ТОСТ

Дзинннь!

Упущенный мойщицей посуды тонкостенный, с голубыми ободками стакан закончил свое существование на бетонном полу.

«Третий уже за сёдни… – непроизвольно отметила про себя мойщица, бабка Валя. – И-эхх, рученьки мои, рученьки… Допилась».

Проворно схватившись за веник, она поспешила смести осколки на кусок газеты, с недавних пор постоянно хранимый в кармане темно-синего халата. Осторожно завернув их в обрывок, она постаралась запихнуть пакетик на самое дно мусорного ведра. Стервоза – новая заведующая кафе – повадилась совать в него нос, появляясь в моечной. В отбросах она, конечно, не копалась, а вот если углядит битую посуду – сразу на ее двойную стоимость штрафует. А зарплата у бабки Вали не резиновая.

Со злом и через силу она домыла очередную порцию тарелок и получила временную передышку. Женщина вытерла красные распаренные ладони о замусоленное полотенце и неслышно прокралась в коридорчик, откуда была видна часть зала кафе. Там шла-катилась далекая от бабки Вали чужая застольная жизнь, долетающая до моечной лишь одной своей стороной: грязной посудой с остатками еды.

За ближним столиком, у колонны с табличкой: «Спиртные напитки приносить и распивать строго воспрещается!», расположились два парня и девушка. Несмотря на летний день, молодые люди были в пиджаках. У находившегося лицом к бабке Вале над нагрудным карманом висело три медали: две на пятиугольных колодочках и одна – на прямоугольной: меньшего размера и с боковыми выемками. Второй парень сидел к бабке Вале спиной, однако та сразу смекнула: награды, верно, есть и у него. И еще поняла, что разговор в компании «афганцев» – а кем бы еще они могли быть – не клеится.

Залпом проглотив остатки компота, парень, устроившийся напротив мойщицы, достал из кармана складной ножик. Раскрыл его, поднял с пола на колени небольшую спортивную сумку и чуть расстегнул ее молнию. Со своего наблюдательного пункта бабка Валя отчетливо заприметила высунувшееся из кожаных недр бутылочное горлышко и зачарованно сглотнула.

Жадно, немигающе смотрела она, как, срезав верх пластиковой пробки, парень воровато разливал под столом вино в стаканы из-под компота, как девушка тихо протестовала, накрыв ладонью свой, недоопорожненный, как второй парень тоже пытался урезонить друга. Но тот упорно настаивал и отобрал-таки у девушки стеклотару, остававшийся в ней напиток выплеснул в тарелку из-под первого, а освободившийся стакан тоже наполнил спиртным. Сумку опустил на пол и негромко – бабка Валя едва разобрала слова – произнес:

– За ушедших в бессрочный отпуск!

Не чокаясь, парни разом проглотили вино. Однако девушка пить не стала.

– Ты что? – с ноткой возмущения выпалил первый парень.

Девушка, жестикулируя, опять стала отказываться. Да и второй парень снова вмешался, пытаясь сгладить ситуацию.

– Нет, ты подумай! – уже громче воскликнул первый, и в его сторону оглянулись двое посетителей. – Она, видите ли, совсем ни-ни! И даже за это!

Девушка молча сгорбилась над непочатым стаканом. Ее сосед приподнял согнутую в локте руку, урезонивающе качнул ею, и бабка Валя углядела, что кисть у сидящего к ней спиной изуродована: не хватает двух пальцев – мизинца и безымянного.

– Не бузи, люди смотрят…

– Да иди ты! – яростно дернул плечом первый парень, и от резкого движения медали его тревожно звякнули. – Тоже, нашел… кандидатку на благоверную! – в запальчивости продолжил он. – Мы инвалидами, войной выжатые и отброшенные, вернулись, на фигникому не нужны, ни работы путной, ни угла! Зато бюрократы в коридорах власти смеются: а мы вас туда не посылали! Одному такому функционеру поганому я и предъявил: а что ты, сука, сделал, чтоб я туда, в натуре, не ездил? Крик, скандал, за малым до вызова милиции не дошло… Ладно, какие-никакие, а на гражданке, о чем под обстрелами мечтали. Как-то бескровную жизнь устраивать надо. Так с кем? С ней? Которой на наших погибших братьев начхать?

Всплеснув руками, девушка выскочила из-за стола и бросилась к выходу. Следом кинулся и ее сосед, на ходу обругав первого парня:

– Ну и скотина же ты!

На пиджаке метнувшегося за девушкой мойщица рассмотрела две медали и большую красную звезду – орден. Точь-в-точь такой же она хранила дома, в ящике стола. И еще, как у обоих парней, медаль на прямоугольной, с выемками, колодочке: «Воину-интернационалисту от благодарного афганского народа».

Подхватив сумку, со словами: «Постой, брат, я же не хотел!» – из кафе, прихрамывая, заторопился и последний из рассорившейся компании. Бабка Валя сразу подумала, что теперь его другу придется делать трудный выбор меж будущей женой и боевым товарищем. Одновременно пришла мысль, что остаток вина, скорее всего, сейчас разольется в сумке. А в следующий миг внимание наблюдательницы приковал оставшийся на столе нетронутый стакан с вином.

Решение пришло сразу. На ходу срывая с себя заляпанный клеенчатый фартук, бабка Валя вбежала в моечную, подхватила поднос с выщербившимся краем и поспешно выкатилась в зал – вроде бы собрать со столов грязную посуду.

…Только очутившись с драгоценной добычей в своем закутке, добытчица перевела дух. Стакан рубинового вина она надежно укрыла за горкой чистых тарелок. Теперь только выждать удобный момент и…

В приподнятом настроении бабка Валя полоскала посуду, а в памяти одинокой, рано состарившейся женщины предпенсионного возраста, как в ускоренном кино, бежали картины-воспоминания.

Родителей у нее – в сорок первом шестилетней деревенской девчонки из-под Воронежа – забрала война. Спасибо, дальняя родня приютила, с голоду помереть при немцах не дала. Да так и прижилась девочка у пожилой троюродной тетки, которая полюбила ее будто родную дочь. Своих-то детей у родственницы не было.

Давно окончились бои-сражения, прошли-промчались и школьные годы Валентины… Расцвела, несмотря на все невзгоды тяжелого – особенно для села – времени девушка, заневестилась. (Трудилась она после восьмилетки дояркой.) Ан тетка – натура активная, властолюбивая, считавшая своим долгом и дальше наставлять племянницу, желчно поучала ее насчет деревенских женихов. И тот, мол, тебе не пара, и этот. Один – ленив, другой – до вина охочий, третий – эгоист с макушки до пят, четвертый – похотлив, аки кот… «Не торопись! Осмотрись! Не ошибись!» – талдычил надзиратель в юбке. Мягкая незамужница покорялась, а в душе со всей серьезностью надеялась на «принца на белом коне» и мечтала о какой-то иллюзорной счастливой жизни.

И ведь приехал на малую родину в отпуск, после окончания училища, новоиспеченный лейтенант, а познакомились молодые люди по случаю – в сельском магазине… Да чуть ли не через неделю уже и посватался офицер к ладной девушке с богатой темно-русой косой, вскорости же и скромную свадьбу сыграли. Этому браку тетка противиться не стала. Вот только отправляться супругам по мужниному распределению пришлось в зауральскую глухомань.

На втором году после свадьбы народился сын. Домохозяйкой просидела с ним молодая мать весь сибирский срок погонной службы мужа. Некем было ей устроиться на работу в отдаленной воинской части, да и детского сада рядом не имелось. Хорошо хоть, что к тому времени, когда муж в хрущевские «миллион двести» угодил, семью наконец в крупный город перевели. Но сын только и успел в школу пойти, как отца – к тому времени капитана – на гражданку безжалостно выкинули. Без пенсии, без квартиры, без специальности. И подался тогда уволенный в запас офицер на Север в надежде там дензнаков на собственное жилье наколотить.

Временный якорь бросил в поселке Тазовском, в шестидесятых – центре промышленного освоения Заполярья, возросшем из старинной фактории Хальмер-Сэде – в переводе с ненецкого «сопка покойников»: когда-то здесь, на огромном холме, располагалось действующее кладбище. Переквалифицировался в рыбодобытчика, стал по Обской губе ходить, «живое серебро» выуживать. И поначалу удачливо. Только через несколько месяцев сгинул. А местные власти его особо и не разыскивали: край глухой, да и впервые разве такое. И как ни накладно было, а поехала вдова не вдова сама в Ямало-Ненецкий автономный округ…

Увы: всё то же, ни с чем воротилась. Подсказали, правда, ей шепотом, что со злыми людьми – грязных дел воротилами – капитан запаса прилюдно схлестнулся, вот они его, видать, и порешили. А могилку искать – велика тундра, страсть как велика…

Ой, всякого горюшка нахлебалась женщина, пока сына на ноги подняла! Да ведь как уговаривала, чтоб в военное училище не поступал – чуяло беду материнское сердце-вещун.

И-эхх! Не уговорила. По отцовским стопам сын пошел. Окончил с отличием военный вуз и – одним из первых в мотострелковом полку – написал рапорт с просьбой направить служить в Афганистан. Храбро провоевал там неполный год, заслужил орден и звание старшего лейтенанта… А потом в очередном жестоком бою достали его осколки душманской гранаты. И вернулся кавалер Красной Звезды домой в «Черном тюльпане».

Вот тогда-то, на поминках, и присмотрелась бабка Валя к наградам сыновних сослуживцев. Двое их, капитан и сержант, цинковый гроб с павшим сопровождали, вскрыть домовину так и не позволили, и словосочетание «бессрочный отпуск» впервинку от них бедолажная услышала. Ох, раненько выпал он ее единственной кровинушке!

Нет на свете горя ужаснее, чем матери – свое дитя пережить. Оттого и пыталась она наложить на себя руки… Спасибо, добрые люди подоспели, из петли вынули. Пять лет после того, не снимая, носила осиротевшая черный платок. И каждый день, в любую стужу и дождь, ходила вечерами на родимую могилку. Посидит на скамеечке перед типовым обелиском из оцинковки с красной звездой и единой обезличенной фразой: «Погиб при исполнении служебных обязанностей». Прошлое вспомнит, с сыном поговорит. Будущего-то светлого уж впереди и не осталось.

От одиночества горького потихоньку и к рюмочке пристрастилась. А уж зелье хмельное и довело до места мойщицы. Кажется, уже веки вечные женщина над грязными тарелками спину гнет, и теперь все ее не иначе как бабкой Валей кличут, только вот не судьба ей оказалась внуков понянчить. Слава богу, хоть какое-никакое жилье к старости имеется: комната в коммуналке. Да до пенсии еще неполный год надо дотянуть. Ну ничего, недолго осталось. К тому же в кафе по-любому лучше, чем дома затворницей отсиживаться: всё к людям поближе…

Так думала бабка Валя, в приподнятом настроении перемывая посуду и нет-нет да поглядывая в уголок, где за тарелками прятался заветный стаканчик. Наконец, улучив момент, достала его из тайника.

«А от сердца парень-то с медалями сказал, – подумалось ей. – И почему бы усопших глотком вина не почтить. Хотя и сильничать здесь… тоже не с руки. И-эхх! Вечная память и Царствие Небесное моим родненьким!»

И бабка Валя с наслаждением вытянула содержимое стакана.

– Ты! Старая дура! – В дверях моечной стояла стервоза. – Опять за свое? Сколько раз я тебя предупреждала?! Ну, всё: завтра можешь не выходить, я тебя уволила! По статье! Слышишь?! По статье!!!

Дзинннннь!

Упущенный бабкой Валей тонкостенный, с голубыми ободками стакан закончил свое существование на бетонном полу…

РАЗ НА РАЗ

Разборка эта случилась незадолго до переименования милиции в полицию.

В Управлении внутренних дел города Н-ва появился новый зональный инспектор отдела кадров – лейтенант Алексей Гиреев.

Высокий – под сто девяносто «сэмэ»– молодой офицер (ему едва минуло двадцать два) был еще и порядком плечист. Смугло- и широколицый. С черным ежиком прямых волос на крупной голове и с сильно наклонным лбом. С мощным надбровьем и бровями вразлет, внезапно обрывающимися на хвостах. С почти прямоугольными узкими глазницами и так называемой «монгольской складкой» полулунной формы. С выпуклыми, но не раскосыми карими глазами и слабо выступающим носом на низком переносье. Тонкогуб, скуласт и поджар.

Типично монголоидное, уплощенное лицо лейтенанта, вкупе с исторической фамилией, невольно наводило на мысль: а не из потомков ли древней династии крымских ханов вчерашний курсант юридического института МВД?

–Гиреев, конечно, мэн со всех сторон на загляденье, – по-своему оценил свежеиспеченного сослуживца инспектор-психолог старший лейтенант Переимчев в приватной беседе с пресс-секретарем начальника УВД майором милиции Андреем Кузнецовым. – Только когда я с этим красавцем знакомился-толковал, выражение глаз его мне шибко не поглянулось. Равно как и тональность беседы.

– Хм! Ну и что уж особо криминального ты у него в зеркалах души высмотрел? – полюбопытствовал пресс-секретарь. – И в плане мажор-минора?

– Наглость и хищность выпучиваются, – пояснил психолог. – По характеру же он – полнейший беспредельщик. Фундирую. Помнишь, когда его отделу представляли, то особо отметили: редчайший, значит, случай! – еще курсантом, и уже медаль «За отличие в охране общественного порядка» отхватил.

– Честь и хвала за то! – не понял Кузнецов.– Упаковать, да в одиночку и без оружия, целую группу отморозков! Реально уникально!

– Оно-то так. Да не всё столь просто… – задумчиво заявил Переимчев. – Наградной лист его я в личном деле прочитал. С самим медаленосцем на предмет подвига тоже пообщался.

– И…?

– Меж строк чти. Лист-то о частностях задержания умалчивает, подает лишь голую суть. Хотя я быстротечно понял: чего-то и сам наш герой жучкует. Ладно. Есть у меня кое-какие знакомства в нашей «юрбурсе». Прозвонил, уточнил. – Психолог потер подбородок, чуть склонил голову набок и предупредил: – Только прошу: чтоб без дальнейшей передачи.

– Самой собой, – утвердительно кивнув, пообещал пресс-секретарь.

– Значит, начнем с того, что Гиреев – кандидат в мастера спорта по боксу. Дважды серебряный призер области и даже в российских «эмвэдэшных» соревнованиях участвовал. Соображаешь, как у него удар должен быть поставлен? А если еще учесть дюжую комплекцию?

– Дело ясное: врежет кому – мало не покажется.

– Точно. В общем, четверокурсником, по гражданке, сильно припозднился он у очередной дамы: парень-то видный, улавливаю, женскому полу нравится.

– Скорее да, чем нет, – не опроверг Кузнецов.

– Удачно, стало быть, поймал тачку, доехал до своего адреса… Ан во дворе родной девятиэтажки его трое гопстопников тормозят. Один выкидушкой грозится, у других кастеты наготове. И без прелюдий: «Гони, сучье падло и чмо болотное, бабло с мобилой!»

– Признаю: ситуевина аховая. Несмотря на все его боксерское камээсство и дюжесть.

– Верно. Но сколь быстро он эту ситуацию просчитал! Прикрыл левой рукой живот и давай канючить: «Парни, не бейте, я всё отдам, вчера только из больнички, после аппендицита, шрам свежий; разойдется, дуба дам – на хрена вам мокруха и лишние проблемы?» Другой же рукой из кармана бумажник выуживает: «Вот, забирайте, там много, и баксы есть. Сейчас сотовый достану…» Ну, который с ножом, лопатник принял и сразу его потрошить соблазнился. Подельники в оба глаза следят: как бы не обделил! На «чмо» все уже ноль внимания! Тут Гиреев и врезал с обеих рук. Точно по челюстям. Секунда – и двое любителей легкого дохода в отключке! Третий, правда, успел раз-другой кастетом махнуть, да один воздух рассек. Зато наш герой его в сплетение, снизу вверх, уработал. И так мастерски, что тот крючком на асфальте согнулся – глаза на лоб, удушье, шок. Сокрушитель же, цел и невредим, неспехом наряд милиции вызванивать стал.

– Сам беспредел-то в чем? – недоуменно хмыкнул пресс-секретарь. – Хрена лысого понимэ…

– Ты дослушай сперва. Пока дежурная «пэашка» ехала, он не переставал лежачих добивать. Якобы страхуясь от повторного группового нападения. По бестолковкам с носка гвоздил, ладони с кастетами каблуком плющил, да с подкручиванием, по животам скакал. Итог – две сломанные челюсти и куча ребер, поврежденные пальцы, выбитые зубы… Который же по сплетению получил, дико обрыгался, и внутреннее кровотечение потом открылось. Пришлось экстренно эскулапов напрягать. Насилу спасли.

– За что боролись, – резюмировал Кузнецов. – Они-то что, другого хотели?

– Не в травмах фишка. Бандюганы определенно соображают, что в их теме всегда есть риск на крутую обратку нарваться. Гиреев-то после на опросах у следака всё возмущался: как же, будешь тут соразмерность силы удара блюсти, когда тебе под нос нож суют да кастетами с шипами лицо всмятку размозжить готовы. Здесь беспредел в ином. Разбойное трио потом, и даже на суде, в един голос уверяло, будто ментяра поганый, прежде чем телефонно шайку вложить, технично почистил всем гопникам карманы. Какова вседозволенность?

– Ого! Полагаю, при таком раскладе Гиреевым точно УСБ занималось?

– Ясен красен. Уж это в ментхаузе не заржавеет. Только, мыслю, там сигнал чисто формально отрабатывали. Потому – прикинь! – у лейтенанта нашего дядька в обладминистрации гегемонит. В замаху начальника управления, которое как

раз все силовые структуры и курирует. Папаня тоже крупняк, но орудует в мэрии.

Мать же, та круто-коммерчески подвизается. Как говорится, выше головы…

– Нежидко, – оценил информацию Кузнецов. – И обвинения задержанных цементно признали оговором. Так? Но все же: в свете ярого превышения самообороны – и вдруг госнаграда? Папа с дядькой конкретно подсуетились?

– Тут скорее просто подфартнуло. Ведь в итоге-то установили, что за этой «птицей-тройкой» больше десяти уличных ограблений, причем два – с тяжкими ножевыми. Как ни крути, а милицейский долг он исполнил до копья. Правда, люто.

– Еще чересчур мягко сказано. Хотя раз про чистку ничего не доказано…

– Именно. А вот при царе в подобных оспоримых случаях постановляли: «Выпустить, но оставить под подозрением». Причем навечно – так и прописывали.

– Мы давно самодержавный режим опрокинули.

– Ныне иные до хрипоты надрываются: дескать, напрасно. «Ах, если бы…»

– Древние мудрецы учат, что история не терпит сослагательного наклонения.

Этой фразой разговор и завершился.

Сам Гиреев бойко осваивался в коллективе ОК. Курируемой зоной новому инспектору определили батальон ГАИ (без преувеличения: хлебное местечко), в наставники же – матерого подполковника Ситько, который с недавних пор усердно и обаглазно высматривал свой главный трудовой «дембель».

Скажем сразу: исполнением служебных обязанностей лейтенант явно манкировал. Дважды сотрудникам срок присвоения очередного спецзвания прошляпил. С назначениями и переводами личного состава порой шкурнически тянул, явно пытаясь выжать мзду в свою пользу. С документацией на пенсионирование путался. «Штатку» – штатно-должностную книгу подразделения – тяп-ляп вел. А уж о качестве подбора будущих гаишников и вовсе полушариями не шевелил. Чего, мол, там заморачиваться! Авось оно и самокатом проканает!

Зато молодой офицер быстро прослыл несдержанным на язык, моментально вспыхивая, чуть что не по нему.

– Да пош-шел ты… Сам знаешь куда, – заявил он однажды, игнорируя приказ замначальника ОК выйти в на внеочередное дежурство по личному составу. – Мало ли кто там заболелвоскресенье … Если лейтенант, так что: всем палочка-выручалочка? У меня на выходной иные планы, а о «сутках», между прочим, минимум за двое суток оповещать положено. Притом исключительно под роспись… Без проблем, наказывай на здоровье, а я враз обжалую! Посмотрим тогда, вовремя ли подполкана получишь!

И ведь отступил засидевшийся в майорах! И тыканье спустил, предпочтя не связываться с «позвоночным» нахалом. А на дежурство «нагнул» кого-то другого.

В один из понедельников Гиреев не прибыл на службу. Его мобильный и домашний телефоны молчали. И, поскольку он не появился в УВД и после обеда, руководство ОК отрядило к инспектору домой делегацию из двух сослуживцев.

– А я сегодня и не планировал на египетский труд выходить, – враждебно заявил прямо с порога квартиры, щедро дыша на визитеров густым перегаром, явно шлангующий офицер, плотнее запахивая кипенный махрово-вафельный халат «Петек» с отложным воротником. – Приболел, знаете ли… Да на хрена мне ваша поликлиника! Сказал же: до завтра отлежусь… Нехай перебьется денечек как-нибудь без меня УВД…

Руководство этот лейтенантов прогул тоже попустило, да и вообще всячески потворствовало раннему медаленосцу. Чем тот без зазрения совести и пользовался. Ведь даже когда горлохват заявил, что его не устраивает наставник (которого при свидетелях бесстыдно и едко обозвал старым пердуном), ему опять пошли навстречу (предпенсионера потом трудно уболтали «не зацикливаться на недоразумении», пообещав, но так и не выписав премию).

Словом, без блата жить нельзя на свете, нет!

Гиреев с ним и жил. Себе в усладу. И к нему как нельзя лучше подходилоизречение: «Хорошо натренированная совесть никогда не грызет своего хозяина».

С момента прибытия офицера в УВД прошло месяца два, когда в коридоре управления он едва не столкнулся с Кузнецовым, выходившим из своего кабинета.

– Пресс-майор кузнец Андрей по анкете был еврей, – вместо приветствия срифмовал Гиреев. – Хе-хе-хе! Всякий журналист есть политическая проститутка!

– Алексей, а с чего это ты вдруг взял, что имеешь право разговаривать со мной в таком уничижительном тоне? – бесстрастно поинтересовался Кузнецов, нарочито проигнорировав протянутую было ему крупную, заволосатевшуюся с тыльной стороны длань. – Из того, что я сам тебе предложил общаться на «ты», несмотря на нашу разницу в шестнадцать лет, но учтя отсутствие взаимоподчиненности, тобою явно сделан далеко ошибочный вывод.

– Тоже мне, пастырь выискался! Шуток не ферштейн, – враз оскорбился Гиреев. – Распухлился, ёксель-моксель! Ну и пош-шел тогда!

– Куда? – конкретизировал Кузнецов. – Только хорошенько подумай, прежде чем рот раскрывать. Я ведь тебе потом хрена лысого мирволить буду и как на место поставить, живо разберусь.

– Как? Жалобу наверх напишешь? Так ведь никто ничего и не слыхал. А угрожать мне не хрена: таких бздунов я на завтрак без соли и перца хаваю. Понял? Пресс-секретутка-проститутка. Ну? Если настоящий мужик, попробуй мне в морду дать. А сглотнешь – значит, баба, вафля и плесень. Слизняк, слюнтяй, выблевок…

Тут уязвитель осекся, потому как в нескольких шагах отворилась дверь и в коридоре появился инспектор-психолог.

– Что ж, я тебя услышал, – выдержанно резюмировал тогда распрю Кузнецов. – «Сочтемся славою – ведь мы свои же люди…»

Напряженно сжал губы, подвернув их в рот, запер кабинет и нахмуренно зашагал по своим делам.

Больше в тот день поскандалившие не общались. А назавтра победительный лейтенант, скорее всего, о рядовом для него инциденте и думать забыл. Однако…

Однако, переодевшись после службы в гражданку – стильные джинсы, модную клетчатую сорочку и тонкую флисовую куртку темно-синего цвета с диагональным рисунком – и покинув здание УВД, в квартале от него, вблизи автобусной остановки (личное авто молодого офицера третий день починяли в автосервисе после средней тяжести ДТП), он услышал за спиной:

– Гиреев, а Гиреев…

Обернувшись же, узрел майора Кузнецова, облаченного в черный костюм и свитер цвета вареной сгущенки.

– Ну как, господин крымский хан, славою-то нынче сочтемся? – с явной иронией вопросил пресс-секретарь. – За вчерашний базар ответить готов?

– Я всегда и ко всему готов, – настороженно, но не медля отозвался уверенный в своих силах оскорбитель, по ходу размышляя, что днем раньше, видимо, в натуре перегнул палку. И казалось, с чего бы оно так? Но – поздно, батя, пить боржоми… – Чё ты, собственно, хочешь?

– Всего-то справедливости… Кстати: напомни, как ты там вчера меня обзывал? А то не всё дослышал.

– Потеря слуха есть третий и последний признак онанизма.

– Вот не знал! А первый и второй, очевидно, крутое хамство и трусость?

– Фильтруй базар, дядя! Я никогда, никого и ничего не боялся! На всё и всех клал с прибором!

– Тогда чего ж сейчас язык в задницу затыкаешь? Повторить, говорю, слабо? Да ты не озирайся. Наш разнолад сугубо приватный. К чему чужие уши? Так я жду…

– Хоть сто порций! – разозленно утвердил Гиреев. – И – катись оно все к дьяволу! – без оглядки продублировал давешние оскорбления. Ну, может, не слово в слово...

– Ага. Приятно услышать вновь, – обобщил Кузнецов. – Теперь услышь меня ты. Не размениваясь на стихотворные дразнилки типа: «мальчик Леша съел калошу», скажу нетесанно, но доходчиво. Мальчик Леша – пидор. Уточнение: пропидор. Уточнение: пассивный. Последнее уточнение: Леша – уже не мальчик.

– Ах ты, сссука! – изменился в лице Гиреев, сжав кулаки. – Счас ты у меня махом станешь дохлый и вонючий!

И пошел было на сближение.

– Не здесь же! Вникни: люди вокруг, – благоразумно отшагнул пресс-секретарь. – Словесно мы квиты, а подраться я вовсе не отказываюсь. Напротив! Настаиваю. Только не в центре города. Живо коллеги из ППС повяжут, на автомат не попрешь. А вот давай-ка найдем лесок или рощицу какую на отшибе. Там без лишних глаз раз на раз и стакнемся. Принимается?

– Да я из тебя кишмиш одной левой сделаю! – не колеблясь, пообещал Гиреев, хотя продвинутой чуйкой сразу унюхал неладное.

– Беспроблемно, – хмыкнул Кузнецов.

– Ты на что надеешься? – вдруг заколебался лейтенант: черт знает этого майора с его какой-то твердокаменной уверенностью! Вдруг да он каратист с черным поясом? Нет, в УВД стопудово бы ведали: хоть кто бы, а обмолвился…

– Надеюсь? Конечно, на себя самого, – терпеливо уговаривал Кузнецов. – На свои руки… Так же, как и ты… Так мы едем или хрена лысого?

– Да пош-шел ты! – вдруг уперся «клавший на всё и всех»: он явно улавливал запах опасности. – Может, нас сейчас УСБ в три камеры снимает?

– Если струсил, так прямо и признайся. Мол, обгадился. И разойдемся.

– Сам иди, да куда подальше, – вконец раздумал Гиреев завязываться с пресс-секретарем грудь с грудью.

Это вам не гопстопников-недоделышей размесить – приятно было порезвиться, да и нервишки пощекотало. Это – чтоб у него тяни-толкай отгнил – старший офицер. Нет, сделать-то его руки прямо чешутся. Только, гад, гарантированно что-то удумал, иначе б так борзо на рожон не пер. Еще и отмазываться потом за побои – пусть даже все ограничится лишь синяками – по-любому сложновато будет. А родаки ненаглядные опять нотациями затрахают.

– Сегодня мне об тебя руки марать лень, – озвучил Гиреев отказ от «раз на раз». – Живи пока, кузнец Андрей, – не удержался он от тонкой подковырки. – И учти: в будущем с тебя еще за «мальчика – не мальчика» предметно спросится.

– Давай-ка вернемся в сегодня, – гнул свое Кузнецов. – Чтоб легче было решение переиграть – сюрпрайз. Ага? – Он извлек из бокового кармана пиджака цифровой диктофон с прибамбасами. – Вся наша текущая беседа зафиксирована – вот, прослушай кусочек… Убедился? Теперь постарайся скумекать: если и сейчас хвост подожмешь, я приложу максимум усилий, чтобы об этой записи детально узнал весь личный состав УВД и гаишного батальона. Как к тебе дальше все относиться станут – китайский вопрос. Так мы драться-то будем?..

И в итоге конфликтеры покатили на трамвае на задворки города, к неохотно указанной Гиреевым в качестве плацдарма для кулачной дуэли масштабной лиственной роще: дуб, липа, ясень, береза, осина.

От конечной остановки они энное время топали молча. Сторожко держась на одной линии и на расстоянии нескольких шагов, каждый боковым зрением приглядывал за другим.

Вскоре посторонних лиц в пределах видимости уже не наблюдалось. Потому, едва офицеры углубились в пологохолмистый лесомассив, Гиреев решил на всякий пожарный подстраховаться: изловчиться уложить настырного искателя справедливости с налету. Внезапно рванулся в его сторону, изготавливая могучий кулак для кардинального, всерешающего удара по челюсти… Н-на! Бдительный Кузнецов насилу успел отпрянуть и… стремглав бросился наутек. Сбитый с толку лейтенант даже чуть промедлил, но затем наступательно ринулся вдогон.

Его улепетывающий противник, непонятно зачем, устремился к центру небольшой поляны. И вдруг, внезапно остановившись, развернулся лицом к преследователю. Тот, в свою очередь, тоже тормознул. И резко! Ведь в правой ладони Кузнецова появился – похоже, извлеченный из-под пиджака… Нет, это не был обычный нож!

Не разбираясь в холодном оружии, Гиреев не смог его по достоинству оценить. А жаль! Рука майора твердо сжимала легкий фехтовальный кинжал из закаленной и отпущенной стали. С десятидюймовым1 трехгранным клинком, упругим, снабженным продольными желобками-«кровостёками». С «обрубленным» под углом колющим кончиком. С обоюдоострой, скандинавского типа, профессиональной заточкой лезвий. С имеющей круговое клеймо пятой2. С небольшой никелевой гардой3 типа «чаша», позволяющей свободно вращать оружие. С костяной оливкового цвета ухватистой рукояткой, поперечно рифленой в верхней части – чтобы ладонь при ударах не соскальзывала, – и плавно расширяющейся к массивному круговому навершию4. Словом, это был штучный,

__________

1 Десять дюймов – около двадцати пяти сантиметров.

2 Пята – незатачиваемая часть клинка перед его хвостовиком у рукоятки. При метании может обхватываться пальцами: для улучшения балансировки оружия.

3 Гарда – часть клинкового оружия, защищающая от ударов кисть руки.

4 Навершие – металлический противовес, крепящийся поверх рукоятки кинжала, с настройкой баланса под конкретного фехтовальщика.

подогнанный под владельца, весьма дорогой товар.

Кузнецов твердо удерживал кинжал в универсальном положении: полного – всей пятерней, и так называемого мягкого хвата его (при слегка выведенном вперед указательном пальце, для облегчения смены положения оружия в кисти, и упирающемся в гарду большом). Клинок был направлен вверх и в сторону врага.

– Хха!

На длинном шаге-выпаде вперед майор провел плетевой режущий удар в живот недруга: справаналево и под малым углом снизу вверх, по ходу слегка

разворачивая кисть. Подобным движением взрезают для потрошения брюхо рыбы.

– Хха!

Похожий удар, но теперь по центру груди вниз. На всё про всё ушла секунда.

Флисовая куртка Гиреева и рубашка его оказались крестообразно рассечены.

– Сссука! – ненавидяще рявкнул лейтенант, на автомате прижав ладони к предполагаемым ранам. – Ты меня под красный галстук взял!

– Хрена лысого! – возразил Кузнецов. – Живая плоть кинжалу по-особому сопротивляется: этоя чувствую четко и всегда. А тут всего лишь прорезы одежды. Ты даже не оцарапан. Да, к сведению: это называется амплитудная режущая атака.

Не поверивший на слово Гиреев стал судорожно лапать раскромсанные курточные лохмотья. Не успокоившись на этом, задравши рубаху, добрался до волосатого торса. Действительно, порезов на нем не сыскалось. Лейтенант обалдело, с приоткрытым ртом выпялился на майора.

– Тупой, бессмысленный взгляд, уставленный в минус бесконечность, – с подстёбом прокомментировал тот. – Глаза-то не обмозоль! – И продолжил, теперь серьезно: – Да если б я только пожелал, ты бы сейчас уже юшкой истекал! Чисто одежку раздербанить куда хитрее: это – похвалю себя сам – уже считается уровнем мастера. Ладно, понаблюдай… За погляд денег не возьму…

И легко-привычно перекинул оружие перед собой из руки в руку и назад. Прием повторил за спиной, потом над головой. Быстрым пальцевым перебором рукоятки ловко исполнил полный оборот кинжала. Перехватил его из положения клинка острием вперед до острием вниз. Отсюда исхитрился перебросить оружие вокруг кисти руки, его сжимающей, в свободную. Наконец, мягко работая всеми пальцами, продемонстрировал вращение кинжала «восьмеркой» в горизонтальной плоскости. Все манипуляции творились напроход, на едином импульсе.

– По легенде, на могиле полковника Кольта высечена эпитафия, – завершив неординарное представление, поведал Кузнецов. – «Бог создал людей большими и маленькими, сильными и слабыми, но Сэмюэль Кольт уравнял шансы». По мне, реальность такой надписи сомнительна. Ведь изобретатель барабанного пистолета, уроженец благочестивой Новой Англии был пуританином. А тут – сравнение со Всевышним. Зато сколь глубокий смысл великих надежд заложен в этой фразе! Холодное оружие, конечно, не пороховое. Но наши шансы тоже уравнивает. Мои даже попредпочтительнее: кулак-то на расстоянии не поразит. Теперь смотри. Хват кинжала в области гарды – показываю – для метания самый эффективный.

– С чего бы? – нежданно даже для себя полюбопытствовал лейтенант.

– Центр тяжести идеально контролируется, – растолковал майор.

И внезапно запустил кинжал в отстоящую метров на десять березу. Острый клинок с сухим стуком вонзился в центр ствола.

– Фронтальный бросок из верхнего сектора. Самый мощный и удобный. К тому же позволяет использовать все виды хватов… Э-э, осади назад! В мамон, как в масло, войдет! – воскликнул старший офицер.

Бросившийся к нему Гиреев молниеносно застопорился: Кузнецов уже грозил ему выхваченным из-под пиджака другим кинжалом – по виду точь-в-точь как и утвердившийся в березовом стволе.

– Ах и нехороший, глупый мальчик Леша! – иронично продекламировал майор. – Неужели и взаправду посчитал, будто я эдак тупо подставлюсь?

– Ничё я такого не считал, – досадливо поморщившись, отперся Гиреев. – А где это ты, кстати, с ножичком так работать навострился?

– «Ножичек»! Не унижай чистопробный клинок! – попенял пресс-секретарь. И приоткрылся: – В девяносто третьем, едва я старлея получил, как шефмонтаж сразу: «Пожалте, господин поручик, в ”горячую точку”»! В Ингушетию. Да не скупо – на целых полгода. Вот там я основы кинжального фехтования и постигал. Впервые клинок в руки взял почти случайно. И как-то оно чуть ли не сразу заладилось. Мое! Приохотился... Дальше – больше… А прочие детали опустим для ясности. Ага, чтоб знал… Кинжалы использовались еще с неолита, и по всей обжитой территории планеты. Еще вопросы есть? Подумай покуда…

Не выпуская лейтенанта из поля зрения, майор сходил за первым кинжалом, с раскачки выдернул его из ствола. Гиреев тем часом усиленно размышлял и наконец встрепенулся.

– Ты мне куртку, сссука, завтра же покупать будешь! И рубашку новую!

– Как же, как же… Зашибись, колесный трактор! А вот не хрена было обзываться, еще и нагло провоцируя. Теперь, коль настоящий мужик, – вперед, бей мне морду. Или, если кишка тонка, – извиняйся. Предусмотрена и третья, так сказать, кровавая версия. С древности в кинжальном бою сугубо позорным считалось заполучить крестоотметину на лице. Про это даже у Готье в стихах есть:

Вперед, задиры! Вы без страха,

И нет для вас запретных мест,

На ваших лбах моя наваха

Запечатлеет рваный крест.

Наваха – это испанский складной кинжал, – уточнил Кузнецов. – Подозреваю, именно с нее опасную бритву и слямзили. Ну, крестик мы уже изобразили – пусть на одежке, для начала сойдет; теперь, стало быть, штучку попикантнее. Распишем! На лбу. И пожизненно. Самый расхожий русский мат. К слову: этот трехбуквенный корень изо всех в языке наиболее продуктивен: больше пятисот однокоренных производных! Так какой ты вариант предпочитаешь?

Гиреев растерянно замялся, а потом, игнорируя вопрос, нервозно загрозился:

– Шантажист! Ты не посмеешь! А посмеешь, так сядешь… глубоко и надолго! Ты даже не представляешь, как попал!

– Здрассте пожалуйста! Шантажировал-то как раз ты сам. «Если настоящий мужик…», «попробуй мне в морду дать…», «а сглотнешь – значит…». Черта лысого! Сегодня сглатываешь ты! Ну а сяду ли завтра я – это вообще контроверза.

– Так нечестно! Безоружному против двух кинжалов!

– Зато у тебя есть два пудовых кулака плюс всемерно отшлифованная техника «камээса». Плюс богатырская стать. Ты сам оружие! А разве мастеру кожаной перчатки, тяжеловесу выходить против небоксера-средневеса, да еще и в возрасте, честно? А две твои подленькие попытки сотворить исподтишковую расправу?Надеялся меня беспроблемно вырубить, забрать-уничтожить диктофон с компрой, и все шито-крыто, ай-люли? Да черта лысого! Я еще на трамвайной остановке аппарат надежному человеку тайно передал! И он о нашем конфликте в курсе! Всё! Хватит! Три минуты тебе для принятия окончательного решения!

И майор вновь принялся демонстрировать свое искусство обращения с холодным оружием, теперь одновременно работая парой кинжалов. В его руках они казались живыми. Вот он крутанул клинки большими пальцами вокруг вытянутых указательных. Вот последовательно зафиксировал несколько хватов оружия. (Скрытый – удобный для броска – и в районе гарды. Полный – в жестком

и мягком вариантах. Хваты на мизинце, требующие особой тренировки. Наконец, «крюк»: с упором рукояткой кинжала в ладонь.) Вот нанес ряд прямых, навесных и боковых ударов – пока воздушно-бескровных.

– Так, контрольное время истекло! – вскоре объявил он. – Ну? Значит, чело под размалевку? Ты, главное, не робей: проделаю все быстро и качественно.

Пресс-секретарь шагнул вперед, клинками терроризируя оскорбителя. А тот – с напрягом, но сподобился-таки наконец на нековарную, «по чесноку» попытку зааминить конфликт. Затанцевал, заманеврировал, зафинтил перед противником. И рискнул провести правый прямой, метя тому в челюсть.

Не прокатило! Левым, выброшенным вперед кинжалом Кузнецов лишил Гиреева возможности довершить кросс. Заставил скомкать движение и даже отпрянуть, дабы лицом не наткнуться на клинок: длина вооруженной руки изрядно превосходила безоружную. Тут же последовал плетевой режущий удар правым кинжалом: точь-в-точь такой, каким ранее был располосован флис на животе младшего офицера, – только на сей раз курточная ткань длинно разпанахалась в области его ключиц.

Вновь рефлекторно накрывший грудь ладонями лейтенант осторожно отнял их от тела и испуганно уставился на окровавленную левую.

– Сссука! Почикал-таки, гад!

– Пустячная микротравма, – успокоил майор. – Я точно знаю. Но надо же было тебя слегка охолонуть! А вот стоило мне элементарно секануть повыше, по кадыку, – да как два пальца об асфальт… Сейчас бы уже жаловался каким-нибудь пращурам на жизнь младую, загубленную. Понял теперь, «на всех с прибором кладущий», чего ты на грешной землице стоишь? Эх, тебя бы хоть на недельку в «горячую точку»… Да нюхом чую: в мамкину юбку клещом вцепишься, пинками хрен отгонишь!

Гиреев, почти его не слушая, боязливо растянул рассеченную ниже шеи ткань и скосился на оголившийся порез над сердцем: сама рана и верно оказалась не длиннее спичечного коробка и неглубока, но кровь из нее продолжала сочиться.

– Хэх! Не приведи, еще в обморок грохнешься! Помогите! Мальчику-недотроге сисю оцарапали! Спасите! – измывался Кузнецов и вдруг резко сменил тему: – Так ты, я смотрю, до сих пор тупо не въезжаешь, что я готов рисковать и идти до конца?! Ослан! Мутант! Безголовец! Я на войне убивал! И не раз!

Кинжалы в его руках внезапно пробудились, грозяще замелькали меж пальцев, а сам фехтовальщик сконцентрировался в постоянном движении по кругу: перемещался диагональными и двойными шагами, исполнял отскоки и уклонения в стороны-вниз с синхронными выпадами и замахами оружием. И всё подбирался к струхнувшему врагу, в рыскающем взгляде которого легко прослеживалась надежда высмотреть кого-то из посторонних, воззвать о помощи. Увы, не судьба!

– Хха!– провел пресс-секретарь длинный выпад, в конце которого кинжалы парно вспороли рукава многострадальной куртки поверх бицепсов и почти строго горизонтально. Гиреев неловко отпрыгнул, едва не растянувшись на густой траве.

– Хха! – при новом выпаде был нанесен следующий двойной удар: теперь лезвия резанули ткань вертикально, вдоль предплечий. На сей раз, однако, лейтенант «на кровь» проверяться почему-то не стал.

– В Финляндии есть церковь Трех Крестов, в Вильнюсе монумент Трехкрестовой горы, в Варшаве площадь Трех Крестов имеется… Ты же у нас будешь един в своем роде: трехкрестовый и уже не мальчик. Четвертого-то, нательного крестика стопудово не носишь? – подковырнул майор. – Ну, теперь готовься: начинаем воспитательную лобороспись! Тебе ее до конца жизни предстоит таскать! Будет очень наглядно для всякого встречного!

Кинжалы замелькали вновь. Веерно. Неуследимо. Нацеливаясь в лицо человеку, во взгляде которого уже пульсировал панический животный страх.

Тут-то «мэн на загляденье», «никогда, никого и ничего не боявшийся», избрал четвертый вариант решения навязанной проблемы: отступил на шаг… другой… проворно развернулся и зарысил в направлении трамвайной остановки.

– Стоять! Метаю! – ушераздирающе рявкнул вслед майор.

Убегающий разом стопорнулся – полуприсев, втянув голову в плечи и руками прикрывая затылок и шею.

–А спина-то – голая! – потешался Кузнецов. – Элементарно вогнал бы клинок по самую рукоять! И вторым шоколадницу строго по центру разворотил! Мне это – как гаишнику волшебной палочкой махнуть!

Нерешительно распрямившись, лейтенант затравленно оглянулся на его высмеивающего. Ощерившись, желчно бросил: «Сссука!» – бессильно постращал бесполезным кулаком и вновь задал стречка.

– Аллюр «три креста»! – едко неслось ему вслед. – Так скажи по совести: схавал ты меня без соли и перца?! Это тебя жизнь учит, а она ж сука такая! Не всякий раз коту масленица, бывает и по загривку!И, прежде чем папе с дядей плакаться, вспомни о диктофонной записи! Обнародуй я ее – тебя в нашей системе однозначно запедерасят!

В ответ Гиреев уже безоглядно дважды отмахнулся ладонью…

Кузнецов направился в обратную от остановки сторону. Долго вышагивал по тропинке в глубине осенней, но еще по-летнему зеленящейся рощи.

«Достанет ли «позвоночному» ума не подымать бучу среди шишек- родственников? – размышлял он. – Ну даже если соображалки и не хватит, все одно: маловероятно, что рощу немедленно повелят оцепить и прочесывать частым бреднем. Пытаясь меня отловить, а орудия преступления изъять. Основания для задействования крупных сил явно хлипковаты. Плюс – с пылу с жару такого рода глобальные операции и вовсе не проводятся. А пока всех доказательств выяснения кулачно-кинжальных отношений – располосованная одежда да пустяшный порез. Но даже и эти улики еще надо суметь к моим наостренным друзьям привязать…»

Тут майор на ходу распахнул пиджачные полы и летуче погладил взглядом родные кинжалы, вложенные в ножны. Те плотно сидели в длинных карманах, скроенных из той же основной костюмной ткани. Искусный портной-индивидуал пристрочил их изнутри полочек изделия, упрятав под саржевую подкладку. Кровь на кончике одного из клинков пресс-секретарь уже тщательно замыл в столь кстати попавшемся по пути ручье и насухо протер оружие носовым платком. Хотя прекрасно осознавал: попади оно в руки экспертов-криминалистов – и обнаружить следы «мокрого дела» им будет технически несложно. Как затем и сравнить с образцом крови Гиреева.

«Придется, от греха подальше, кинжалы на время заныкать, – принял непростое решение майор. – Вот только как с тренировками? Кухонными ножами обходиться? Ну, это-то мы как-нибудь переживем… И обувь по-любому выброситьнужно: кучу следов на месте разборки не затрешь. Береженого, как говорится… Хорошо все-таки, что в УВД о моем увлечении ни сном, ни духом. Не зря гуру изначально заповедовал: не хвались, не светись, не выставляйся! Черта лысого ты что докажешь, господин крымский хан! А вот интересно, как поведешь себя при следующей встрече? Сделаешь вид, будто ровным счетом ничего не произошло? Не факт. Прямо в коридоре УВД бить кинешься? Тоже сомнительно. Ну, руки-то определенно не подашь. Впрочем, как и я тебе. Ладно, пожуем – увидим… Но неужели он реально уверовал, будто я ему три веселых буквы на лбу кроваво высечь способен? Риск, что не побежит… да, имелся. Только все-таки я его гнилое нутро как на блюдечке просчитал! Урок, конечно, жесточайший, явно надолго запомнится. Вот только научит ли этого перца чему-то положительному? Скорее – хрена лысого. Однако альтернативы-то… Увы…»

Добравшись наконец до какого-то дачного товарищества, он вызвонил своего «надежного человека», попросив подъехать в нужный адрес на личном авто. Приятелю потом и кинжалы на сохранение передал…

По поводу же итогов той загородной поездки впоследствии никто никогда претензий к пресс-секретарю предъявить так и не попытался.

Ни назавтра, ни через неделю, ни через месяц Кузнецов с Гиреевым не свиделись: последний срочно свалил на больничный, а оттуда прямым ходом и живым темпом был переведен в штат Управления кадров областного ГУВД.

Майор и доросший к тому времени до старшего лейтенанта молодой кадровик встретились лицом к лицу в коридоре главка лишь чуть ли не через год. Заметив Кузнецова, Гиреев всполошенно спрятал от него исподлобный жалящий взгляд и торпедой проскочил мимо, усердно изображая, будто они незнакомы.