29 марта 2024  01:13 Добро пожаловать к нам на сайт!

Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 12

 

Русскоязычная Россия

 

 

 

Иван Мишутин

 

Иван Дмитриевич Мишутин, поэт. Родился в 1990 году в городе Балашове Саратовской области. В 2011 году окончил Литературный институт имени Горького, семинар Инны Ивановны Ростовцевой. Не является членом Союза писателей России. По специальности не работал. Публикаций в литературных журналах не имеет. В 2009 году стал лауреатом литературной премии Соколова-Микитова, в 2012-м занял первое место в конкурсе «Согласование имён» в категории «Поэзия». В настоящее время живет всё в том же Балашове.

 

СТИХИ

 

Земледелие

 

Корабельные мачты уже выпускали присоски,
и корма изогнулась под воду в китовый плавник;
наш корабль не желал подчинятся ни ветру, ни вёслам,
он питался планктоном, его окружали русалки,
но, когда он почувствовал землю, он выдохнул крик;
как больной кашалот, он зарылся в прибрежную гальку,
и теперь он лежит, неподвижен и большеголов.

По колено в траве, мы внимаем дыханью холмов.

День 2
В этих землях ни птиц, ни зверей; и шатровый навес
не спасёт от дождя, но зато плодородные почвы:
где вчера было поле, сегодня – тропический лес.

На моих сапогах распускаются белые почки.

День 3
На вершине холма мы пытаемся строить деревню,
и пытаемся вырастить злаки на склоне холма.

На востоке, в заливе, замечен гигантский кальмар,
а на севере видели стаю бродячих деревьев.

Все немного охрипли, и в воздухе вязнут слова,
и как будто в гортани густая густая трава.

День 4
Эта почва исполнена рек, и её семиречье
огибает холмы, как вьюнок человечьи предплечья.
Зерновые уже достигают размеров секвойи
(каждый колос покрыт частоколом желтеющей хвои).

Даже голуби в клетке срослись в семикрылое нечто.

День 5
Здесь озимые камни весной прорастут в города
здесь засеянный щебень к утру расцветает посёлком
(лепестковые крыши похожи на крылья подёнки),
а потерянный гвоздь превратится в опоры моста.

У матроса (такого-то) плющ появился на горле,
у (такого-то) хмель завивается возле колен.
Колонисты, оставив соху, поднимаются в гору
(если долго стоять, на подошвах появятся корни).
Корабельный геолог выносит диагноз земле:

Земледелие в этой местности невозможно:
плуг врастает в почву и цветет.

День 6
Мы как будто с рожденья – трава,
виноградник и лес,
мы с рождения – глина, кусочки
засохшего лета;
словно кто-то прошел по пятнистой спине
континента,
создавая людей и других глинобитных
существ.

Мы стоим у предхолмий, по брови зарыты
в потёмки,
выпуская листву; но пока невозможно
забыть
трепетание крови, замешанной на
чернозёме.

Мы закутаны в травы, лианы и нити
грибов,
мы становимся глинистой плотью
огромного Бога.
Я, макая в чернильницу вербы, пишу эти
строки,
и смотрю, как вздыхают голодные ребра
холмов.

День 7
(нрзб)
(нрзб)

(12-18 октября 1492 г.)

 

Старик

 

У старика зашкаливает сердце,

он чувствует в крови куски железа

и думает о том, что после смерти

душа уходит в магазин за хлебом.

 

Однажды, оцарапавшись о гвоздь,

он заболел железом и тогда

стал чувствовать в груди земную ось,

а в линиях ладоней – поезда,

идущие на север от запястья.

На линии судьбы один из них

подходит к предпоследней остановке,

Там мальчик на платформе ждет своих

родителей; и на его ветровке –

две капли крови: ранка на мизинце.

 

Родители и старшая сестрёнка,

минуя станционные ларьки,

(в пакетах – тёплый хлеб из магазина)

выходят на платформу.

Купол рынка

со скрипом распускает лепестки.

 

* * *

 

Поёт слепой Гомер в подземном переходе,

А мимо все бегут ахейские кроссовки.

Сбивается старик на каждой третьей ноте.

И тянутся к богам троянские высотки.

 

Пытается циклоп неловко влезть в автобус,

И мирно Одиссей стоит на остановке.

Парис, Приамов сын, побарывая робость

У волоокой мисс автограф просит снова.

 

И мир уже не тот, не тот что был когда-то,

И пение сирен никто не станет слушать,

И в списке кораблей не помнят капитанов,

И ахиллесов щит теперь уже не нужен.

 

Но будет Посейдон лететь на колеснице,

И будут хоры нимф взносить хвалы природе,

Пока есть день и ночь, пока планета мчится,

Пока поёт Гомер в подземном переходе.

 

Дон Кихоту Ламанчскому

 

Ночные книги – белые крыланы.

Ты знаешь всё об этих существах:

распаханные в полустишья страны,

темницы в пятистопных городах,

 

и звук дорог – катренный, жёлтый, пыльный,

с потертой, зарифмованной тоской,

где мельница распахивает крылья

и машет неоконченной строкой.

 

И вот теперь ты слышишь этот запах

прожженных слов. Дымит библиотека.

И ты стоишь на титульном листе

 

с копьём бумажным и в бумажных латах,

сгоревший до кофейного оттенка,

и пепел шелестит из-под ногтей.

 

Сорок два

 

 

 

4 Цар 2, 24.

 

1) Темнеет лес – лохматый, дождевой,

 

смеются птицы, выгибая хорды,

 

и дети отправляются войной

 

под знаменем крестового похода

 

 

 

туда, где плоть, накрытая травой,

 

охватывает горные породы

 

и выдыхает воздух луговой.

 

И под конец 12-го года

 

 

 

(тринадцатого века), семью шесть,

 

они заходят по колено в шерсть,

 

глотая духовитый, потный ветер,

 

 

 

туда, где спит нерусский городок,

 

привязанный звериной бородой

 

под горлом двухголового медведя.

 

 

 

(ребёнок говорит:)

 

15) – Плешивые поля вокруг путей,

 

где я иду, переставляя лица.

 

Зачем я сотворен из двух людей

 

(родителей), хотящих поселиться

 

 

 

в моём пустопорожнем животе?

 

И человечек за моей ключицей,

 

задохшийся от плоти и костей,

 

не может и с синицей подружиться.

 

 

 

Я – мальчик, рассечённый на отделы,

 

я буду кочевать из тела в тело,

 

разрезанный ударом решета,

 

 

 

пока внутри крестового похода

 

густой, горячий, землемерный <кто-то>

 

пытается меня пересчитать.

 

 

 

(медведь говорит:)

 

29) – животные похожи на подделки

 

людей, ребёнков или нас самих:

 

вот птицы спят в летающих постельках,

 

а вот – собаки просят накормить

 

 

 

их животы; вот городок нательный

 

сожжен одноголовыми детьми,

 

зашитыми в непрочный эпителий;

 

и звери, преисполненные тьмы,

 

 

 

и дети, не желавшие свободы,

 

хотят зарыться в наши пищеводы

 

(так в кожу зарывается лемех)

 

 

 

и поселиться в комнатах глубоких,

 

(так мы двукратно населяем Бога,

 

и шелестит невыгоревший мех) –

 

 

 

* * *

 

Барометры показывали дождь,

и стрелки их покрылись облаками,

тая в себе предгрозовую дрожь.

 

Раскидывая ветер плавниками,

я жил в холодных пажитях дождя,

в аллеях водяного вертограда:

движенье жабр, десятиногость краба,

изломанное в кровь крыло зонта,

 

ладони – перепончатые брызги.

Из почвы выползали обелиски,

проулки заросли речной травой...

 

В тот год я начинал дожди сначала,

нырял в ночную впадину вокзала –

счастливый и влюблённый в никого.

 

 

Деревья

 

Мы увидимся снова в той осени, где

города необжиты, пусты, непогожи,

где деревья, стремясь превратиться в людей,

красят листья в цвета человеческой кожи,

 

где забытые рынки – осенняя гарь –

помнят запахи рыбы, ботинок и клёна.

Мы увидимся снова. Пустой календарь –

в каждой клетке октябрь и гудки телефона.

 

Это время «нигде», это город вериг,

золотой пустоцвет лесопарковых зон,

мы увидимся там, возле зимних преддверий,

 

где мосты, повернув, замыкались в тупик,

где трамвайные рельсы кричат в унисон

человекоподобным деревьям.

 

* * *

 

(Неправильный сонет)

 

Преврати меня, Боже, в солёный гранит.

Для чего у пустыни кремнистые руки?

Для чего этот столп опускается с юга,

и сова, сквозь него пролетая, горит.

Преврати меня, Боже, в отару берез,

всё равно мое тело прошито насквозь

гнёздами ласточек-береговушек.

Всё равно из-под ребер не вынуть греха;

и на горле моем затянулась река,

по которой текут молоко и вино

(переполнены медом ракушки,

и к поверхности липнут пчелиные рты).

Преврати же меня в длиннотелую рыбу,

я зароюсь в речное творожное дно;

надо мной корабли, огибая кадык,

уплывают обратно в Египет.

 

Rado Laukar OÜ Solutions