УРОКИ РУССКОГО

С детства мы постигаем свой родной язык в семье и школе. Но многие особенности языка, иной смысл слов каждый из нас узнает в течение всей жизни по-разному, в зависимости от жизненных коллизий, мест, куда забрасывает нас судьба, людей, с которыми мы встречаемся. Язык – душа народа, русский язык в живой речи и в литературе отражает русский характер. Вершиной его для меня служит образ горьковского Данко – символ самоотверженности и любви к людям.

ЗНАЧЕНИЯ СЛОВ

Я сижу на берегу Оки у города Выкса Нижегородской области. Днепр, Волга, Ока, Сормово, Киев, Нижний Новгород.

Я родился в Киеве в 1938 году и уже в 41-м оказался на Волге в эвакуации. Первые бомбежки я видел в Киеве, вторые в Запорожье у ДнепроГЭСа днём, а потом ночью, когда мы с мамой и бабушкой в группе сотрудников Днепровского пароходства шли через лес в поисках эшелона, который должен был отвезти нас на Волгу. Ночь, лес, раскаты канонады приближающегося боя, небо исчерчено светлячками трассирующих пуль. Всё впервые, всё вновь.

И слова:

– «Стой! Кто идет?»

– «Свои».

Мысль работает: значит, это мы – свои.

К группе людей с мешками выходит из тьмы молодой лейтенант, проверяет документы, показывает лесную тропу к эшелону. Война. Всё засекречено. Пути к эшелону в лесу охраняются. Эшелон вывозит повреждённые танки на ремонт. Танки стоят на открытых платформах, на которых должны разместиться и мы. Меня устроили под танком. Тронулись ночью, по пути опять бомбили. Дальше Куйбышев, Саратов.

Следующие бомбёжки я видел на Волге, где познакомился с простейшими бомбоубежищами, видимо, наспех вырытыми в земле. По команде «Воздух!» мы прятались внутри них, во тьме разыскивая свободное место наощупь (фонарики были запрещены), а у входа снаружи оставался часовой с винтовкой со штыком. От взрывов бомб земля сотрясалась и сыпалась на голову сквозь щели бревенчатого перекрытия.

О том, что «воздух» – это не самолёты в небе, а вовсе другое, то, чем мы дышим, я узнал значительно позже.

В 43-м вместе с войсками, штурмовавшими Киев, мы вернулись домой. Это было 7-11 ноября, но по документам я вернулся в Киев 1-го ноября – это было зафиксировано в базовом селе под Киевом на левом берегу. Так что, если верить документу, то я был в Киеве за неделю до начала его освобождения.

Студентом я снова оказался на Волге в г. Горьком (теперь Нижний Новгород). Здесь я познакомился с дореволюционной системой разгрузки барж. Студенты подрабатывали в Сормове, где за день можно было заработать 50 и более рублей, в то время как стипендия была 21-25 рублей в месяц. Но что это была за работа! Из барж, стоящих у берега, надо было по трапам и шатким дощатым мосткам переносить брёвна на берег и дальше поднимать вверх по крутому берегу к месту складирования. Организация работ была точь-в-точь как в догорьковские времена. Студенты разбивались по парам на «номера» и «марки». «Номера» – это те, кто будет носить брёвна. «Марками» назывались те, кто будет подавать брёвна на плечи носителей. Был и распорядитель – он не грузил и не носил – это элита. По его команде – «Наливай!» – начиналась работа: «марки-наливайщики» поднимали бревно и клали на плечи первой паре «номеров-носителей», потом второй и так далее. Первая пара проходила по трапам и мосткам на берег, поднималась на крутой косогор и сгружала бревно в положенном месте, где формировались штабеля, и сразу возвращалась к наливайщикам за следующим бревном. Так по кругу двигались все равномерно около получаса, пока не прозвучит команда – «Закуривай!». По этой команде кто где стоял, останавливались для отдыха. Те, кого команда заставала с бревном на плечах, бросали бревно на землю. Курили немногие, да и не о том была команда. Здесь был иной, фигуральный смысл слова «закуривай» (так же, как и слова «наливай», таких значений этих слов нет в словарях и поныне). Никто не сходил с места – требовалось соблюдение очерёдности для учёта перенесённого и соответствующей оплаты.

Период между командами «наливай» и «закуривай» назывался «залогой». Брёвна бывают разные, порой неподъёмные, а нести их надо – обязан, раз пришёл. Не все выдерживали даже одну залогу – немели руки спина, – сходили с дистанции. Распорядитель фиксировал, кто сошёл с залоги, кто сколько залог отработал. От этого зависело вознаграждение.

О том, как болели после этой работы, руки, ноги, спина даже у самых выносливых легко догадаться. Особенно тяжела эта работа зимой на морозе, когда обледеневшие брёвна обмораживали пальцы даже в тёплых перчатках, которые не у всех студентов были. Короткий отдых обрывался как ударом нагайки криком – «Наливай!». После второй залоги оставалось иногда менее половины участников разгрузки. Но зимняя работа оплачивалась лучше.

Город Горький. Я стою на остановке трамвая. Рядом китайские студенты. В 50-х годах их было много в СССР. Талантливые ребята на удивление быстро осваивали русский язык. Один из них обратился ко мне. Я не понял, переспросил: «Пачка чая?». Он улыбнулся в ответ и повторил: «А что, если паче чаяния трамвай не придёт?». Шутник, он проверял меня на знание русского языка? Мы посмеялись, я сказал ему по поводу его успехов: «Бью челом».

ИЗМЕНЕНИЕ СЛОВ

Сейчас я на Оке в Муромской украйне. Она была ступенькой к Сибирской украйне (позже были Соловецкая и Литовская). По рассказам местных старожилов и работников музеев я уже знаю, что ранее этот край заселяли в основном беглые люди, которые укрывались в здешних малонаселенных местах от закона или преследований. Называли их украми. Некоторые произносили это слово как урки. Украйна укрывала и преступников и гонимых. Потом появились здесь предприимчивые братья Баташовы Иван и Андрей, решили построить металлургические заводы. И, как говорят некоторые, просто переловили укров-урок и заставили работать. Так, благодаря им, появился город Выкса с крупнейшим ныне металлургическим заводом.

Изменение слов – давняя народная традиция. Она жива до сих пор. Как удобнее кому говорить, так и говорят. Укры или урки, матч или мачт. И сейчас можно услышать: ядром (аэродром), сашэ (шоссе), шалон (эшелон), раплан (аэроплан). Поговорите со стариками в глубинке и услышите не литературную, но живую народную речь, жемчужины основы нашей лексики.

Сложны пути слов в языке. Даже В. Даль запутался: «Украйный и украинный – крайний, у краю, пограничный. Сибирские города встарь зывалисьукрайными. А город Соловецкой место украинное. На украине, на студеном море, стар. Ныне Украиной зовут Малую Русь. Украивать, укроить что, урезать, уменьшить, убавить в кройке. Укрой, церк. обвязки, пелены... (кроить или крыть)». Крыть! Вот оно, ускользнувшее от Даля исконное назначение украйны. Окраина – это более позднее значение слова украйна, произошедшего от слова крыть, укрывать, а не от слова край. Край означал страну, местность, а смысл периферия у него появился позже. Сравните Ставропольский край – это земля, или в польском языке – армия крайова. В польском окраина – это пшедмешче, а край – это страна, земля, населенная постоянными коренными жителями.

Карамзин в «Истории государства Российского» писал, что Иван Грозный говорил, что он не возражает против того, чтобы в Литовской украйне укрывались беглые преступники, они, как он надеялся, будут заслоном от врага. В Польской украйне (которая появилась позже предыдущих) укрывались разорившиеся мелкопоместные дворяне – шляхта, бежавшие от долгов, и польские евреи (жиды, как их тогда называли), искавшие и нашедшие себе более достойное место. По переписи населения в начале ХХ века в Киеве проживали примерно поровну по 1/3 русские, поляки и евреи.

ГОРЬКИЙ. НИЖНИЙ НОВГОРОД.

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Голод 20-х годов вынудил Горького обратиться к правительству США о помощи продовольствием. Он получил ответ, что это возможно только при обращении правительства России. И Горький пошёл к Ленину, с которым у него были особые отношения, тот жил у Горького на Капри и получал существенную материальную помощь. Ленин, хоть и неохотно, но согласился и направил соответствующее послание.

В США отнеслись к просьбе Горького и Ленина со всей серьёзностью. Но осуществить это было очень трудно. Нужен был человек, который бы смог организовать сбор продовольствия, найти морской транспорт для перевозки его в Европу и, что было самое сложное, перевезти его через страны Европы в Россию. Достаточно вспомнить, что аннулирование Советской Россией всех царских займов задело не только магнатов Европы, но и разорило миллионы простых тружеников, вложивших свои последние кровные средства в царские облигации, сулившие реальный доход. Ненависть в Европе к Советской России была так велика, что рассчитывать на помощь в доставке эшелонов с продовольствием не приходилось. В 50-х годах мне рассказывал преподаватель политэкономии о встрече во Франции с простым пожилым крестьянином, который со слезами на глазах, потирая невероятно мозолистые ладони, говорил ему, как пострадал от Советов.

Америке нужен был феноменальный человек, который смог бы возглавить и провести такую операцию. Правительство США решило обратиться к инженеру Гуверу, прославившемуся реорганизацией всей угольной промышленности США и выводом её на новый высокоэффективный уровень. Но Гувер закончил эту работу в 1908 году и наслаждался отдыхом после тяжких трудов. В это время он охотился в Африке.

Срочно связались с Гувером, объяснили задачу, не скрывая всех сложностей, и он согласился.

Благодаря невероятной энергии в кратчайший срок ему удалось собрать пожертвования огромного количества продовольствия, которого тогда в США было перепроизводство. Он договорился с судовладельцами и отправил флот через Атлантику, а сам взялся за убеждение правительств, прежде всего Франции, пострадавшей больше других, и смог обеспечить железнодорожный транзит через Европу. Это было невозможно, но он сделал! Весь мир следил за этой беспрецедентной акцией с противоречивыми чувствами.

Но как только продовольствие попало в Россию, поставки прекратили. Гувер сообщил Горькому о том, что ему стало известно, что Ленин отдает продовольствие армии, и поставки могут возобновиться только в том случае, если продовольствие будет передаваться церквам для дальнейшей раздачи населению. Горький снова пошёл к Ленину и добился указа о передаче продовольствия только церковным учреждениям. Поставки немедленно возобновились и уже полностью направлялись по назначению. Так благодаря Горькому были спасены от голодной смерти миллионы жителей России, в первую очередь Поволжья, но и многих других районов.

А что Гувер? Он приобрёл в Америке такой авторитет, что население США избрало его на очередных выборах президентом страны.

А Горький продолжал служить людям, помогал писателям и поэтам (о чём с благодарностью вспоминал украинский поэт П.Тычина), спорил с руководством, и с самим Сталиным, и, в конце концов, по мнению ряда исследователей, был убит.

Он отдал свою жизнь служению людям, как его герой Данко, вырвавший своё пылающее сердце, чтобы осветить путь людям, погибающим во тьме. «Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещённый этим факелом великой любви к людям». Вопреки физиологии силой художественного слова сердце может пылать и светить по воле великого гуманиста. Сердце Горького, сердце Данко.

Бросившиеся по освещённому пути люди не заметили, как упал Данко, и растоптали его сердце, рассыпавшееся на множество искр.

Теперь мы переименовываем улицу Горького. У кого поднялась рука?

ВАДИМ АЛЕКСЕЕВИЧ КОЗИН

Мистика какая-то. В 1958 году я впервые встретился с Вадимом Козиным – легендой моего детства. И вот документ, подтверждающий это. Ему было тогда 55 лет от роду.

Мне тогда только исполнилось 20. Я был студентом и выглядел в велюровой шляпе, купленной на деньги, заработанные на целине, вполне прилично.

Мне трудно справиться с волнением, вспоминая сейчас, что значила песня для людей, переживших войну, лелеявших в голодных и трудных буднях чудом сохранившиеся довоенные грампластинки. Их было очень мало, как и патефонов – этой роскоши всех вечеринок по поводу дней рождения или возвращения фронтовиков. Поэтому песни Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Лидии Руслановой и немногих других были неотъемлемой частью счастливых минут миллионов нашего многострадального народа.

У моей мамы невольно наворачивались слезы, когда она вспоминала о том, что ей повезло сидеть за одним столом с Изабеллой Юрьевой в санатории «Ливадия», куда ее направили на отдых и лечение после войны. Она рассказала певице, что ее песня «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу» была первой песней, которую запел я еще до войны. Мама, по простоте душевной, проговорилась, что эту песню я всегда пел даже сидя на горшке. Сказала, и испугалась. Но это было именно так. Почему – не знаю. И в семейных воспоминаниях считали, что это была моя первая и любимая песня. Сказав это, мама тут же спохватилась, сообразив, что певица может обидеться. И действительно, Изабелла на какой-то миг тоже растерялась, не зная, как к этому отнестись, но увидев мамино смятение тут же заулыбалась, положила ей руку на плечо и сказала, что это самое высокое её признание, и вряд ли кто-то из певцов может похвастаться подобным. И еще, продолжая улыбаться, деликатно поспешила заверить её, что это самая высокая оценка её творчества, и она счастлива, ибо даже не представляет, как можно выше выразить и ощутить народную любовь, что это высочайшее свидетельство её популярности.

Мама с облегчением воспрянула духом и пожаловалась, что в войну пропали её пластинки, а сейчас их купить практически невозможно. И каково же было удивление мамы, когда через несколько дней Изабелла подарила ей грампластинку «Саша» для меня на память. Это был воистину царский подарок. С тех пор в нашей семье стали появляться пластинки довоенных эстрадных кумиров. Их песни пели на всех праздниках, на всех застольях.

Помню, с каким упоением пели песни Петра Лещенко, например, «Прощаюсь нынче с вами я, цыгане, и к новой жизни ухожу от вас» – каждый понимал «новую жизнь» исходя из собственного жизненного опыта, каждый видел ее по-своему. А как лихо пели его «Чубчик»!

Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
Развевайся, чубчик, по ветру…

Там были и неожиданные для советских людей слова:

А мне бе-бе-бедно-бедному мальчонке
Эх, цепями ручки-ножки закуют.
Но я Сибири, Сибири не страшуся,
Сибирь ведь тоже русская земля…

Пели громко, пели все, каждый воспринимая текст по-своему, у многих в Сибири были родственники. Но главным в большинстве песен была любовь, «вино любви».

О любви были и многие песни Козина, но не только. Он пел и о трагедии человеческих жизней. «Нищая» – о старушке «У входа в храм одна в лохмотьях старушка нищая стоит… Когда она на сцене пела Париж в восторге был от ней, Она соперниц не имела, Подайте ж милостыню ей». И как в басне мораль:

Какими пышными словами

Кадил ей круг её гостей.

При счастье все дружатся с нами,

При горе нету тех друзей.

А «Пара гнедых»:

Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых! Пара гнедых!

Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных...
Несколько только оборванных нищих,
Да Пара гнедых, Пара гнедых!

До такого трагедийного уровня, насколько я помню, не поднимался тогда ни один певец. Почему – я понял только сейчас, когда прочел все опубликованное о его жизни.

Конечно, это дисгармонировало с оптимизмом государственной пропаганды строительства социализма.

Даже в абсолютно положительной характеристике, выданной артисту театра им. Горького Вадиму Алексеевичу Козину (по запросу «органов» при втором аресте) в том, что он проработал в театре с 26 февраля 1955 года по 8 октября 1959 года, и спасал весь их бюджет, было написано: «Можно принимать или не принимать этот жанр, не имеющий с нашей точки зрения большого идейно-воспитательного значения, но следует отдать должное, что В. А. КОЗИН в профессиональном отношении в найденном им жанре добился значительного мастерства и имел популярность у слушателей, его песенки широко записывались на пластинки и имели большое распространение».

А тогда, после войны пластинки этих довоенных кумиров не тиражировали, а были они хрупкими и легко бились. Появились на черном рынке записи на рентгеновских пленках с черепами и ребрами. Я тоже их покупал. Но уже заполняли рынок массовые тиражи грампластинок Леонида Утесова и Клавдии Шульженко, постепенно вытесняя неподдерживаемых властью представителей декаданса не только из обихода, но и из памяти людей. Забывчивость – сестра многих. Я тоже стал забывать.

Каково же было мое удивление, когда я увидел в г. Горьком (Нижний Новгород) афишу с анонсом концерта Вадима Козина! Конечно, я не мог упустить этот шанс.

Впервые после войны в 1958 г. Вадим Козин, который по слухам сидел на Колыме, получил возможность после освобождения (в 1955 году) выступить в европейской части СССР. С естественным волнением я ожидал появления на сцене человека, которого никогда не видел даже на фотографиях. И вот под робкие аплодисменты на сцене появился человек, которого я мысленно охарактеризовал как «гладкого и прилизанного». Лысина переходила плавно в прижатые к голове как будто набриолиненные волосы. Сразу было видно, что артист следил за своей внешностью.

Но как только он запел…

Вы можете не поверить, но и сейчас, вспоминая этот миг, у меня по всему телу пробегают мурашки. Голос был необыкновенный, чистый тенор звучал лучше, чем на пластинках, заезженных и скрипучих. Я испытал необычайное волнение, хотя до этого слышал многих выдающихся певцов в нашей Киевской филармонии. Это было новое ощущение, удивившее меня.

Спев несколько песен, он спросил: «Ну что вам спеть?»

Я думал зал взорвется криками…, но в ответ стояла гробовая тишина, поразившая меня. Зал молчал, видимо уже не помня его песен, пауза затягивалась. Мне стало стыдно за зал, и тут я, сложив ладони рупором, заорал «Нищая!». Козин улыбнулся сдержанной улыбкой и запел:

Зима, метель и в крупных хлопьях

При сильном ветре снег валит,

У входа в храм одна в лохмотьях

Старушка нищая стоит.

И подаянья ожидая,

Она всё тут с клюкой своей.

И летом, и зимой босая,

Подайте ж милостыню ей.

О, дайте милостыню ей.

В течение концерта он еще несколько раз обращался к залу «Что вам спеть?» Я, уже не надеясь на зал, один выкрикивал на его повторяющиеся вопросы то «Пара гнедых», то «Мой костер», то «Осень».

После концерта я не без робости пошел в артистическую уборную и застал его в одиночестве перекладывающим какие-то вещи. Увидев меня, он искренне, как мне показалось, обрадовался. Я представился, сказал, что зашел поблагодарить его за концерт, что после войны у меня оказались чудом уцелевшие грампластинки с его песнями. Он усадил меня за столик, повторил «чудом» и сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая: «Это Вы выкрикивали в зале названия песен». Я подтвердил и спросил, где еще он будет гастролировать, будет ли в Киеве?

– «Увы», – сказал он, многозначительно улыбаясь, – «ни в Москве, ни в Киеве, ни в Ленинграде, свободных залов нет». Я понял намек и, смущаясь, сказал, что люди сейчас о нем мало знают, кроме слухов… и смутился.

– «Да, с 1944 по 1954 г. я провел на Колыме и в Магадане. Сейчас солист Магаданской филармонии. А какие слухи до вас дошли?».

– «Стандартные: шпионаж, космополитизм…» – с трудом выговорил я.

– «Чушь! Это после того, что я был награжден орденом Красной звезды за концерты в войсках во время войны, или за то, что я пел в 43-м году Сталину с Черчиллем в Тегеране «веселья час и боль разлуки хочу делить с тобой всегда».

– «Вы были на Тегеранской конференции?» – удивился я.

– «Нет, в конференции я не участвовал, просто Черчиллю захотелось меня послушать, и он попросил Сталина... А я спел «Давай пожмем друг другу руки и в дальний путь на долгие года». С тех пор не люблю эту песню».

– «Я понимаю…».

– «А я ни-че-го не понимаю» – сказал он тихо-тихо с легкой чуть виноватой улыбкой, и так же тихо продолжил:

– «Представляете, какова была степень доверия ко мне с учетом всех проверок, что меня возили в Иран к Самому! А менее чем через полгода арестовали».

Я был ошеломлен его откровенностью и доброжелательностью ко мне. Боясь злоупотребить этим, я не решался спросить, за что и по какой статье его судили, и перевел тему, сказав, что он прекрасно выглядит, и я думал, что он старше. Он ответил, что ему 55 лет, и что он надеется еще долго петь, пока на его концерты будут ходить такие как я. Мне опять стало неловко.

С самого начала нашей встречи я обратил внимание на его необычный взгляд. Еще в детстве один мудрый человек сказал мне, что глаза – зеркало души, и посоветовал запоминать глаза и принадлежность их человеку с его индивидуальными качествами. Со временем у меня накопится багаж, и я смогу сразу по глазам определять, что это за человек. Я не забыл это наставление и вскоре убедился в правоте его. Очень часто это помогало мне в общении с незнакомыми людьми, я как будто видел их насквозь с первого взгляда, в котором проявлялся типаж, генотип или фенотип – совокупность внешних и внутренних признаков человека, приобретённых в результате индивидуального развития и жизненного опыта. Глаза Козина были необычными, я таких еще не встречал. В них была какая-то затаенная тоска, какое-то внутреннее напряжение или горе. Я тогда подумал, что это отголосок ссылки. Взгляд раненой птицы, подранок. Но позже я увидел, что этот взгляд был у него еще до войны в 30-х годах. Вот снимок тех лет с этим взглядом.

По-видимому, он всегда чувствовал, что он не такой как все, и звездный успех у публики не компенсировал ему внутреннюю тоску.

В этот момент в открытых дверях показалась звезда Горьковской оперы Заремба и двинулась прямо к Козину. У нас с ней были явно разные весовые категории в прямом и в переносном смысле. По выражению лица Козина я понял, что он ее не знал. Я встал, представил ему приму, и еще раз поблагодарив Козина, попрощался, уступая место столь важной гостье.

Вторая встреча произошла в 1969 или 1970 году в Петропавловске Камчатском, где я бывал в те годы проездом на Командорские острова. На улицах были расклеены афиши о его концерте, и я поинтересовался в гостинице: где он остановился? Козин был большой звездой для администратора гостиницы, а я в походно-экспедиционной одежде не выглядел театралом. Поэтому на правдивый ответ не мог рассчитывать. Но Козин, находившийся рядом за перегородкой, слышал мой вопрос и вышел. С нашей предыдущей встречи прошло 12 лет, и он почти не изменился. Я как мог деликатно объяснил причину моего любопытства. Она заключалась в том, что я не мог попасть на его концерты, объявленные на афишах, так как отплывал с экспедицией на Командоры. И меня интересовало, не окажусь ли я более удачлив при возвращении через два месяца. Увы, Козинразвел руками, его планами это не предусмотрено. Он подозрительно разглядывал меня, но не узнал в тридцатилетнем бородаче того юношу с едва пробивавшимися усиками. И я не удержался и напомнил ему Горький 1958 года. И тут он посветлел, подошел, взял за руку и сказал: – «Я вас помню. Вы были первым и единственным молодым человеком, пришедшим ко мне там за кулисы. Я вас вспоминал. Собираюсь в Москву, может быть, там увидимся». С этими словами его у меня забрали и увели.

И я снова почти забыл о нем, пока не появились сообщения о праздновании в Магадане 90-летия Козина при поддержке и участии Иосифа Давидовича Кобзона с открытием Музыкального салона.

Вскоре после этого Козин умер. С тех пор прошло еще 20 лет, и вот к 110-летию со дня рождения Вадима Козина в Магадане благодарные соотечественники и почитатели его таланта установили памятник певцу.

Эта заметка мне далась труднее всех. Перечитав все написанное о Козине, я пришел к выводу, что, к сожалению, там много лжи, написанной людьми, которые не поняли его, и по недомыслию поддались на уловки, подсунутые им теми, кто калечил его жизнь. Тщательно проанализировав все материалы, я пришел к выводу, что его посадили в 1944 году за конфликт с НКВД, связанный с гибелью его семьи в блокадном Ленинграде, которую он просил вывезти.

Козин с детства отличался от сверстников не только тем, что писал стихи и музыку, он был эмоциональным и ранимым. А после того, что учительница гимназии принуждала его к половым оргиям, у него возникло острое отвращение к нормальным половым отношениям. Эта психическая травма сделала его закомплексованным в отношении любви на всю жизнь. Но любовь была неотъемлемой частью отношений всех окружавших его людей, среди которых он чувствовал себя любимым. Исполняя со сцены с большим успехом песни о любви, он освобождался от внутреннего гнета, от страха. Любовь слушателей и поклонников возвращала его в нормальное состояние. Но оставаясь вне публики, он вновь испытывал одиночество, связанное с неспособностью любить той восторженной любовью, о которой пел. Очень многое, включая Автобиографию, написанную якобы им самим в тюрьме по требованию начальника следственного изолятора УКГБ по Магаданской области 24 декабря 1959 г., не выдерживает никакой критики. Это мнение многих, не мог он написать такое. Не стало и широко известным, как он объяснил НКВД в своё время, почему не пишет и не поет песни о Сталине.

А правда о нем отражена в публикациях истинных любителей его таланта и официальном снятии с него всех обвинений и судимостей. Вадим Алексеевич Козин был несомненно выдающимся артистом и народным любимцем, чье творчество на протяжении многих десятилетий дарило людям радость, учило любви и состраданию. Его голос как будто освещал темные стороны нашей жизни, согревал стынущие души, помогал им находить силы жить. Я счастлив, что мне тоже довелось испытать на себе магию его таланта. Нет никакого сомнения, что его песни еще долго будут звучать и учить людей красиво преподносить свои чувства. Это часть сокровищницы мировой культуры.

Наш уголок нам никогда не тесен.
Когда ты в нем, то в нем цветет весна,
Не уходи, еще не спето столько песен,

Еще звенит в гитаре каждая струна.

ЛАРИСА ЛАТЫНИНА

Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы — как истории планет.
У каждой всё особое, свое,
и нет планет, похожих на нее. (Е.Евтушенко) 

Ее называли символом эпохи: только медалей – олимпийских, чемпионатов мира, Европы и СССР – у нее более полутора сотен. Ее имя занесено в Книгу рекордов Гиннеса и в список самых выдающихся спортсменов мира в Зале олимпийской славы в Нью-Йорке. Ее рекорд 18 олимпийских медалей – абсолютный рекорд в истории спорта – продержался до 2012 года – 48 лет!

Голодное послевоенное детство – отец погиб под Сталинградом, мать днем работала уборщицей, а ночью истопником. Провинциальный Херсон, разруха, нищета, а девочке хотелось… танцевать! В хореографической студии при Доме народного творчества занятия были платные.

Кто мог предположить, что уже через 10 лет о ней будет знать весь мир? Я пишу эти строки со слезами на глазах, вспоминая и свою жизнь в те годы. Как ни тяжело было, но вера и надежда не покидали нас.  

С Ларисой Латыниной я познакомился в 1959 году. В то время я работал конструктором в КБ Управления Днепровского пароходства. В нем работал и Иван Латынин, который к моему ошеломлению оказался мужем самой знаменитой тогда женщины не только в СССР, но и во всем мире. Его жена Лариса Латынина к тому времени уже успела триумфально выступить на Олимпийских играх в Мельбурне (1956 – 4 золотых медали), на Чемпионате Европы (1957 – 5 золотых медалей) и на чемпионате мира (1958 – 5 золотых медалей). Я не считал серебра и бронзы. Это был мировой триумф киевлянки!

Звезды такой величины, близко общавшейся с работниками Пароходства, еще не было, и поэтому приглашение Ларисы Латыниной для встречи с коллективом было радостным и торжественным событием. Пикантность состояла в том, что большинство наших сотрудников даже не подозревало, что муж Ларисы работает среди них. Была торжественная часть с интереснейшим рассказом Латыниной о наших спортсменах и их успехах на мировых соревнованиях. Были и личные беседы в неформальной обстановке, в которых уже не медали, а простота и обаяние Ларисы покорили всех.

Мы были тогда людьми, общение которых отличалось дружелюбием, а быт простотой. Редкие вечеринки по поводу дней рождения или праздников проходили в квартире виновника торжества или гостеприимного хозяина. Скромность обстановки и угощений с лихвой компенсировалась приятностью отношений. Всем тогда были знакомы такие слова как этика, идеалы, нравственность, достоинство и честь. Уровень интеллигентности соответствовал общему уровню культуры жителей тогдашней столицы Украины.  

Однако… Вспоминается эпизод, когда на одном таком вечере у Ларисы Латыниной некто спросил где она была перед этим. И получил бесхитростный ответ – у врача. А вот дальше всё было не обычно.

– А у какого врача?

Это был перебор, который всех напряг. Вопрос был бестактным по сути и по форме, и уж совсем не к месту. Эта неделикатность, видимо, подтолкнула Ларису на розыгрыш. Почувствовав обстановку, она улыбнулась и ответила, как мне показалось, с озорством и вызовом:

– У гинеколога.

Это прозвучало как гром с ясного неба! На эту деликатную область медицины было табу, но наш простой товарищ не заметил и спросил:

– И что он тебе сказал?

Ба! Немая сцена по Гоголю. Тут мы уже все были на грани обморока, а Лариса, глазом не моргнув, ответила:

– Он сказал, что такой красоты половых органов он ни у кого еще не видел.

Трр-аах! Казалось, сверкнула молния, и потолок обрушился на наши головы. У всех перехватило дыхание. Это был удар воистину ниже пояса. И только тут до нашего героя дошло… он покраснел и смутился.  

Лариса засмеялась, разрядив обстановку и передав нам ощущение радостного веселья, перевела стрелки внимания на другие темы.

Вот таким непростым и находчивым человеком она была. И в то же время я чувствовал себя с ней абсолютно комфортно без закомплексованности. Я был никем, а она звездой первой величины, не страдающей звездной болезнью, простой в общении. И разница в возрасте (я был моложе на 3 года) не ощущалась, она общалась со всеми на равных. Сейчас это кажется невероятным, а тогда было нормой.

Лариса часто бывала вне Киева на тренировочных сборах и на соревнованиях, и мы спросили однажды Ивана: не волнуется ли он, что Ларису кто-то соблазнит, тем более, что её окружали при этом такие красавцы-гимнасты как Титов, Шахлин, Азарян. Нет, ответил он, там такая железная дисциплина и ответственность, что никаких дополнительных нагрузок или эмоций, которые могут повлиять на результаты соревнований, не допустят ни тренеры, ни сами спортсмены. На кону честь команды, честь страны, ничего личного. 

За выдающиеся заслуги государство дало Латыниной хорошую квартиру в Киеве, автомобиль «Волга ГАЗ-М-21», и семья жила без многих проблем, с которыми сталкивались менее успешные граждане.

Главной радостью в семье была дочь Татьяна – это чудо, с которым на четвертом месяце беременности Лариса завоевала на чемпионате мира в 1958 году шесть медалей, и которая с полным основанием разделяет эту победу матери. Кто еще летал до рождения над гимнастическими снарядами на соревнованиях такого уровня в утробе матери? Уже одно это легендарное событие вызывает у меня преклонение перед ними обеими. 

Тогда же они купили и радиоприемник «Фестиваль» с пультом дистанционного управления. Я выразил восторг, это ж можно, не вставая с дивана крутить настройки! И Лариса мне ответила: – Знаешь, это уже роскошь, такое можно купить, когда у тебя уже все есть, и ничего больше не надо.

Сейчас, вспоминая эти её слова, я не могу не отметить её скромность и непритязательность. Ей ничего больше не надо было! Сравните с теми, У КОГО ПОТРЕБНОСТИ сегодня БЕЗГРАНИЧНЫ.

В то время революционная Куба делала первые шаги в увековечивании своей революции в кино. Первые фильмы сразу попали в Киев и на них устраивали культпоходы по предприятиям. Иван пришел с Ларисой. В «Зеленом театре» под открытым небом на склонах Днепра амфитеатром поднимались лавочки без спинок. Фильмы показывали по вечерам, когда стемнеет. Усаживались в сумерках, я оказался рядом с Ларисой слева от неё, Иван сел перед нами на лавочке ниже. Сзади были незнакомые парни. Фильм был незрелищный, игровой, но сделанный под документалистику. На экране в горном районе революционные солдаты устроили засаду над дорогой, по которой продвигалась колонна правительственных войск. В результате перестрелки один из революционеров был ранен. Его уложили между деревьями, он хотел пить. Воды не было. Один из бойцов полез на дерево, сорвал конусообразный лист, в котором видимо была влага, и поднес его к губам раненого.

– Ананас! – сказал кто-то из ребят, сидевших сзади и выше нас. Лариса, полуобернувшись, тихо сказала:

– Ананасы не растут на деревьях.

– А где же?

– На земле как капуста.

– А ты откуда знаешь, они в Союзе не растут.

Лариса хотела ответить, но передумала и, наклонившись ко мне, полушепотом сказала:

– Я сама их срезала ножом, когда Фидель Кастро водил меня по своему саду.

Им она этого не сказала. Легко понять почему.

Конечно, мы следили за успехами наших киевских гимнастов олимпийских чемпионов Ларисы Латыниной, Бориса Шахлина, Юрия Титова, Полины Астаховой блестяще выступавших далеко от Киева. Но телевизора у меня тогда не было и впервые я смог поболеть по-настоящему только в 1960 году на Чемпионате СССР, проведенном в Киевском дворце спорта.

После блестящих побед на Олимпиаде 1960 года в Риме, где Лариса Латынина завоевала 6 наград (3 золота, 2 серебра и 1 бронза) и снова стала абсолютной олимпийской чемпионкой, на этих соревнованиях в Киеве она выступила, пропустив вперед Астахову, которой не повезло в Риме, где она упала с бревна. Мы считали, что это наши советские судьи «топят» Ларису и ревели возмущенно до хрипоты, поддерживая ее. Случайна ли была эта неудача, сказалось ли переутомление после Олимпиады, или это был результат по договоренности в руководстве спорта страны в поддержку Астаховой – этого мы не узнали

Но последующие годы ознаменовались снова триумфом на всех соревнованиях. Соответственным было и отношение государства, почет, награды, приемы…

Так и улетела наша звезда на космическую орбиту, и больше я ее не видел. Последние фото нашел в интернете.

Разошлись и ее пути с мужем Иваном Латыниным, давшим свою фамилию херсонской девочке Ларисе Дирий.

Лариса Семеновна живет на подмосковной даче, ведет фермерское хозяйство, сама готовит, убирает, гладит, помогает дочери, живущей недалеко с двумя внуками. Бывшие супруги поддерживают дружеские отношения и встречаются на семейных торжествах. Иван Ильич ленинградский блокадник, познакомившийся с Ларисой в Херсонской мореходке, не расстается со штурвалом и в домашней обстановке.

27 декабря 2014 года Лариса Семеновна Латынина отметила свой 80-й год рождения.

После Новогодних праздников Иван Ильич Латынин приехал ко мне домой с подарком от юбиляра

Книга не простая, а содержащая уйму фотографий, поздравлений, воспоминаний о необыкновенной жизни нашей легендарной Ларисы Семеновны Латыниной (Дирий).

Таких поздравлений так много, что я даже не берусь перечислить все имена, среди которых и государственные деятели, и космонавты, и артисты, и, конечно же, спортсмены.

Иван Ильич рассказал мне о том, как проходили юбилейные торжества, показал фотографии, сделанные на юбилее и до того, о жизни счастливого семейства.

Эта книга по количеству фотографий с запечатленными моментами, которые стали историей не только семьи, но историей спорта и страны представляется мне настоящим сокровищем. Я хочу обратить особое внимание на подпись Ларисы Семеновны, в которой графически изображено гимнастическое бревно с фигуркой спортсменки, иллюстрирующее ее пожелание: "Никогда не терять равновесия и не вешать нос!" 

Великая украинка отмечала юбилей в Москве и на пригородной даче, где живет последнее время. Родственница Ларисы Семеновны, Наталья, связалась со мной и рассказала о своем исследовании семейной родословной, прислала мне фотографии и поделилась тем, что знала. Она сама публиковала в свое время рассказ о семье и родственниках Ларисы Латыниной и, естественно, заинтересовалась тем, что знаю я. Так мы вдвоем продолжили собирать материал о семье, а он неожиданно оказался очень интересным.

Мы уточнили «дерево» родословной семьи Ларисы Дирий (Дерий), ведущей начало из Дериевки (укр. Деріївка) – село в Онуфриевском районе Кировоградской области Украины. А вот о родословной Латынина у нас ничего не было. Этот пробел частично восполнил сам Иван Ильич. И тут оказалось, что мы имеем дело с не простыми людьми, а с потомками дворян и прославленных героев.

Иван Ильич Латынин ведет свой род от Лушковых, среди которых Кавалер Св. Георгия 4-го класса (1852г.) герой 1-й обороны Севастополя полковник Лушков Михаил Иванович, командир Волынского пехотного полка. В ночь с 1 на 2 апреля 1855 г. он командовал вылазкой 3-х батальонов своего полка впереди пятого бастиона. В этой вылазке он был, тяжело ранен в бою и скончался от ран. Памятник М.И. Лушкову – установлен в Севастополе на центральной аллее и представляет собой прямоугольную стелу из белого мрамора, установленную на постаменте. На лицевой стороне стелы – мемориальная надпись. В 2003 году восстановлено утраченное навершие – четырехконечный гранитный крест (автор – архитектор Г.С. Григорьянц).

Его сын Николай Михайлович был женат на Зинаиде Александровне Лушковой-Аменитской – дочери Александра Аменитского, военного врача и преподавателя Военно-медицинской академии в С-Петербурге. Их дети - морские офицеры Владимир (похоронен в Таллине), Александр (во Франции под Марселем). А дочь Лушкова Ольга Николаевна вышла замуж за Илью Латынина и было у них 5 сыновей.

Один из них наш Иван Ильич Латынин, а были еще Сергей, Константин, Николай, Павел. У Ильи Латынина был брат Всеволод и еще пока неизвестные родственники. 

За заслуги перед отечеством предки Ивана Латынина были жалованы грамотой с присвоением звания дворянства с подписью царицы Екатерины II с сургучной печатью. Сама грамота потерялась после смерти двоюродного деда Ивана Ильича Бориса Латынина, который, кстати, был одним из самых известных востоковедов Эрмитажа. В 30-х годах он был репрессирован и реабилитирован в 1957 г. Грамоту пытались найти, но пока ничего не получилось. Осталась только фотокопия. Есть дворянский герб Латыниных, он был опубликован в 1 томе Гербовника, в 1798 году.

АЛЕКСАНДР БИЛАШ, ЛЕОНИД ВЫШЕСЛАВСКИЙ

Так уж случилось, что с раннего детства я любил кино. Заканчивая учебу в школе, я мечтал стать кинорежиссером. Написал в Москву во Всесоюзный институт кинематографии (ВГИК) письмо с просьбой прислать условия поступления. Ответ обескуражил. До подачи заявления требовалось представить работы, характеризующие творческий потенциал личности: рассказы, стихи, сценарии, фотографии, кинофильмы, рисунки, публикации, сведения об участии в мероприятиях, относящихся к искусству, конкурсах, наградах… Не все это, конечно, а что есть. Но я был к этому не готов, у меня ничего не было, только мечта, и та рухнула.

Мама устроила мне встречу с братом своей сотрудницы Константином Масиком, который уже два года учился в Горьковском институте инженеров водного транспорта (ГИИВТ). И он, рассказав мне какой у них замечательный институт, уговорил поступать в него. Так я поступил на судомеханический факультет, на котором учился и он. Через два года тяжело заболела мама, я вернулся в Киев, начал работать, и заканчивал уже КПИ.

В 1961 году, работая в ИЭС им. Е.О.Патона, я убедил начальство в необходимости создания в институте любительской киностудии для съемки технологических процессов и достижений. Меня поддержали.  

Первые кадры

Уговорил профком купить кинокамеру, осветители, бачки для проявки пленки. Администрация тоже пошла навстречу и выделила нам комнату, что тогда в условиях острейшего дефицита производственных площадей было для неё очень сложно. В студии было около 50 человек и специализация: режиссеры, сценаристы, операторы, осветители и даже актеры. Мы сняли ряд фильмов, в том числе документальный «На охоте», с участием заядлого охотника Владимира Евгеньевича Патона, брата нашего директора Б.Е.Патона. Был и игровой фильм «Телефон», с юмористическим сюжетом. Фильм «Подводники на Черном» рассказывал о подготовке подводных спортсменов, которые нужны были нам для подводной сварки и киносъемки. Проблема была в дефиците кинопленки. Помогал «доставать» зам. Директора Института индивидуальный кинолюбитель академик Д.А.Дудко, снимавший до этого даже бытовые сцены в командировках. Так однажды в 50-х годах он был в командировке с Борисом Евгеньевичем Патоном, с которым жил в многоместном (!) номере, где заснял БЕ в трусах, застилающего постель. В кадре было не менее 5 кроватей.  Эту уникальную пленку он передал мне в архив нашей киностудии. Этот бесценный материал я так бережно хранил, что не знаю где он сейчас.

 Тогда же на общеакадемической комсомольской конференции, на которой былсам Александр Владимирович Палладин – Президент Академии, я выступил с речью, в которой призвал создать во всех институтах любительские киностудии для подготовки кинолюбителей для съемки производственных процессов и исторических моментов общественной жизни институтов, включая отдых, спорт и пр. Это было неожиданно ново и принято с интересом. Палладин тоже поддержал меня.

На конференции, как оказалось, присутствовали и представители украинской кинодокументалистики, которые неожиданно предложили сотрудничество.

 Совершенно случайно в том же 1961 году я наткнулся в самой популярной у киевлян газете «Вечерний Киев» на объявление о собрании работников кинематографа и прессы. В нем было написано, что вход свободный. У меня было много претензий к украинскому кино, и я не мог не пойти.

Я помню все до малейших подробностей, потому что в моей жизни это было крупным событием. Попасть на встречу ведущих украинских работников кинематографа и прессы и выступить там с разгромной речью было неслыханной и незабываемой дерзостью.

 Помню, как неловко я себя чувствовал на том собрании, где важные кинорежиссеры и руководители киностудии им. А. П. Довженко уговаривали журналистов рекламировать их бездарные фильмы. Я не выдержал, когда председательствовавший на собрании кинорежиссер Тимофей Левчук посетовал, что выступают только представители Ромео, имея в виду киношников, а представители Джульетты-прессы отмалчиваются, – так любви не будет. Сам не знаю, как я поднял руку. Первое, что я сказал с трибуны, после того как меня попросили представиться для протокола, ошарашило всех. Я сказал, что я выступаю не от Ромео и не от Джульетты, а от породивших их Монтекки и Капулетти, то есть от народа. Я был самым молодым в зале. Проснулись все, даже дремавшая в первом ряду старая большевичка Вишневская, встречавшаяся с Лениным.

 В первой части этого неожиданного в первую очередь для меня самого выступления я показал бессмысленность потуг кинематографистов даже с помощью печатной рекламы затащить зрителей на фильмы студии Довженко. Причина – низкое качество их сценариев, режиссуры, актерского исполнения и полное незнание жизни тружеников на производстве. Люди уходят из зала, не досмотрев фильмы даже до середины, настолько неправдоподобно и неинтересно то, что им показывают. Я привел примеры совершенно нелепых эпизодов из фильмов других студий, в том числе Студии им. Горького. Я напомнил эпизод из фильма «Екатерина Воронина», где показали «соцсоревнование» двух крановщиков, посмотреть на которое сбежались, бросив свои рабочие места, все работники порта. – «Ты за кого болеешь?» - «А ты за кого?». Это что футбольный матч или бокс? Авторы фильма не имели ни малейшего представления о том, что такое соцсоревнование (нередко формальность или профанация и показуха), не говоря уже о производственной дисциплине и о том, что на производстве часто не хватает вагонов, и некуда выгружать грузы. В этих условиях требовать увеличения скорости разгрузки противоречит плановой организации труда. Соревнования портальных крановщиков выглядело настолько нелепым, что зрители сказали - это же полнейший дурдом!

Я спросил, как могло случиться, что в огромной армии сценаристов, режиссеров, операторов, редакторов, актеров, осветителей, монтажников, администраторов и многих других не нашлось ни одного человека (!), который сказал бы: так делать нельзя, – это неправда, это халтура.

Потом с не меньшей уверенностью я говорил собравшимся, что за бортом их внимания остается главная черта двадцатого века – научно-технический прогресс. И неоспоримо, что его творцы – люди науки и техники – должны занять соответствующее место и в произведениях искусства. В поддержку этой мысли я привел высказывание поэта П. Г. Антокольского о том, что литераторы, которые не просиживали бессонные ночи, пытаясь постичь тайны атомного ядра, предпочитают плестись в арьергарде современной жизни.

На этом совещании, как я потом узнал, присутствовал и поэт Леонид Николаевич Вышеславский(ЛН), главный редактор журнала «Советская Украина», который позже по его инициативе в 1963 году был переименован и стал называться «Радуга». Вышеславский искал меня в перерыве, но не нашел, т. к. неизвестный мне молодой человек, немного старше меня, зажал меня в углу и буквально пытал, заставляя ответить на вопрос: как композиторам отображать научно-технический прогресс. На что я ответил, что не знаю «как», ввиду использования в этом великом жанре искусства абстрактного сочетания звуков, вызывающих различный отклик чувств. Но парень был очень настойчив, проявляя искренний интерес к моему мнению. Меня это удивило, но я ничего не придумал кроме как, видимо, поиска соответствующего сопровождения сюжетной основы, подобно тому, как в музыке отражают добро и зло. Он согласился с тем, что это бывает нелегко, и неожиданно затронул выступления, сказав, что кроме меня никто ничего путного не сказал. Заодно заметил, что его учитель композитор и профессор консерватории Данькевич любит выступать, говорит много, увлекательно, а закончит, и думаешь: о чем он говорил? И сравнил его выступления с надутым шаром, который лопнул, не оставив ничего. При этом сделал глубокий вдох и выдохнул, как бы надувая шар. При этом развел руками – пусто! Он отпустил меня, только когда нас пригласили обратно в зал.

К моему удивлению, все выступавшие после набросились на меня, критикуя, кто как мог. Председательствовавшие Левчук и Левада время от времени переговаривались, недовольные поворотом событий.

После совещания показали премьеру фильма студии Довженко «Роман и Франческа». Перед показом нам представили творческую группу, в составе которой был режиссер-постановщик Владимир Денисенко, актеры Павло Морозенко, Николай Рушковский, и композитор Александр Билаш – им оказался тот самый парень, пытавший меня в перерыве. Тогда еще никто не знал, что он станет знаменитым композитором и даже Председателем Союза композиторов Украины.

Фильм понравился и был тепло принят. Это была несомненная заслуга режиссера Денисенко, мелодичных песен композитора Билаша в исполнении Людмилы Гурченко (Франческа) и безупречной игры Николая Рушковского. Примечательно, что фильм вышел в двух вариантах на украинском и русском языках, в том числе и песни. В украинском Гурченко пела "Мала я човен і море, мала коханого я..." В русском варианте: "Были и лодка и море, был и любимый со мной..." И так по всему фильму.

Много лет спустя Вышеславский сказал мне у себя дома:

– «А знаете, когда я почувствовал себя впервые «стариком»? Когда услышал юношу, громящего авторитеты. Мне тогда было сорок с чем-то… и говорил он с такой страстью, с такой убежденностью о том, что именно научно-технический прогресс является главной позитивной чертой нашего времени. Доказывал полному залу маститых работников кино и прессы, что главными героями всех их произведений должны быть люди науки… Это было во время глупой дискуссии о физиках и лириках. Их противопоставляли, сталкивали. А этот еще совсем молодой человек уже видел в науке поэзию». 

Меня трясло как в лихорадке. Он настороженно расширил глаза, глядя на меня, и тогда, опережая его вопрос – «что со мной?», я сам спросил:

– «Это было в 1961 году? В президиуме сидели Тимофей Левчук и Александр Левада, а после заседания показали фильм «Роман и Франческа» Владимира Денисенко?».

– «Вы тоже там были?», – удивился он.

– «Я, кажется тот, о ком вы говорите, тот юный нахал».

– «Просто мистика какая-то! Это Провидение привело вас ко мне! Я ведь вас тогда искал в перерыве, но не нашел».

ЛН по-видимому были приятны эти воспоминания, он подозрительно улыбался чему-то известному только ему.

– «Помните, какой была реакция зала?» – неожиданно спросил он, явно желая уже не проверить меня, а скорее чем-то удивить. Я ответил, что, конечно, помню, как все обрушились на меня, забыв, зачем пришли в этот зал. Но аргументированных серьезных возражений я не заметил. Самое «умное» из сказанного было: «а як же той вчитель, що навчив і виховав вашого вченого, він що тепер другорядна людина, яка не заслуговує бути відображеною у творах мистецтва?». Но вы же понимаете, что я к этому не призывал.

– «Вы сорвали мероприятие!» – сказал он твердо, как отрезал. И лицо его при этом было строгое, абсолютно серьезное. Подождал чуть, упиваясь моею растерянностью и торжествуя, довольный достигнутым эффектом. Потом неожиданно хитро улыбнулся и продолжил:

– «Сорвали мероприятие инициаторам от кино. Но… спасли прессу. Вы бросили им… спасательный круг. Вступив с вами в полемику, журналисты лукавили. Они уклонились таким образом от темы собрания, и это уже не выглядело с их стороны явным саботажем обсуждения рекламы кино. После вашего выступления о рекламе речи быть уже не могло».

– «Когда вскоре после этого собрания вышел фильм «Девять дней одного года», я опять вспомнил ваше выступление и подумал: не дошло ли оно до Москвы, или не добрались ли вы сами до авторов фильма Габриловича и Ромма. Уж больно все в этом фильме было, как вы хотели». Он произнес это с удовольствием, понимая какое впечатление произведут на меня его слова.

Разве можно это забыть?

В середине декабря 2002 года я позвонил Леониду Николаевичу, чтобы справиться о здоровье и обменяться последними впечатлениями. Он был в прекрасном настроении, я бы сказал даже в творческом кураже, рассказал мне о подготовке изданий новых стихов, в том числе на украинском языке, чему был особенно рад.

Мы договорились о встрече в канун нового года, и я продолжал обдумывать, как и чем отметить приближающееся его 89-летие (18 марта 2003 года) и 90-летие, которое тоже не за горами. В план входила дальнейшая популяризация идей Института Председателей Земного шара – творцов нового образа жизни без войн в счастливом и правдивом мире среди наук и искусств. Я готовил новый материал о Председателях в развитие брошюры «Хлебников – первый Председатель Земного Шара», изданной в 2001 году к 87-летию Леонида Вышеславского с моим предисловием «Украина – родина Председателей ЗШ».

Однако наша встреча, увы, оказалась совсем не такой, как мы планировали.

20 декабря в Украинском Доме на Европейской площади состоялось очередное собрание Николаевского землячества города Киева. Встретили ЛН как всегда сердечно не только в силу того, что он старейшина, но и памятуя его настоящий триумф на предыдущем собрании, где он презентовал свою книгу стихов «Николаевская колыбель».

Собрание прошло по плану. Расходились в десятом часу вечера. ЛН предлагали отвезти домой, но он отказался, желая прогуляться пешком. Попутчиков и провожатых не оказалось, и домой ЛН… не пришел.

Внук Глеб рассказал мне по телефону, что обзванивал милиции и больницы пока не узнал, что в одну из больниц на окраине города доставлен неизвестный мужчина в бессознательном состоянии, подпадающий под описание Леонида Николаевича.

По скудным сведениям ЛН неизвестным образом оказался в районе Академгородка. Неизвестный человек вызвал скорую помощь, когда нашел его полураздетого явно нуждающегося в медицинской помощи. В больницу ЛН привезли уже без сознания и поместили в реанимацию с диагнозом инсульт. Фронтовику Вышеславскому не раз за его век приходилось выживать и от вражеских ран, и от коварных недугов. Но здесь все было иначе. Сердце работало, но с перебоями, врачи делали свое дело по обязанности, зная неутешительный прогноз. Оставалось надеяться на чудо. Чуда не произошло.

В 3-м часу ночи с 25 на 26 декабря ЛН скончался, не приходя в сознание.

Патологоанатом «не нашел» следов насилия, но отсутствие верхней одежды, денег и другие признаки убедили близких в криминальной причине этой смерти. В наши дни все возможно.

Случилось нечто, не укладывающееся в сознание. Трудно представить, с чем ему пришлось столкнуться. Что это были за чудовища, которые могли напасть на 90-летнего старика, ограбить, завезти за 20 километров и бросить полуголого на морозе. Как страшно должно быть столкновение поэта – носителя высоких идеалов, с бездонной мерзостью человекоподобных гнид. Так думали родные и близкие в порыве потрясения.

Мне тоже представлялась эта смерть явно преждевременной. Как бы там ни было, но милиция не нашла оснований для своего «беспокойства» и судебно-медицинская экспертиза не проводилась. 89 летний возраст считается достойной вершиной для ухода, доступной немногим. Поэтому и удивлялись в милиции дотошности родственников, какая, мол, разница от чего он умер.

28 декабря в Доме Писателей на ул. Банковской состоялась церемония прощания с поэтом. Я с трудом пристроил рядом с большим портретом ЛН (кисти его дочери Ирины) знамя ПЗШ. Кое-кто подходил и спрашивал, чье это знамя. Я объяснял, что это знамя Председателя Земного Шара, придуманное первым ПЗШ Хлебниковым, принадлежит оно сейчас 3-му ПЗШ Вышеславскому и провожает его в последний путь.

Малое фойе не могло вместить всех желающих. От имени Правления Союза писателей траурный митинг вел Петр Осадчук. На его плечи в последнее время легла нелегкая ноша проведения многих писательских юбилеев и похорон, но, несмотря на «навык» в подобных речах, чувствовались в его словах и искренняя скорбь, и глубокое знание творчества Вышеславского. Затем выступил поэт Иван Драч. После оценки литературного наследия в первой части своего выступления Иван Федорович вдруг, широко разведя руки, заговорил о том, что мы хороним Председателя Земного шара! Примечательно то, что, выступая на украинском языке, он не переводил этот титул в Голову Земної кулі, а просто произносил русские слова, которыми, кстати, изобиловала его речь, с украинской фонетической окраской. Потом выступали поэты Рауль Чилачава, Юрий Каплан, Олекса Ющенко, переводчик стихов ЛН поэт Мыкола Карпенко, Алла Потапова и многие другие. Выступали от Министерства культуры и еще откуда-то, говорили о его вкладе в международное литературоведение и дружбу народов. Но еще больше было людей, которые молча стояли в истинной скорби, и их молчание и склоненные головы говорили больше, чем ораторы.

Потом начались церковная панихида, прощание и возложение цветов. На подушечках были приколоты правительственные награды, полученные ЛН за боевые и трудовые заслуги. На отдельной подушечке экспонировался Знак ПЗШ. Его необычность особенно привлекала и задерживала взгляды.

Могила Вышеславского была приготовлена на Байковой горе в том месте, где захоронены актер Леонид Быков, дирижер Натан Рахлин, профессор микробиолог Сергей Дяченко, поэт Василь Стус и др. достойные сыны Отечества. Под траурную мелодию духового оркестра ЛН проплыл на руках к месту вечного пребывания. На могиле вновь выступили П. Осадчук и другие близкие и любившие ЛН люди. После выступлений была продолжена панихида с участием певчих. Я стоял во время всей церемонии, держа склоненным знамя Председателя Земного шара с траурными лентами. Ко мне подходили и гробокопатели, и другие люди спрашивая: какой партии принадлежит это знамя. Я всем объяснял, цитируя Хлебникова, а сам думал о том, что перерезанное красной молнией голубое знамя безволода ВПЕРВЫЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОДНЯТО И РАЗВИВАЕТСЯ НАД ЗЕМЛЕЙ! Впервые через восемьдесят пять лет после его описания Хлебниковым. Наибольший интерес к знамени и к моему рассказу проявили, как мне показалось гробокопатели, которых почему-то было больше обычного – человек десять. И благодарили они за рассказ не походя, не просто из вежливости, а как-то проникновенно, почти церемонно. Чем-то задела легенда Председателей Земшара этих простых людей, которых профессия нередко делает грубыми.

Поминки провели в кафе «Эней» под Домом Писателей. И здесь руководил уже Юрий Каплан. Опять было тесно, тем не менее, вечер памяти Леонида Вышеславского прошел под сенью его высокого духа с воспоминаниями и чтением его стихов и ему посвященных. Здесь уже больше было личного в воспоминаниях о поэте, учителе, друге… Это заговорили молчавшие на официальной церемонии.

9 дней выпали на 3 января 2003 года. С утра, невзирая на мороз, моросил легкий дождь, превращая тротуары и дороги в настоящие катки. В 9 часов утра мы собрались в старой церкви-ротонде с колоннадой на Аскольдовой могиле, возрожденной из паркового павильона в церквушку греко-католической конфессии. Молебен длился полтора часа при участии четырех священнослужителей и певческого хора, после чего на микроавтобусе и легковых машинах мы поехали на кладбище. С нами поехали и два священника продолжить панихиду. Главный из них был симпатичный и вел себя красиво, поддерживал людей на скользкой дороге на кладбищенской горе.

После кладбища в зеркальной гостиной квартиры Вышеславских его бас уже освящал поминальную трапезу. За ширмой Глеб поместил проигрыватель и дважды в процессе воспоминаний включал грампластинку с записью чтения Вышеславским его стихов. Это было потрясающе – ЛН как бы был с нами. Все молчали, а его голос читал и читал стихи…

Через пару дней я привез книги «Власть» и «Тая в улыбке грусть» для Ирины Леонидовны, пожелавшей иметь их во Франции. Мы пили чай и прощались. Передача знамени ПЗШ преемнику была назначена на 14 января.

Король умер! Да здравствует король!

Я вспоминаю слова Леонида Николаевича Вышеславского: «Может быть, меня признают пророком и поставят памятник!». И мне они уже не кажутся шуткой. Мне кажется это нашим долгом.

Мессия оставил мне завещание в предисловии к сборнику моих стихов:

«Мы вправе многого ожидать от союза поэзии и науки, чувственного и логического осмысления мира. Это основа созидания человека общества будущего и цель института Председателей Земного Шара. Анатолий Мозжухин добровольно взял на себя обязанности знаменосца Председателей, популяризируя рожденную великими поэтами традицию как моральный исток нового образа жизни без войн и насилия в красивом мире Счастья, Правды, Наук и Искусств. Пусть же не устанут его руки нести это знамя!».

Не устанут. Клянусь!

Он ушел «с надеждой, что таких знаменосцев будет много, и они помогут Председателям выполнить их историческую миссию».

Религию делают не мессии, религиюделают апостолы.

Новый образ жизни тоже не создается одним человеком.

Слово за нами.

ПЫРЬЕВ, ЛУКОВ

 В январе 1963 года по инициативе Председателя Союза кинематографистов СССР Ивана Александровича Пырьева в Киеве состоялся  Первый Учредительный съезд работников кинематографии Украины. Цель – создание Союза кинематографистов Украины. К моему большому удивлению получил приглашение и я. Видимо, кто-то из организаторов съезда запомнил мои вышеописанные выступления. Это было чудо, фантастика. Потом узнал, что я, возможно, был единственный кинолюбитель среди маститых профессионалов.

Съезд был очень представительным – это было событие № 1 всесоюзного масштаба.

 Были делегации из республик. Только делегация РСФСР включала таких титанов кино как Иван Пырьев, Борис Андреев, Михаил Кузнецов, Тамара Макарова, Леонид Луков, Григорий  Козинцев, Людмила Погожева (ред. журн. «Искусство кино») и др. светочей и кумиров советского кино. Были и другие выдающиеся деятели неизвестные мне, что вполне естественно.
Среди украинских делегатов больше заметны были наши выдающиеся всесоюзно прославленные актеры Дмитрий Милютенко, Юрий Тимошенко и Ефим Березин, Олег Борисов, режиссеры Виктор Иванов, Владимир Денисенко и др.

В Президиум избрали 51 человека. Выбрали мандатную и ревизионную комиссии.

Сразу сказалась неподготовленность съезда по части микрофона, отсутствие блокнотов и синхронной съемки, позже – скудность меню буфета.

Председатель оргкомитета Тимофей Левчук выступил с 2-х часовым докладом.

В обсуждении выступали представителей разных кинопрофессий, в том числе от союзных республик. Приведу краткие записи из моей записной книжки:

Вадим Собко от Союза писателей Украины. Говорил о языке и переводах сценариев, жаловался на суржик.

Владимир Денисенко, кинорежиссер (появился микрофон). Отметил недостаток квалифицированных рецензий, необходимость упорядочения терминологии, отметил дедраматургию, бессюжетные фильмы, интриги.

Л.Д.Луков, реж. «Мосфильма» (раньше работал в Киеве). Призвал не заимствовать дух из западных фильмов, а вникать в дух, жизнь и характер рабочего человека. «Почему стало стыдным любоваться пейзажами, мощью заводов, говорить слова, которые когда-то звали на борьбу. Итальянские неореалисты говорят, что они покинули павильоны и снимают в узких улочках, где обитают их герои. Но они не говорят, что это было у нас еще за 30 лет до рождения неореализма. Надо быть исследователями жизни, подолгу бывать в тех местах, где бьется пульс нашей жизни. Довженко хорошо знали в селах не только по голосу, но и по походке. Здесь он брал мудрость стариков, чистоту и наивность девушек, отвагу парубков».

Цвиткунов, дир. к/студии им. Довженко говорил о проблемах студии.

Олесь Гончар «Мені дуже прикро дивитися як молодь зрікається своєї рідної мови».

Карабанов, шахтер из Донецка. «Группа артистов и режиссеров не побоялась приехать на фестиваль украинских фильмов в Донецк, хотя знала, что не все их фильмы по нраву нам. Пришлось им туго, их было мало, а нас много. А здесь, наоборот, я один, а вас много» (смех в зале)». Карабанов говорил, что ему кажется, что есть на студии Довженко потенциал для роста.

С приветственным адресом от шахтеров выступил и Главный инженер шахтоуправления. От имени шахтеров он подарил творцам кино шахтерскую лампочку.

Александр Левада от Президиума съезда поблагодарил и ответил, что единственным ответным даром на этот символический подарок могут быть только фильмы, достойные этих людей.

Кудин, зав. кафедрой эстетики КГУ. «Поселился писатель на краю села. Его спрашивает крестьянин Довженко (отец А.П.Довженко) почему он тут хату ставит. – Потому, что мне для творчества тишина требуется. – А я по своей наивности думал, что для творчества нужны люди. А скажите, против чего и кого вы пишете? – Я пишу не против, а только «за». – Тогда зачем же та писанина нужна?» (смех в зале).

Островская, реж. студии науч-поп фильмов. «Надо не только искать, но и находить».

 Л. Погожева редакт. журн. «Искусство кино». «Наибольший интерес сейчас к работе операторов. Тодоровский, Баташвили вызывают гордость. Это и является наиболее характерным итогом истекшего года. Кино отстает в завоевании умов от литературы. Нет актерских удач, потому что некого играть актерам. Нужны настоящие кинописатели».

Из Одессы – «Разница в номенклатуре не создает разницы в интеллекте». (как смело!).

Сергейчикова, артистка кино. Говорила об отсеве актеров со студии им. Довженко. «Непонятно кредо отсева, и что будет с отсевом, балласт? Актер должен быть соавтором образа. Актер – творец, пропускающий образ через свою индивидуальность, а не просто играет, кого хотят от него. Но для этого нужно чтобы актер был высокоинтеллектуальным. Для этого актерам нужен театр-школа. На студии осталось 15 актеров, а должно быть 40 или + 40. Меня спрашивают при встрече коллеги – Снимаешься? – Нет. – Ах, как мне тебя жаль. А я не хочу, чтобы меня жалели».

Миллер, Ленинград. «Должен вам сказать, что за последнее время вы нас радуете редко, огорчаете чаще». (В этот момент операторы перестали снимать и погасили свет. В зале раздался смех).

Пырьев, Председатель оргкомитета Союза кинематографистов СССР. «Многие киноработники создают группировки на основе приятельских или групповых отношений, ругают одни и восхваляют другие, не заслуживающие того фильмы. Многие предлагают разделить зрителя на элиту и плебс по интеллектуальности фильмов, и низкое качество фильма объясняют неподготовленностью зрителя. Мы не только философы, первооткрыватели истин, поучатели, а мы еще и развлекатели. Мы еще обязаны создавать зрелища. Мы поучаем зрителя, а поучать нечему, зритель умнее нас. Только начался фильм, а зрителю уже все ясно. А дальше скука. Критика ругала фильм «Человек-амфибия» и хвалила другие фильмы. А в Москве «Человек-амфибия» просмотрело 1 млн. 700 тыс. чел., а те фильмы, которые хвалили, за тот же срок в 10 раз меньше. В том, что «Амфибия» смотрится, виноваты мы. Зритель хочет красоты, музыки, фантастики, ловкости, спорта. А мы куда-то стараемся залезть в дождь, в минорную погоду. Нет массовой песни, которую бы уносил зритель с собой прямо из зала. Многообразие жанров необходимо зрителю, чтобы ему было весело и интересно. Это политическая задача».

Критикуя кинематограф Украины и студию Довженко, сказал, что у нас не дают молодым проявить себя. И рассказал как, будучи 3 года директором «Мосфильма», поддерживал молодых режиссеров. Когда к нему тогда приехал от нас Чухрай, который был в Киеве лишь 2-м режиссером, он дал ему лучших сценаристов, лучших операторов и художников, и в результате 3 фильма Чухрая получили первые места на международных фестивалях. Это были "Сорок первый", "Баллада о солдате" и "Чистое небо".

Выступали представители кино Белоруссии, Узбекистана, Литвы, Азербайджана и др., а также работники культурных ведомств, но их выступления меня не заинтересовали.

В перерыве съезда делегаты бросились друг на друга, видимо не часто имея случай пообщаться. Подходили к наспех выпущенной стенгазете, в которой были убогие «перлы» с упоминанием людей и названий их фильмов:

Б.Андрееву. Во всех ты, Боренька, нарядах хороша.

И.Пырьеву. Наш общий друг. Здесь ему почет и место // он известный активист // и «Богатая невеста» // и отличный «Тракторист». (Имелся в виду фильм «Трактористы»)

В.Иванову. Охотясь и зимой и летом // В.Иванов стрелял дуплетом // и редкий случай, он попал // – Двух зайцев сразу наповал. (странная ассоциация с фильмом «За двумя зайцами»).

А.Мишурину. реж., опер. Киев. Тонул он в «Годы молодые» // и подавал сигналы SOS, // и перед ним возник вопрос: // как выбиться в передовые? // Он об «Колонку» бился год // и сделал «Королевой» ход. (Здесь о фильмах «Спасите наши души» и «Королева бензоколонки»).

Уровень стихотворных «перлов», как видите, характеризовал организаторов мероприятия.

У меня не было знакомых, и я пошел в буфет. Присев за свободный столик я наблюдал, как постепенно группировались компании, оживленно обсуждающие общие интересы. За мой столик никто не садился и я, пользуясь тем, что на меня никто не обращал внимания, прислушивался к чужим разговорам.

–       Можно присесть? – раздался надо мной голос.

Я поднял глаза и чуть не захлебнулся своим лимонадом. Надо мной стоя сам Пырьев! Видимо у меня был настолько искренне ошеломленный вид, явно не киношный, что он, опускаясь на стул, сразу понял, что я не соответствую контингенту собрания, и со свойственной ему бесцеремонностью спросил:

–       Ты как сюда попал?

–       Как кинолюбитель.

С перепуга я судорожно вынул из нагрудного кармана пригласительный билет (у настоящих киношников были мандаты) и показал его Пырьеву.

–       Какие молодцы, кинолюбителя пригласили! А я думал ты в окно залез, я бы на твоём месте так и сделал. Кинолюбители должны были лезть сюда через все окна.

Тут мне хочется пояснить моё состояние. Иван Александрович Пырьев был здесь не просто важной персоной. Это был Бог советского кино, кинорежиссёр, сценарист, актёр, автор культовых фильмов «Трактористы», «Свинарка и пастух», «В 6 часов вечера после войны», «Сказание о земле Сибирской», «Кубанские казаки», «Идиот»  и других. Основатель и первый председатель Союза кинематографистов СССР. Народный артист СССР. Шестикратный (!) лауреат Сталинской премии. От него зависело очень многое в отечественном кино. Это был заоблачный авторитет в этом мире. Неудивительно, что к нему боялись даже подойти собравшиеся на съезде коллеги. И это было заметно. А он сам сел рядом со мной. И все смотрели в нашу сторону, недоумевая, что это за пацан около него? Зато Пырьев рядом со мной чувствовал себя совершенно раскованно, как бы сбросив груз ответственности, лежавшей на нем, как на организаторе.

–        Хочешь, с Луковым познакомлю? – сказал Пырьев.

В этот момент в буфет входил не узнанный мною солидный человек.

–       Лёня! – и подняв руку, поманил его к нам.

Иван Александрович представил меня Лукову! Подумать только: меня познакомил с Луковым сам Пырьев!

С режиссером знаменитого фильма «Два бойца», в котором играли Марк Бернес и Борис Андреев. Можете себе представить моё состояние и степень адреналина, если даже сейчас при воспоминании у меня мурашки бегают по всему телу? 

И Пырьев и Луков не могли предположить, что я, присутствующий на съезде, мог не узнать Лукова вблизи, выступление которого видел издалека из зала. Леонид Давидович тоже удивился, что я сам не напросился на знакомство с ним. Правда, полушутя заметил, что здесь есть и другие, не спешащие с ним познакомиться. Ошеломленный такой компанией я уже не видел, что почти все в буфете поглядывают в нашу сторону. Обратил мое внимание на это Пырьев.

–       Посмотри, как по-разному они смотрят. На многих лицах можно прочесть причину проблем украинского кино. Зависть. Они не помогают друг другу. Талант раздражает бездарность. Чухрай до сих пор был бы у них никем. Даже поручив ему постановку фильма, они не дали бы ему лучшего оператора, художника и директора фильма. Учись быть гением добра в своем творчестве, в своём кино. 

Эти его высказывания, как и все предыдущие, приведены мною почти дословно. Они вонзились в мою память, как и многие другие на всю жизнь. Таким я был тогда. Мне было 24 года.

На прощание он сам догадался, что я хочу попросить у него автограф, но не решаюсь, и взял мою маленькую записную книжку и расписался в ней.

Луков умер через три месяца 24 апреля 1963 (в 53 года) на съёмках фильма «Верьте мне, люди». Похоронен на Новодевичьем кладбище, 8 уч. 28 ряд в районе Центральной аллеи.

Пырьев – через 5 лет 7 февраля 1968 (в 66 лет). Вернувшись со съемок, он лег и умер во сне. Медицинское освидетельствование установило шесть инфарктов, перенесённых на ногах во время работы… Третью серию фильма «Братья Карамазовы» уже пришлось заканчивать Кириллу Лаврову и Михаилу Ульянову. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище 7 уч. правая сторона, 3 ряд.

Его слова: «Учись быть гением добра в своем творчестве» я запомнил на всю жизнь как завещание.

УРОК АДЖУБЕЯ

Если все хорошее и плохое, что было в нашей жизни, отделить друг от друга и плохое взять и выбросить, то останется только хорошее и жизнь получится счастливой. Так конечно сделать нельзя, но попробуйте выбросить плохое не из жизни, а из памяти.

Люди, помнящие сделанное им зло, всегда несчастны. Злопамятность надо в себе полностью искоренить. Мстительность тоже. Никогда никому не мстите. Истинно великие прощают слабости и несовершенства «меньших» братьев своих.

В одной из многочисленных командировок на предприятия, где внедрялись разработанные мною машины, я встретился в 1975 г. с человеком, представившимся мне как Константин Аристархов, журналист, бывший корреспондент газеты «Комсомольская правда», автор нескольких книг по материалам зарубежных встреч и путешествий. Он рассказал мне следующую историю о знаменитых в те дни красавице актрисе Ирине Скобцевой и выдающемся журналисте и издателе, бывшем главном редакторе центральных общесоюзных газет «Комсомольская правда» и «Известия» Алексее Аджубее. В студенческие годы Аджубей и Скобцева встречались и казались настолько гармоничной парой, что все считали их женихом и невестой. Но Аджубей женился на Раде Хрущевой, которая не считалась красавицей, но была дочерью Никиты Сергеевича Хрущева – главы государства. И хотя Рада и была славной и умной женщиной, Аджубею не удалось избежать подозрений, что он не жену выбирал, а тестя. До Аджубея доходили подобные разговоры, но он относился к ним снисходительно и отвечал с улыбкой: «Если бы я женился на писаной красавице Ирине, то стал бы для всех только «мужем Скобцевой», а так я буду Аджубеем». И он оказался прав. Его талант журналиста и редактора были очевидны. Редактируемые им газеты были самыми лучшими и самыми читаемыми в стране.

Должность главного редактора центральных газет в советском государстве была номенклатурной и давала огромные политические возможности и власть над должностными лицами любых ведомств и предприятий. Критика прессы могла уничтожить любого. Еще больше зависели от него люди, непосредственно работающие в газете. Их судьба целиком зависела от того, что им доверят и поручат. Он – Главный редактор – решал, кого пошлют в деревню месить грязь сапогами, передавая вести с полей, а кого работать собственным корреспондентом за границу, где и деньги не те и жизнь совсем другая.

Но однажды на каком-то веселье один из корреспондентов, назовем его Вадим, напился до потери чувства страха и в присутствии Аджубея в оскорбительной форме начал развивать мысль, что не будь тот зятем Хрущева, не был бы он Главным вовек. Те, кто еще сохранял способность мыслить, оцепенели и подумали, как бы им незаметно исчезнуть, чтобы Аджубей не увидел, что они были свидетелями этого унизительного для него инцидента. Вадима все сразу посчитали живым трупом. Аджубей, как бы отвлекшись с кем-то, без комментариев покинул вечеринку. На следующий рабочий день все боялись не то что подойти к Вадиму, а даже смотреть на него. Сам Вадим, осознавший содеянное, одиноко сидел бледный и ждал заслуженного увольнения. Он знал, что после этого его не примут на работу даже ни в одну заводскую многотиражку. Журналистом ему уже не работать.

И тут, как гром с хмурого неба, раздался вызов Вадима к главному редактору. На заплетающихся ногах побрел он на свою Голгофу. В обычно шумной редакции царила мертвая тишина.

Открыв дверь кабинета, Вадим, как сквозь туман, увидел поднимающегося ему навстречу Аджубея. С виноватой улыбкой тот подошел к нему, крепко пожал руку, говоря:

– Слушай, Вадим, я вчера так напился, что не помню, что я там тебе наговорил, но ты извини меня, если я тебя чем-то обидел.

Обалделый Вадим, приходя в себя из полуобморочного состояния, глядя в пол, с трудом выдавил:

– Нет, это ты извини меня, не знаю, что на меня нашло... я понес этот бред, я так не думаю, не помню, как...

Аджубей его перебил:

– Не понимаю, о чем ты, но ты же знаешь, как я к тебе отношусь, поэтому, если ты на меня не обижаешься, то я очень рад и давай приступим к делу.

Пришедший, наконец, в себя Вадим, уже глядя в лицо Аджубею, тихо сказал:

– Прости меня, я идиот.

И Аджубей, глядя на него и добродушно улыбаясь, шутя ответил:

– Я знаю, но сейчас давай прервем объяснения в любви, так как нам предстоит интересная работа.

Дав Вадиму вполне престижное задание, Аджубей вышел вместе с ним из кабинета, обнимая за плечо и продолжая на ходу уточнять детали на виду у всех сотрудников.

И все! На том и кончилось!

Как повлияло это на престиж Аджубея легко представить. Случай этот быстро стал известен и личный авторитет Аджубея отодвинул на второй план его родственные связи. А что бы было, поступи он, как ожидали от него сотрудники?

Любое зло, сделанное вам по злобе или глупости, прощайте и забывайте сразу. Объявите всем о своих принципах: всех любить, не обижаться, не помнить зла и не мстить никому, никогда и ни за что. Объявите всем, что вы прощаете всех наперед за любые гадости или подлости, которые они захотят сделать вам. Ведь у вас тоже может ума не хватить поступить наилучшим образом, вы тоже можете сказать или сделать глупость, обидную для кого-то. В этом случае поспешите сказать, невольно обиженному вами человеку: «Прости меня, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть, просто ума не хватило, прости, если можешь, ты же знаешь, как я тебя люблю». И виновато улыбнитесь.

И получите тут же прощение.

PS: Сознательно гадости делают людям, обычно, рассчитывая на их болезненную реакцию. При вашем объявленном всепрощении делать вам зло просто бессмысленно, так как страдать вы не будете, а это лишает злоумышленников всякого удовольствия.

Научите себя все плохое сразу забывать. Вас ограбили? Это большое горе! Сделать уже ничего нельзя? Тогда все, р-р-раз и забыто! А все хорошее старайтесь запомнить, впитать в себя, раз за разом вспоминая с упоением каждую минуту счастья. Плохое настроение, хандру «лечите» воспоминаниями картин природы, моря, леса, костра, компании, любви…

Любовь – это святое чувство.

Все успехи в жизни, особенно связанные с преодолением тяжелых препятствий, запоминайте как победы с ликованием души на всю жизнь. Вспоминайте хорошее почаще и счастье вам гарантировано.

ИСААК СТЕРН И МСТИСЛАВ РОСТРОПОВИЧ

Я их слушал в Киеве, но не мог предположить такое.

Я бывал на концертах Мстислава Ростроповича еще как советского виолончелиста. Слушал и других выдающихся наших пианистов и скрипачей, но скачок в моём восприятии классики произошел в мае 1956 года на единственном концерте в Киеве Исаака Стерна (США). Тогда на афишах филармонии его именовали как Исаак Штерн. И именно так я его запомнил на многие годы пока не увидел, что он все-таки Исаак Стерн а также Айзек Стерн. Аналогичные ляпы бывали и позже, например, Вен Кляйберн в СССР именовался как Ван Клиберн.

Сейчас, когда я вспоминаю тот концерт Штерна, я ощущаю необъяснимый трепет, как будто не прошло с тех пор более 60 лет. Это было настоящее потрясение, от которого я дрожу и сейчас, заново переживая открывшиеся мне тогда новые ощущения.

В автобиографической книге Исаака Стерна есть фотография, которая запечатлела музыканта на площади перед зданием филармонии. В этой толпе я тоже был, и без труда разглядел там себя. Близко мне подойти не удалось, да я и не считал себя вправе. 

Стерн был первым американским музыкантом, приехавшим в Союз после Второй мировой войны. В своем последнем интервью незадолго до смерти на вопрос что ему больше всего запомнилось, он ответил: «Люди, которые впитывали музыку всеми своими порами. Было удивительно видеть, как они реагировали на исполнение, как у них загорались глаза. Казалось, что для этих людей, музыка была так же важна, как вода и воздух, так они слушали, затаив дыхание». Это на 100 % относится и ко мне.

Игра Стерна отличалась от виденного и слышанного мною ранее эмоциональным проникновением и полным переворотом чувств. Он не играл произведения, записанные композиторами в нотах, он жил в этой музыке своим пониманием её и передавал то, что он ощущал, нам, а мы невольно поддавались и проникались его гениальным прочтением того, что раньше слышали иначе, приземленнее. Он заставлял нас взлететь на новую вершину чувств, на которой мы еще не бывали. Это была новая для нас музыка, в которой мы тоже жили вместе с ним, благодарные за это открытие новых для нас ощущений. Ощущений потрясения.

Не только я был в таком состоянии. В перерыве я слышал разговор взрослых компетентных в музыке людей, которые говорили, что это его фантастическое исполнение объясняется тем, что он получил перед концертом сообщение из Америки о рождении у него сына, поэтому такое вдохновение.  Позже я узнал, что это не так, что сын у него родился через три года, а жить в музыке был его принцип, которому он учил и студентов Давида Ойстраха, когда тот пригласил его в свой класс показать своих учеников.

Чем отличалось исполнение Стерна от других великих скрипачей? Что заставляло залы с присутствием профессиональных музыкантов принимать его с необычным восторгом? Об этом много написано. Отмечалось и фантастическое владение скрипкой, и одухотворенность тонкой интерпретации, то погружающей в глубину настроения, то возносящей за пределы осознания происходящего. Стерн завораживал публику, вовлекая слушателей в сопереживание с ним исполняемого сочинения. Он показывал своё понимание известных произведений. И это было для многих невероятным событием. Вне зависимости от уровня знания музыки все испытывали восторженное удовольствие.

С того концерта и я вынес на всю жизнь трепетную любовь к «Интродукции и Рондо Каприччиозо» Сен-Санса и «Цыганским напевам» Сарасате.

Великие шутят по-своему.

Мстислав Ростропович и его жена Галина Вишневская были лишены советского гражданства в 1978 году во время несанкционированного пребывания в Париже. До этого на них «был зуб» за то, что приютили у себя в Союзе Солженицына. Вернул им гражданство Ельцин в 1990.

В то время Ростропович жил в Вашингтоне и работал главным дирижером Вашингтонского оркестра. Естественной была и дружба Ростроповича с такими музыкантами как Исаак Стерн и флейтист Жан-Пьер Рампаль. Они играли друг у друга на юбилеях, в том числе на 60-летии Ростроповича в Кеннеди-центре в 1987 году.

В 90-м 70 лет исполнялось Айзеку Стерну и Мстислав Леопольдович, получив приглашение, задумал…

Юбилей Стерна отмечали в Сан-Франциско на родине Стерна, куда должен был приехать Ростропович. Но он настойчиво приказал устроителям торжества скрыть то, что он будет на юбилее, и не включать в программу, объявив, что занят. Приехав тайно, он поселился в отдаленной гостинице, вызвал из местного оперного театра портных и заставил сшить на него балетную «пачку» лебедя, блузку, трико и тапочки-пуанты 43-го размера. На голову ему привезли диадему.

Приехав заранее до начала торжества он по сговору с организаторами в тайной комнате, где уже ждали его гримеры, переоделся, загримировался, и пошел в женскую уборную проверить, что он неузнаваем. Убедился, что даже 43-й размер тапочек не заметили.

Дальше было невероятное. По сценарию сам великий актер Грегори Пек должен был читать новый текст «Карнавала животных» Сен-Санса с текстом, измененным под Стерна, где он встретил женщину похожую на лебедя и влюбился. И она стала его женой Верой Стерн. А Ростропович должен был играть «Умирающего лебедя» Сен-Санса на виолончели. Для этого подговорили виолончелиста упасть в обморок, схватившись за живот, его забрали сразу три доктора. Оркестр ничего не знал, только пианист должен был играть без остановки вступительные аккорды. А Ростропович выплыл на сцену в пачке на пуантах спиной к публике, помахивая плавно руками, воображая себя Майей Плисецкой. Проплыв так через всю сцену туда и обратно, он сел за виолончель и заиграл. При этом он вдруг остановился и пошел к ящику с канифолью, в котором только что «канифолил» пуанты, и наканифолил смычок, сдув с него пыль. Тут только начался хохот. Вернувшись к виолончели Ростропович сыграл «Умирающего лебедя» до конца.

Оркестранты подумали вначале, что это какая-то престарелая балерина подружка Айзека пришла поздравить его таким образом.

Позже Ростропович написал; «…должен сказать, я редко имел такую овацию, какую получил в тот вечер. Но Айзек на меня обиделся. Почему? Вера Стерн мне сказала, что он так хохотал, что… обмочился. Это, во-первых. А во-вторых, на следующий день в «Нью-Йорк Таймс» и других газетах не было портретов Айзека, а были только мои фотографии. Словом, получилось так, что я у него нечаянно отнял популярность. Конечно, ему было обидно: 70 лет исполнилось ему, а повсюду я в образе «Умирающего лебедя».

Это было давно. Их уже нет. Но их будут помнить многие. Как помню их я.