечется в горле, как тёплый прибой.
Одуванчики-слёзы взлетают и бьются
на осколки, на звёзды на платьях планет.
Шляпка бледной Луны, словно плоское блюдце,
на бесцветном подоле ни звёздочки нет,
и Луна улыбается робко и грустно,
а Земля всё теснит, танцевать не даёт.
Бесконечность лежит на груди твоей грузом,
ты тяжёл и раздавлен, как сколотый лёд.
Янтарём истекают, горячим и жгучим, сотни,
тысячи солнц, улыбаясь тебе.
Под тобою ползут сигаретные тучи,
ты распят на прозрачной изнанке небес.
* * *
Вечером ставят в театре "Вишнёвый сад",
но мы, конечно, забудем билеты дома.
Небо целует горячие паруса
туч, утопающих в пламени невесомом,
полное тиши, как замерший океан
перед внезапной смертельно опасной бурей.
Дым, обвивающий реку клубком лиан,
скрылся бесследно в вечерней густой лазури.
Жарко и душно — пойдём же скорей к реке,
на берега, мутноватые от сирени,
туфли измажем в грязи, но нарвём букет.
Солнце заходит, и сумерки посерели.
Где-то театр плюётся в людей игрой
бездарей — разве найдутся сейчас таланты?
Ветер, прохладною шалью ты нас укрой...
Ночь опускается медленно и галантно
и, поправляя агатово-чёрный фрак,
кружится в медленном вальсе с огнями улиц.
Небо — лиловый цветущий ночной овраг.
Первые звёзды глазами волков блеснули.
Свет прорезается через соцветья тьмы,
щупая землю прозрачной ладонью слепо.
Как хорошо, что билеты забыли мы.
Как хорошо просто сесть и смотреть на небо.
404
В тысяченогой и стоголосой толпе
люди ничем не отличаются друг от друга:
всего лишь каре-голубоглазые,
тёмно-светловолосые,
всего лишь спрятанные в кожу разных цветов,
всего лишь грустно-улыбчивые,
всего лишь не замечающие тех, кто прячет свое лицо
дрожащими ладонями,
заплаканными платками.
Иногда их просят: покажи!
но ужасаются,
потому что их лица как на картине Пикассо
кричат опустошающей горечью.
Тогда им приказывают: закрой скорее!,
и они закрывают,
глядя сквозь пальцы наверх, в вышину,
где кто-то очень великий и страшный
случайно разлил чернила
на только что написанную страницу справедливости
и не сумел найти в ящике рабочего стола
сотню-другую добрых душ.
Толпа истоптала тысячи дорог,
продышала в небе огромную дыру,
и кто-то сунулся в неё спросить, куда идти дальше,
но, не поняв ответа, со смехом махнул рукой,
кто-то даже не осмелился заглянуть внутрь,
потому что из этой дыры льются чёрные от графита слёзы,
которые уже не помещаются в платках и ладонях,
а кто-то посмотрел всё так же, сквозь пальцы,
и заметил, что всепрожигающие слёзы
немного растворили чернила.
Несмелый голос шепчет толпе:
"я нашёл страницу справедливости"
и показывает её строки,
которые обводили кровью, когда чернила кончались,
выцарапывали ногтями, когда кровь не могла больше литься.
Но толпа хватает протянутые к ней руки
и, насильно прижимая их к пугающе странным лицам,
отвечает дружно, озлобленно, обречённо:
ты ошибся,
страница не найдена,
страница (ещё) не найдена.
***
Выпита, выпета вся жестяная сырость
песен дождей, заржавевших в осенних лужах.
Дышащим паром мираж предтуманный вырос:
в кружеве тонких лучей над асфальтом кружит,
переплетаясь со скрежетом старой крыши,
кличет в трубе водосточной раскаты эха...
Осень неслышная в море рассветов рыжих
выпита, впитана жадной землёй навеки.
САКУРА
Весна приползла,
вцепившись в облезлый хвост ветра, потерявшего крылья,
сумела схватить горячий луч
и притянуть солнце немного поближе,
зажечь его немного ярче.
Но сакура не зацвела, потому что
земля судорожно сжала её корни,
не давая обжигающе отравленной влаге до них добраться;
потому что небо, лишённое ветра,
не дарило больше свежести;
потому что ослепшее от взрывов солнце
боялось светить достаточно ярко;
потому что где-то не смогла взлететь стая журавликов,
сделанных из мокрой горько-солёной бумаги.
МУЗА
Искусство — уверяют — щель
в мир удивительных вещей,
что не постичь рассудком чистым.
Ах, какие цвета пробирались извне,
застывая узором гуаши!..
И какой натюрморт на бесцветном пятне
отражался огнями разбитых камней —
самоцветами пылкости нашей.
В пузырьках винограда — по яркой звезде,
небеса на салфетки ложились,
на крюки теневые свет солнца был вздет...
...Ты сумела открыть незаметную дверь
к необъятной и красочной жизни.
Я стирал свои пальцы о твёрдость кистей,
озарённый твоим только словом.
Сколько лиц улыбалось на блёклом холсте!..
Я за руки твои удержал бы всех тех,
кто в бреду был мне ало-свинцовом.
На бумагу рассветы, тягучи, легки,
проливались подсолнечным маслом.
Ты сама направляла дрожащую кисть
и вонзала мне в душу стальные клыки,
отравляя поэзией красок,
прикрывала безумно-пустующий взгляд
ты рукой из фарфоровой глины,
он был жаден и тих как могилы земля
и лишь жарким отчаяньем страхи вселял,
призывая навечно покинуть
тот магический сонм многоцветных огней...
Но, взглянув на фантазии улей,
притворюсь я опять, что не видится мне
в отражении пары янтарных камней
затаённое наше безумье.
***
В камышах у прозрачной реки,
над которой стекаются зори,
приютился промокший птенец
большекрылых холодных ветров.
Омывал его перья родник
да источник ночей бирюзовых,
обнимающий кисти теней
тополиных и кружево троп.
Над рекой непроснувшийся взгляд —
первый луч — оплетается негой,
выплывает рассвет из воды,
берега светом тёплым прошив.
Одурманена небом земля,
и землёй упивается небо...
Вкруг — болота, осока и дым,
камыши, камыши, камыши...
В растревоженном птицами сне
поселилось весеннее пенье,
первый выстрел двустволки в лесу,
розоватое марево зорь...
И шуршат под шагами как снег
лебединые белые перья,
и глаза тонконогих косуль
серебрятся хрустальной слезой.