Мне не забыть. Стелился дым по лугу,

Горели подожжённые стога...

Мы шли неумолимо друг на друга.

Хрипел «В атаку!» взводный командир...

С тех пор уже прошло почти полвека,

Но помню, как притих вокруг нас мир,

Ведь я убить был должен ЧЕЛОВЕКА.

Наверное, его любила мать

И за него молилась каждый вечер,

Но он хотел меня завоевать −

Тот рыжий немец, шедший мне навстречу.

Я помню, как кривил ухмылкой рот

Противник мой, он явно не был трусом,

Как лезвие штыка ему в живот

Вошло с каким-то непонятным хрустом.

Как он по-бабьи тоненько кричал,

Захлёбываясь выступившей пеной,

А я, пацан, не выдержав, блевал,

Чужою кровью пачкая колени.

Потом был Курск и Вислы берега,

Мы становились опытней и старше,

Но ясно помню первого врага,

И как его убить мне было страшно.

Перепляс

Эшелон на станции Зырянка,

Уходя хвостом за горизонт,

Поглощал своей утробой танки.

Здесь, в тылу, и начинался фронт.

Шумное царило оживленье,

Но за этой внешней суетой

Ощущалось скрытое волненье:

Многих впереди ждалпервый бой.

Под гудки снующих паровозов,

Заглушая мысли о боях,

Чуточку осипший на морозе,

Робко начал наигрыш баян.

Набирала силу постепенно

Музыка, стихал металла лязг,

В уголке платформы, как на сцене,

Грянул залихватский перепляс.

Вы такого танца не видали −

Ноги сами торопили в круг...

И звенели тоненько медали

В такт движеньям хлопающих рук.

И глаза у зрителей горели,

И меха рвал с чувством старшина,

а танцоры выплеснуть хотели

Удаль молодецкую до дна.

Выйдя как-то боком в круг несмело

/Мол, какой там из него артист!/,

Начал пляску ловко и умело

Кряжистый сержант-артиллерист.

Знатный это был танцор, бывалый,

Многим он тогда носы утёр,

Не сдался ему один лишь малый −

Худенький веснушчатый сапёр.

То сержант ударит лихо пяткой,

То взмахнёт затейливо носком,

А сапёр вокруг него вприсядку

Этаким драчливым петушком.

Музыка внезапно оборвалась...

Стали плясуны; едва дыша.

Так вот в передышках согревалась

Танцами солдатская душа.

По рукам пустили самокрутку,

Свёрнутую наскоро бойцом,

И была свободная минутка

Наспех перекинуться словцом.

− В армии давно? − Давненько, с финской!

− Ну, а ты? − После раненья в строй!

− Вас куда? − На Первый Украинский...

− Нас немного дальше, на Второй!

Что ж, поедем с фрицем повоюем,

Нужно поднажать ещё чуток!

Живы будем, после дотанцуем,

А пока не поминай, браток!..

Зычная команда «По ва-го-нам!»

Скомкала мгновенья тишины...

И пошли на запад эшелоны.

Продолжался третий год войны.

Кукушка

Целый день идём мы без привала,

Топь кругом да ржавая вода...

Тут кукушка вслед закуковала,

Начала отсчитывать года.

За полста намеряла плутовка,

Дальше, сбившись, бросил я считать,

Только полегчала вдруг винтовка,

Стало как-то веселей шагать.

Милая лесная ворожея,

Как же ты уважила меня!

Значит, не сидит ещё в траншее

Смертушка костлявая моя?

Значит, не отлили ещё пулю

Для моей кудрявой головы?

До конца, выходит, довоюю

Этой нескончаемой войны!

Тишину ещё разок нарушь-ка!

Предстоят тяжёлые бои...

Нагадай, прошу тебя, кукушка,

Долгих лет товарищам моим!

Видение

Солдат упал на поле брани,

в атаке пулей вражьей сбит,

успев подумать: «Снова ранен…»

Но оказалось, что убит.

И в миг, когда, свой путь итожа,

к земле раскисшей он приник,

случилось чудо − Матерь Божья

ему явила светлый лик.

Не зная матери с рожденья,

он узнавал её черты…

Легли под тихое моленье

на лоб прохладные персты.

Слова не уставали литься,

слезой стекая со щеки…

Он так хотел перекреститься,

да только не было руки.

− Не нужно, милый! − Глас раздался. −

Ты просто Господа моли…

Он уходил? Нет, возвращался

во чрево матушки-земли.

Письмо сыну

К хворостяному тыну

Прислонив автомат,

Нерождённому сыну

Пишет письма солдат.

Карандашные строчки

На листках без полей

Шлют приветы, сыночка

Называя Сергей.

− Хоть урывками спим мы,

Как и все на войне,

Я тебя, мой родимый,

Часто вижу во сне.

Белобрысым, в веснушках,

Ты ведь − наша родня...

И торчащие ушки

Точь-в-точь как у меня.

Эй, не плачь! Ты же − воин!

Понимаю, малец!

В это время лихое

Рядом нужен отец.

Чтоб тепло и защита,

Чтоб забота и дом...

Нынче главное − битва,

Остальное − потом.

Я вернусь к тебе, парень,

Со щитом и в седле,

Я судьбе благодарен,

Что ты есть на земле.

Мы с тобою сначала

Поплывём до буйков,

Натаскаем с причала

Голубых окуньков.

Из песка сладим замки,

Погоняем в футбол...

Из окна твоя мамка

Позовёт нас за стол.

Мы бы славно с ней спели

Своему малышу...

Снова фрицы насели,

Отобьюсь− допишу...

Но оборвана строчка

И письмо не дойдёт,

Серый листмноготочьем

Прочертил пулемёт.

Журавлиное счастье войны

Сквозь дымы и пожарища адские

Всё летят по просторам страны

Треугольные письма солдатские −

Журавлиное счастье войны.

Где ж вы были? 3аждались вас матери

В веренице бессонных ночей,

Уж давно накрахмалены скатерти

Для приёма желанных гостей.

Дед в залатанных стареньких валенках

День-деньской, опершись на дрючок,

В ожиданье сидит на завалинке,

Глядя в даль: не идёт ли внучок?

Ах вы, белые письма-журавлики!

Вы в каких затерялись краях?

Неужели Ванюшки да Павлики

Все легли на кровавых полях?

Принесите хоть малую весточку,

В ней − три слова: «Я, мама, живой!»

Нет известий, и сына невестушка

Овдовела, не побыв женой.

И хранится в углу за иконою,

Над лампадкой /Нет места светлей!/

Вместе с мужниною похоронкою

Фотография двух сыновей.

Охрани же сынов, Богородица!

Дай им силу родимой земли,

Сделай так, чтоб, как исстари водится,

Возвратились домой журавли.

Отцовский орден

Светлой памяти моего отца−

гвардии старшего сержанта

Овчаренко Георгия Васильевича−

посвящается.

Под Прохоровкой жарким летним днём

Горели танки, солнце скрыла копоть,

Всё заливая болью и огнём,

Военный бог творил свою работу.

И совершала смерть кровавый путь,

И собирала души в белый полог...

Железным пальцем ткнул солдату в грудь

Её посланец − маленький осколок.

Но на пути металла встал металл,

Была в тот день фортуна не сурова,

На землю в одуванчики упал

Кусок эмали, словно капля крови.

Немного вправо, влево, повезло –

Смерть ледяным прошелестела ветром...

Давно вдали осталось то село,

Где жить − не жить решали миллиметры.

Как выданный на жизнь судьбою ордер,

Как самую надёжную защиту

Храню в шкатулке я отцовский орден,

С зубцов его эмаль осколком сбита.

Гу-га

Полк безрезультатно третий день

Штурмовал, редея на морозе,

Высоту 12-47,

На пути торчавшую занозой.

Захлебнувшись, залегла в траве

Вновь многострадальная пехота,

Но к десятке туз есть в рукаве:

Ждущая в тылу штрафная рота.

Финки в голенищах кирзачей,

С мертвеца, возможно, снятый ватник…

Шулеров, жиганов, щипачей

Поведёт в бой бывший медвежатник.

Некому и незачем считать:

Сколь у них на всех на зону ходок.

Здесь они. Пришли отвоевать

Для себя и Родины свободу.

Муторно, и лупит страх под дых,

Артобстрел врага – пока цветочки…

ППШ – один на семерых,

И надежда только на заточки.

Вот фугас, шрапнель, ещё фугас…

Триста двадцать метров – дело плёво!

Всё, пошли, и громкий крик «Гу-га!»

Полетел вперёд звериным рёвом.

Пулемёт без устали строчил,

Выбил фрицев полк и начал гнать их,

Но легли на склонах щипачи

И вожак их – бывший медвежатник.

Ту высотку снегом занесла

Вьюга, разыгравшаяся ночью,

Ну, а речка унесла тела

Всех освободившихся досрочно.

Фокстрот

Сжирал огонь программки и билеты,

Горячим пеплом осыпая нас,

За зданье Королевской оперетты

Шёл бой без передышки пятый час.

Весёленькое было представленье:

На этом, на последнем рубеже

Сражался враг с большим остервененьем,

Засев на самом верхнем этаже.

Но тут среди отбитой позолоты,

За грудой бутафорских грязных лент

Один боец из нашей третьей роты

Наткнулся на знакомый инструмент.

И в перебранке пулемётов вздорных,

Перебивая фальшь визгливых нот,

На завитке серебряной валторны

Исполнил легкомысленный фокстрот.

«Тебя здесь нет, а сердце так тоскует...», −

Сыграл солдат со страстью и мольбой...

И возглас удивлённый сверху: «Ruhe!»,1−

Остановил ожесточённый бой.

«Тебя здесь нет...»,– тепло, проникновенно

Звучал фокстрот и бился в вышине,

Как отголосок жизни довоенной,

Забытой в надоевшей всем войне.

И нам внизу, и немцам на галёрке

В желании скорей обнять детей,

Вдруг показалась горькой, очень горькой

Бессмысленность насильственных смертей.

Летели вниз, белея словно флаги,

Предвосхищая наш последний штурм,

Обрывки разлинованной бумаги –

Листы из несгоревших партитур.

Нам больше не хотелось быть врагами,

Был лишь войной измученный народ...

А ветерок насвистывал над нами

Наивный легкомысленный фокстрот.

__________________

1Ruhe! (нем.) – тихо!

Вышивальщица Вера, или Вера вышивальщицы

В. С. Роик

Стежок, стежок, снуёт игла,

Вращается катушка.

Печурка не даёт тепла,

Два на два комнатушка.

На стол ложится тусклый свет,

Свеча плывёт в бутылке…

Ещё один расшит кисет

Для фронтовой посылки.

Уже весна, а за окном

Снежок лежит, не тает.

Она с полудня за столом

Не шьёт, а вышивает.

А почтальон забыл когда

Стучал в её калитку…

Глаза слабеют, и беда

Втянуть в иголку нитку.

Ну, это с голодухи, чай,

Хотя не так и плохо,

Ведь есть ещё морковный чай

Да мёрзлая картоха.

Похоже, через час рассвет –

Пасхальная суббота…

Кисетов не расшитых нет,

Но есть одна работа.

Стежок, стежок, скользит игла,

Вот вышит чёрный крестик…

Вновь похоронная пришла:

Погиб под Ржевом крестник.

Рассвет здесь в тыловой глуши

Какой-то бледно-серый…

То вышиванье для души,

Во имя крепкой веры.

И заполняется канва,

Икон светлеют лики,

И появляются слова:

«С Победою великой!»

Старый двор

Как поживаешь, старый двор,

Войной нещадно битый?

У нас был твёрдый уговор

Сойтись здесь после битвы.

Когда позвал военкомат,

В последний мирный вечер,

Не помню, кто-то из ребят

Заговорил о встрече.

Мы клятве дружеской верны,

Добравшись до рейхстага,

Решили вновь после войны

Собраться всей ватагой.

Но пал в лесах Карпат Валёк

Отважным комиссаром,

Дружок Володька в землю лёг

Под Секешфехерваром.

Направил в эшелон, горя,

Свой штурмовик Егорка,

Убиты Димка и Илья

Во рву на Красной горке.

И я друзей не пережил,

Идя путём военным,

Геройски голову сложил.

В боях за город Вену.

И всё ж ты жди нас, старый двор!

Не спи в ночи, а слушай...

К тебе исполнить уговор

Вернутся наши души!

***

Война закончена лишь тогда,

когда похоронен последний солдат

Александр Васильевич Суворов

Из холмов и полей, из лесов и трясины болотной,

Зажигаясь в ночи, ввысь взлетают звезда за звездой,–

Это души солдат собираются в небе поротно

И по Млечной дороге уходят на вечный постой.

И не спится земле, и мозжат застарелые шрамы –

Не утихшая боль безымянных забытых могил,

Где схоронены наспех статисты невиданной драмы,

Ни один из которых забвения не заслужил.

Что же делать когда наградные листы на героев

Затеряли в штабах средь ненужных бумаг писаря?

Разве что перед этим сурово-подтянутым строем

Развернёт поутру алый стяг благодарно заря.

Вместо всех орденов луг подарит звезду горицвета

И украсит её бриллиантами утренних рос,

Звонко птичьи хоры марш прощальный споют

на рассвете,

И ушедших земля перекрестит ветвями берёз.

Соседям-фронтовикам

Вспоминаю в ритме буден

Часто прошлые года:

Замечательные люди

Окружали нас тогда.

Очень редко были в ссоре,

Всё делили пополам,

Вместе – в радости и в горе,

Как пример служили нам.

Временная колесница

Всё быстрей вперёд летит,

Но характеры и лица

Память до сих пор хранит.

Мужичок жил интересный,

Одинокий, без ноги,

Он чинил старушкам местным

Керосинки, утюги.

Без ноги, а непоседа,

Всё будил нас по утрам

Треском своего мопеда,

Отправляясь по делам.

Не любитель был винишка,

Избегал излишних трат…

За протез ему мальчишки

Дали прозвище «Пират».

Каждый год восьмого мая

Запирал он свой мопед,

Прибивал к двери сарая

Объявление «Обед»,

Чистил «шкуркой» деревяшку;

Аккуратную, без дыр

Гладил чистую тельняшку

И отпаривал мундир.

Колбасы кружок взяв, хлеба

И чекушку коньячку,

Шел отпраздновать Победу

К закадычному дружку.

– Не таких ещё видали! –

Вслед галдели пацаны, –

–Глянь, всего-то три медали –

За три года-то войны!

– Расшумелись. Цыц, салаги! –

Охлаждал пыл Игорёк.

– То – медали «За отвагу»,

Между прочим, две из трёх.

Кто слыхал про Севастополь?

Взял нас немец в переплёт…

Там угробил дядька Стёпа

Пулеметный их расчёт.

А поздней с раненьем в стопы

И с прорехой от штыка,

Притащить сумел в окопы

Офицера-языка.

В этот час, стуча протезом

Как-то громче и бодрей,

Мужичок домой нетрезвым

Возвращался из гостей.

Но теперь мы точно знали,

Всей пацанскою гурьбой,

Что у нас внизу в подвале

Не пират жил, а Герой.

Под салютный гром орудий

Вспоминаю те года:

Замечательные люди

Окружали нас тогда.

7 мая 2013 года в Назарете

Борису Серману

Безногий музыкант у храма в Назарете

Наигрывал мотив, такой, что в горле ком.

На стороне чужой, в другой частичке света

Играет гармонист «В лесу прифронтовом».

В коробочку ему кто евро, а кто – доллар,

Кто шекель даст, а тот положит сотню лир…

Он всех благодарит и вдохновенья полный

Ответом выдает гармони перелив.

С достоинством глядят со стен святые лики,

Рассказывает гид серьёзно о былом…

И слышно, за стеной огромной базилики:

Играет гармонист «В лесу прифронтовом».

Берёз тут нет совсем, но пальмы есть повсюду,

Оливы, эвкалипт − восточный колорит…

В округе всё цветёт, а дерево Иуды,

Как майская сирень, сиреневым сорит.

Гид двигает вперёд, плывём за нею следом.

Крута толпы волна, что впору брать весло,

А сзади гармонист играет «День Победы»,

Ведь через пару дней – девятое число!