В этом городе всё вперекрёст, вперехлёст, вперекос.

Загадай на монетку – там решка с обеих сторон.

Всё – мираж, всё – коллаж, ускользающий дым папирос,

Тени ангельских крыльев средь вспугнутой стаи ворон.

Портупеей бумажной крест – накрест слепое окно…

Эй, лихач, погоди!.. Но размашист рысачий разбег.

И за здравие флота в бокалах вскипает вино,

И на саночки с телом замедленно падает снег.

На изломе времён, осыпаясь, меняются дни,

Легче пуха взлетают и рушатся тяжестью плит.

Затемнение снято, и в город вернулись огни.

И пронзённое шпилем, голодное сердце – болит.

***

Грохот кухни и сортира,

Полутёмный коридор –

Коммунальная квартира

Всеми окнами во двор.

Ночью дом натужно дышит,

Мелко стенами дрожит.

Если слушать, то услышишь,

Как вздыхают этажи.

Скрипнет дверь, замок озлится,

Грянет выстрелом в упор,

И затеют половицы

Бесконечный разговор:

…их в двадцатом уплотнили,

выселением грозя…

…а жилец был новый – в силе,

но в конце тридцатых взят.

…помнишь, та – сплошные нервы,

в крайней комнате жила…

…в сорок первом, в сорок первом

в самый голод умерла.

…в угловой держались цепко,

разрубили топором

мебель старую на щепки…

…всё равно – в сорок втором…

Эти выехали сами,

Тот всё пил, да и зачах…

Только память, только память

Глухо шепчется в ночах.

Лица, лица, лица, лица…

Что ни взгляд – немой укор.

Тихо стонут половицы.

Окна пялятся во двор.

Кукла.

Меня сынишка дёрнул за рукав:

Я вспомнила лишь к ночи. Да, конечно

Рассказывала бабушка, когда

Была я лишь немногим старше сына

О том, как с дочкой, с матерью моей

Их вывозили осенью на баржах

Из города блокадного. Они

Не ведали – куда, не понимали,

Зачем так срочно нужно уезжать,

Тем паче – плыть по Ладоге осенней,

Холодной, серой… А на полпути

Их начали бомбить. И, сидя в трюме,

Они разрывы слышали и плеск

Воды за невозможно-тонкой стенкой,

И видели в колышащейся тьме,

Как шевелились губы у старухи,

Казавшейся ещё темнее тьмы.

И женщины, не верящие в Бога,

Пытались вспомнить древние слова

Молитв, услышанных в далёком детстве.

Когда налёт окончился, они,

На палубу поднявшись, увидали

Две баржи – только две из четырёх.

А на воде качались чемоданы,

Узлы, какой-то мусор. И ещё –

В нарядном платье – новенькая кукла. 2.

Я вздрогнула: такою тишиной,

Таким покоем комната дышала.

Полуночи хрустальные весы

В прозрачной тишине едва дрожали.

И словно в чашечке весов мой сын,

Калачиком свернувшись, безмятежно

Посапывал. И страшно было мне

На миг оставить спящего.

***

Памяти моего деда –

Александра Яковлевича Смородинского

Дед воевал на Невском Пятачке,

В живых остался чудом, слава Богу.

Жил налегке, и умер – налегке,

И ничего не взял с собой в дорогу.

И всё же – взял. О том, как воевал,

О том, как трудно шёл от боя к бою

Не рассказал. Он память оборвал,

И целиком забрал её с собою.

И вот, в привычной жизни на бегу,

По пустякам растрачивая силы,

Простить себе никак я не могу,

Что ни о чём его не расспросила.

***

Выйдя из магазина

на углу двух заледенелых улочек,

услышала стук метронома.

Ничего необычного –

проверка системы

оповещения граждан.

Отчего же тогда

сердце забилось так гулко?

Отчего

мир на доли секунды

стал чёрно-белым,

а сквозь ампирную стену

проступила другая,

зияя провалами окон?

Ты сжал мою руку.

Неужели, - и ты ?

И ты – тоже?...

Неужели у всех ленинградцев

в бездонных глубинах

генетической памяти

неумолчно стучит метроном?

***

Кто там бродит неустанно,

Фонарём скрипучим режет,

Разбивает эхом гулким

Ночи сумрачный покров –

Вдоль по улице Расстанной,

Вдоль по улице Разъезжей,

Соловьёвским переулком,

Вереницею дворов?

Под шинелькою солдатской –

Холод, рвущийся наружу,

Горечь смятого окурка,

Хриплый кашель, резкий взмах.

Это ветер ленинградский

Подворотней слепо кружит,

В райских кущах Петербурга

Заблудившийся впотьмах.

Губы – серою полоской,

Соль на веках воспалённых,

Хлеб колючий и нетленный

В кулаке сухом зажат.

У него на Пискарёвском,

Серафимовском бездонном,

Да на Волковом смиренном

Все любимые лежат.

***

В горьких снах приходят ко мне

Те убитые на войне,

Кто и вовсе не воевал,

Чья могила – пустырь, подвал,

Где настиг их шальной снаряд…

Вот стоят они и молчат.

Оглушает безмолвный хор…

Мне не выдержать их укор.

И – мурашками по спине:

- Почему вы – ко мне? Ко мне?

Ваша смерть – не моя вина.

Это просто – война, война.

Это просто – беда, беда…

Так зачем вы пришли сюда? 4.

Вы ошиблись… -

и мне в ответ

Шелестит, словно выдох: «…нет».

Что хотите вы от меня?

Где найду я для вас огня,

Если жизнь моя – в суете,

И слова мои все – не те,

Если я – в потёмках сама,

Если проще – сойти с ума?

Отступитесь, как сон, как бред! –

И в ответ, словно эхо:

«…нет!».

Рассказ очевидца.

«Ты думаешь, не нюхал я войны? –

Вовсю дымя, и кашляя от дыма,

Сказал сосед. – Ты думаешь, что мимо

Она прошла? Мальчишки, пацаны,

Мы досыта наелись той же каши.

А то, что не успели стать постарше,

Так в этом нашей не было вины.

Шли на соседних станциях бои,

Бродили окруженцы по округе,

И поезд санитарный из-под Луги,

Должно быть, оторвавшись от своих,

Попал в «котёл». Но в той неразберихе,

Где каждому и так хватало лиха,

Конечно же, всем было не до них.

А в эшелоне поняли беду,

Когда за тем леском, у полустанка,

По ним впервые жахнули из танка –

Тут насыпь вся на самом-то виду…

Потыкавшись туда-сюда незряче,

Они вперёд рванули на удачу,

Чтобы на полном проскочить ходу.

Не проскочили. Почитай, в упор

Их расстреляли. И надсадно, страшно

Выл паровоз, и этот вой протяжный

Мне слышится ночами до сих пор…

Ты думаешь, я пьян? Так нет, ей-Богу.

А если даже выпил, то – немного.

Такой вот, понимаешь, разговор. 5.

А нынче-то кругом опять война…

Вот ты скажи – что людям не живётся?

Чего им не хватает? Что неймётся?

Ведь всё при них – какого же рожна?» –

Сказал и сплюнул, выругавшись смачно,

Мешая с едкой горечью табачной

Кислятину дешёвого вина.

Потом он чиркал спичками, бурчал,

Но паровоз, окутываясь дымом,

Уже спешил по насыпи незримой,

Уже летел, отчаянно крича.

И поезд, разгоняясь до предела,

Всё дальше уходил из-под прицела,

На каждом стыке болью грохоча.