Симферополь

Снежная земляника

(народное японское сказание в авторской обработке)

Как-то злая вдова жила в поселении горном
И растила она двух прекрасных богинь-дочерей.
Сердце младшей из них было на удивление чёрным,
Ну, а старшая дочка была всех на свете добрей.

Младшей дочке, О-Хана, работа была не по нраву,
В вечной холе и неге у матери дева росла.
Ну, а старшая – падчерица, ей и хлеба по праву
Не хватало, судьба и любовью её обнесла.

Имя ей – О-Тиё, от сестрицы тряпьё да лохмотья
Доставались одни, ну, а той – всё шелка-кимоно,
Привезённые в дар, и на этом хмельном поворотье
Нищеты и тоски старшей дочери жить суждено.

Доставалась бедняжке тяжёлая в доме работа,
Выбирала ей мачеха дело, что всех погрязней.
У сестрицы О-Ханы другая на свете забота:
Перед зеркалом крутится да в небесах журавлей

Пересчитывать может, зевать на окошко часами
Да покрикивать: это, и то, и другое ты ей принеси...
О-Тиё прикрывает следы от пощёчин опять волосами,
«Что заснула ты там? Подь сюда, головой не тряси!»

Раз поссорилась мать с пожилою сварливой соседкой:
«Что ты учишь меня? Научи лучше младшую дочь.
Вон, растёт у тебя всё ленивицею-привередкой
И по дому тебе лишь О-Тиё осталась помочь.

Знамо, время придёт, и девицы невеститься станут,
К старшей дочери свататься будет крестьянин любой,
И богатый, возможно... на младшую вовсе не глянут,
Кто жениться захочет на дочке, хотя и родной?

Ну, родная – что толку? Лентяйка она и неряха:
Ни еды приготовить, ни даже сандалий сплести.
Не починены будут у мужа и плащ, и рубаха.
Ей бы только у зеркала умэ весенней цвести!»

Разозлилась на девушку мачеха пуще волчицы
И решила: «Скорее проклятую со свету сжить!»
Что бедняга ни сделает, куксится и беленится.
О-Тиё уж не знает, как мачехе ей угодить.

Наконец, и зима шелком синим окутала горы,

На дворе пробирает мороз, да и руки красны

О-Тиё на ветру… А О-Хана и мать разговоры

Ни о чём завели, и греются у стороны,

Где огонь в очаге показался им более жарким,

Да без дела сидят: ведь работает старшая дочь,

На уме у девицы лишь только шелка и подарки,

Что же ей до сестрицы, которую зимняя ночь

Застаёт на дворе за тяжелой подённой работой,

И в закрытые окна глядятся с надеждой глаза.

Весь умишко О-Ханы одной только занят заботой:

День-деньской с разогретого места бы ей не слезать.

Раз девица совсем от тепла очага разморилась

И от лени своей, да и матери вдруг говорит:

«Что-то жар заломил, оттого мне сейчас заблажилось

Холодку надкусить…» – «Сколько хочешь там снега лежит!» –

Предложила ей мать охладиться снежком заоконным,

Да девица капризная ноет: «Невкусен тот снег!»

И бормочет ей тоном своим привередливо-сонным:

«Я хочу насладиться блаженнейшей самой из нег!»

«Да какой же? – руками старуха всплеснула, –

Золотишко тебе привезли, дорогие шелка,

Да… ещё… и шубейку чудную из меха манула,

Успокоиться б нам, нищета будет недалека,

Если тратиться так!..» – «Необычного лакомства хочет

Моя жадная до наслаждений родная душа!»

«Что за лакомство можно достать за пределами ночи?» –

«Земляника зимою неведомо как хороша!

Спелых ягод хочу, что крови Идзанами краснее!» –

«Так зимой землянику, ну, где ж тебе, милая, взять?»

«О-Тиё мы пошлем, способна она, разумею

На морозе подолгу работать и просто стоять».

Подняла тут капризница вой и рыдание, будто

Сам герой Сусаноо все ветры в единый собрал,

Так прошла не одна обойденная сердцем минута,

Вой О-Ханы всю душу вдове по-живому порвал.

«О-Тиё, подь сюда!» Во дворе та одежду стирала,

О передник протерла холодные руки свои.

«Вот корзина тебе, земляники чтоб спелой набрала,

А вернёшься ни с чем – не минуешь тогда полыньи!»

«О, моя госпожа! Земляника растет ли зимою?»

Но корзина увесиста, как и надменен ответ:

«Поищи-ка под снегом, не вздумай вернуться пустою,

Что О-Хана сказала, тому возражения нет».

И несчастную девушку вмиг за ворота прогнала,

Лишь корзину забросила следом за ней на порог.

И закрыла все двери, О-Тиё чуть-чуть постояла

Да поплакала, после, не чуя ладоней и ног,

Побрела она в горы, где шапками снег серебрится.

И ребёнку известно: под снегом едва ли растёт

Земляника, иначе бы с голоду птицы

Не скитались по лесу, в котором никто не живёт.

Сосны в поле стоят и гудят под плащами из снега,

Великаны и стражи как будто, ни дать и ни взять.

А по насту следы от лисичьего быстрого бега,

Здравствуй, снежная выбель! Где тут землянику искать?

Отнимаются руки, холодную темь разгребая,

И отчаянно слёзы теплы, почему не оплавятся льдом?

Из-за белых кустов порх да порх куропатка рябая,

Видно, девушка ей по случайности временный дом

Поломала… «Прости, о, снегов потаённая птица!

Видно, мачеха в горы послала меня неспроста…

Пролегает по снегу отобранной жизни граница.

Пред людьми и богами была я светла и чиста,

Будто снег, под которым следа не найдёшь земляники,

Только зверя лесного на белом красны письмена:

Куропатки и лисы, истошные хрипы и крики…

Я сестрице и мачехе, видно, живой не нужна».

Встала дева со снега, от слёз без пути и дороги,

Да по снежному лесу одна побрела наугад.

«Сохраните меня, о лесные чудесные боги!

И от диких зверей укрывайте с волос и до пят…»

Одолел её холод, усталость ее обратала,

О-Тиё провалилась по плечи в пушистый сугроб,

«Что за чудо-перина! Она без конца и начала…

Превратится едва ли в зимой приготовленный гроб».

Вдруг по имени кто-то окликнул, глаза приоткрыла,

Наклонился над ней старичок с небольшой бородой,

На косице на каждой снежинка чудная застыла, –

Видно, леса хранитель вернулся зачем-то домой.

Не за ней ли пришёл? Покачал он седой головою:

«Ну, зачем в этот холод пришла ты сюда, О-Тиё?»

«Злая мачеха мне повелела, по дочкину вою,

Земляники набрать – вот такое несчастье моё…»

«А не ведомо им: землянике не место под снегом?

Не печалься, родная, в беде я твоей помогу.

Добёремся до места неспешным лисицыным бегом,

Для таких вот, как ты, я поляну одну берегу».

Стало вдруг О-Тиё и тепло, да и радостно тут же,

И шагает старик по хрустящему снегу легко,

Заметает зима и позёмкою шелковой кружит,

Посмотрела на землю, увидела: недалеко

Им осталось идти, вместо снега – тропинка сухая

От горы и до сосен зеленым шарфом пролегла,

«Как же здесь хорошо! Умирала… теперь я живая,

В этом снежном лесу нежной сакурою расцвела

Жизнь моя…» – «Посмотри, там растет земляника, –

На поляну старик бородатый рукою махнул. –

Собери, сколько надо, до первого птичьего крика,

А потом возвращайся домой», – и во тьме утонул

Гор хранитель и леса. «Спасибо!» – кричала вдогонку,

Старику поклонилась до пояса девушка-снег О-Тиё,

Набрала земляники, вернулась. Увидев девчонку,

Госпожа изумилась: она ведь убила её,

В лес дремучий послав, на буранную злую погибель, –

Воротилась живой и корзину с собой принесла.

Наградила её белотканая сонная выбель,

И откуда она? Как покойник, собой не бела…

«Ты нашла землянику? – вдова донельзя изумилась. –

Неужели поляна такая в лесу позаброшенном есть?»

Вся от гнева она, как полено больное, скривилась.

Так погибла её опьяненная злобою месть.

Тут О-Хана на ягоды, словно буран, налетела

И за обе щеки стала алые вдруг уплетать:

«Слаще мёда они! Я такие как раз и хотела!

Земляника моя, о, какая же ты благодать!»

«Дай-ка ягоды мне!» – у вдовы тут глаза загорелись.

Оголтелая жадность ручищи тянула свои.

И О-Хана, и мать земляникой подснежной наелись,

О-Тиё не оставив и капли… Под свет молоньи,

Снежной бури грома О-Тиё они вновь разбудили, –

Та устала, замерзла, легла отдохнуть у огня.

«О-Тиё, просыпайся, дрянная девчонка, проснёшься ты или…

Да глазищи открой и сейчас же послушай меня!

Дочь О-Хана моя больше ягоды красной не хочет,

Земляники в горах тёмно-синей ты ей набери!»

«Так темно на дворе на пороге заснеженной ночи,

Да и синей та ягода и не бывает, умри

Хоть, не видела в жизни такой колдовской земляники!»

«Я не видела тоже… О-Хана ведь хочет её –

Значит, есть: говорят, бог горы – он великий:

Он поможет тебе, только лишь попроси, О-Тиё», –

А сама чёрной злобой и тайною завистью пышет,

Посылая девицу на самую верную смерть.

За окном воет буря, и лес под периною дышит,

Поминая недобро ночную метель-круговерть.

«Не гони меня в горы, любимая матушка, снегом

Замело все пути, не дойдя никуда, я умру!»

«Ничего, доберёшься неспешным лисицыным бегом,

Возвращайся ты с ягодами хоть совсем поутру!»

Побрела О-Тиё, лес окутали сумерки синим,

Переливчатым шёлком, его на себя ты надень.

Снега выпало много, такого лопатой не сдвинем,

И на соснах гудит голубая морозная звень.

Дева сделает шаг – снежным шёлком искрятся колени,

А за ним и второй – вот уже и по пояс в снегу.

Волки вышили след по чудной белоснежной шагрени…

Чу! Завыли опять… «Не для них свою жизнь берегу!»

Обняла она дерево, как островок в океане.

Белоснежные воды подступят до самых до плеч,

Ну, вот-вот… Протянув свои чёрные длани,

Смотрит смерть. «И на что свою долю беречь?»

«Что ты делаешь тут, О-Тиё? Красота лунолика

И на зимнем ветру, – вопрошал тот же самый старик. –

Аль не нравится матушке красная ярь-земляника?»

Этот ласковый голос до снежного плена проник.

Слёзы синим ручьём: «Госпожа меня снова послала,

Повелела О-Хане те ягоды-чудь принести.

Съели красные все, но, видимо, этого мало.

Коли не принесу, обратно не будет пути».

Тут у старца глаза молоньёй огневой засверкали:

Не в почете и зависть, и жадность у духов лесных…

«До тебя землянику такую иные искали,

Получили, а с нею – урок… Ну, да что я о них!

Пожалел я тебя и послал тебе ягоды красной,

Да злодейка-вдова что удумала! Ну, поглядим!

Проучу я её… ты ступай-ка за мною по ясным

Снежным звёздам, как будто по небу летим…»

И шагами широкими старец по снегу ступает,

Светит синим поляна, хотя и не близко, поди…

О-Тиё – со всех ног, но за духом едва поспевает.

Вот и ягоды – зимним огнём… Вот они – впереди!

И с корзиною полной девица обратно вернулась:

«Открывайте же, матушка, синие ягоды вам

Принесла…» И от злобы вдова содрогнулась:

«Как – нашла? Я не верю тем лживым словам!

Покажи! Быть не может, я думала: выели волки

У проклятой девчонки дурные тернины-глаза.

А на ней не царапины, будто бы даже иголки

Грозных сосен не тронули… Что тут могу я сказать?»

Тут О-Хана на ягоды эти, как смерч, налетела,

Начала синевой земляничною рот набивать.

«Слаще мёда она! Я такую как раз и хотела!»

«Мне! И мне!» – зарычала, как зверь, её мать.

«Вы не ешьте её, земляники такой не бывает!»

«Что? Наелась уже этих лакомых ягод в лесу?

Дай и нам насладиться!» – и зимняя синь убывает,

Превращая вдову в кареглазую диво-лису.

У неё и у дочери выросли рыжие уши,

Показался и хвост из-под розового кимоно.

Не ругательства – лай, и теперь-то зачем его слушать?

Прочь умчались лисицы. В горах заждались их давно.

О-Тиё вышла замуж, шло время лисицыным бегом,

Много ягод рубиновых муж для неё собирал.

Только вот земляники ни красной, ни синей под снегом

Никогда и никто в той деревне уже не искал.