Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 6 15 апреля 2018 г.
Лит. объединения Санкт-Петербурга
Алексей Королёв, ЛИТО им. Гампер
Окончил ЛЭТИ, ЛГУ и Европейский университет в Санкт-Петербурге. Член Союза писателей Ленинградской области и СПб. Печатался в изданиях СП ЛОСП, ЛЭТИ, альманахе «Четверг. Вечер» и журнале «Изящная словесность». Доцент кафедры инновационного менеджмента СПбГЭТУ «ЛЭТИ».
Воспоминания о Галине Сергеевне Гампер
С Галиной Сергеевной меня познакомил Александр Семёнович Танков. Это было весной 2004 года. Прошёл почти год после кончины моей мамы. Надо было как-то продолжать пока ещё жить. Студенты стали просить меня возродить литературное объединение в ЛЭТИ. Я обратился к директору Клуба студентов и сотрудников ЛЭТИ Светлане Васильевне Петуховой. Она отвечала, что конечно надо, что мне тоже пора уже приходить в чувства, и что она всемерно поможет воссозданию ЛИТО в ЛЭТИ. Стал вопрос о руководителе, и я обратился с этим к создателю ЛИТО в ЛЭТИ 1973 года А.С. Танкову. Танков дал мне телефон Г.С. Гампер и посоветовал попросить у неё руководителя для ЛИТО в ЛЭТИ (руководителя нам нашли с помощью Галины Сергеевны, им стала Алла Иосифовна Михалевич). Первый раз я увидел Галину Сергеевну тогда же, весной, на творческом вечере Халуповича. Потом она позвала меня к себе и разбирала со мной мои стихи. Это было летом 2004 года, а с осени я стал регулярно посещать её семинары.
Тогда мне казалось, что всех близких и любимых я давно потерял, и что мне терять в жизни больше уж нечего. Но скоро так получилось, что Галина Сергеевна стала для меня самым близким по духу и самым дорогим человеком. От неё исходило то же тепло людей старого закала, которого было так много в мои детские годы. С нею я чувствовал себя так же, как со своими старшими родственницами или с бабушкиными приятельницами в далёком детстве. Это были люди, выросшие и повзрослевшие ещё в дофевральской России. То же сияние духовной красоты, та же культура Серебряного века. Тогда, в юности, я заранее жалел о неизбежном уходе этого поколения и даже спрашивал у сверстников: «Что же будет, когда это поколение уйдёт?» Галина Сергеевна была последней из этой когорты, на много лет пережившей других носителей той великой культуры великой эпохи. И пусть меня обвинят в кощунстве, но я всё равно скажу: именно её несчастье, именно то, что она была с детства практически парализована, сделало её в буквальном смысле слова последней русской госпожой Серебряного века. Анна Андреевна Ахматова говорила, что не умеет сварить суп и, уж конечно, она никогда не держала в руках метлу или тряпку. И она это делала, конечно, из принципа. А Галина Сергеевна не держала и не могла держать в руке даже рукопись по причине своей болезни. Она не ходила по улицам, не встречалась с хамами, с теми, кого Фет называл интеллектуальной чернью. Всю жизнь она прожила, окружённая аристократами духа, а часто и крови, которые её справедливо боготворили. Она была по образованию и филолог, и художник. Всегда доброжелательная ко всем, без тени озлобленности (которая иногда бывает у прикованных к инвалидной коляске людей), всегда корректная, объективная, без малейшей примеси «вкусовщины», столь частой в людях искусства. Она сохраняла в себе совершенно детское восприятие жизни, часто восхищалась красивым деревом или холмом. В последний день своей земной жизни она ещё собиралась наутро ехать любоваться картинами золотой осени. Всегда прекрасная, всегда молодая, даже, казалось бы, остававшаяся ребёнком, она была в курсе всех последних достижений философии и искусства. Она лично общалась с Натальей Петровной Бехтеревой (которая отнеслась к ней очень тепло) и с Азой Алибековной Тахо-Годи (духовной вдовой Алексея Фёдоровича Лосева, которая отнеслась к ней, почему-то, довольно холодно). Её дух парил везде в этом мире, она всё знала, всё видела, всё понимала. С нею я чувствовал себя как в детстве. С нею обсуждал разные стихотворные, философские, религиозные вопросы.
При первом, кажется, моём посещении её дома, зашла как-то речь о загробной жизни. Она сказала: это придумано, чтобы люди не боялись умирать. И это не было словом атеиста, нет, это было слово глубоко верующего человека, но верующего умно и глубоко. Ведь только примитивные, весьма далёкие и от математики, и от философии люди могут всерьёз писать книги вроде «Бог как иллюзия». В таких книгах, доказывая иллюзорность, во многих случаях, нашего ощущения присутствия Бога, они делают вид, что доказали не импликацию «тогда», а импликацию «только тогда», о которой в их книге вообще не было ни слова. Галина Сергеевна была глубоко верующим человеком, носителем многовековой культуры своего славного рода. Её предок был знаменитым полководцем времён царствования Екатерины Великой, сражавшимся в Бородинском бою, он изображён на полотне Доу среди прочих генералов – участников Бородина. Её дедушка был священником Дворцовой церкви, уничтоженным большевиками. Духовник Галины Сергеевны, отец Михаил, который её регулярно причащал, из той же церкви Святой Равноапостольной Марии Магдалины, где служил дедушка Галины Сергеевны, говорил на похоронах, что Галина Сергеевна никогда не жаловалась ни на здоровье, ни на внешние условия жизни, а всегда только на творческий кризис, на то, что плохо пишется. И это при том, что ею написано огромное количество прекрасных стихотворений!
О её величии скажут другие. Не мне грешному об этом судить. Она была великим поэтом, великим учителем и великим человеком. Это знают все.
О её удивительном мужестве тоже говорили очень многие. Она ничего и никогда не боялась. Всегда первой бросалась в бой, защищая правду. За пять дней до кончины она ещё спрашивала меня, смогу ли я приходить, если семинар перенесут с четверга на среду (кто-то из её учеников был свободен по вечерам только в среду).
С ней всегда было легко, уютно и весело. Та простота в обращении в сочетании с высокой культурой, которая только и бывает у людей подлинно светских, буквально струилась в её обществе. Первыми её словами при нашей первой встрече были: «Что у тебя с позвоночником? Почему ты так стоишь?» Я ответил, что здоров, просто дурно воспитан, поэтому так держусь, и отдал на её суд свой сборник. При одном из первых моих посещений она спросила: «Хочешь чаю или чего-нибудь покрепче?» Конечно, я отказался. В другой раз как-то я ответил, что врач сказал мне, что будто бы, принимая психотропные лекарства (тогда меня выводили из депрессии, в которую я впадал каждые три года после кончины мамы), нельзя ни грамма алкоголя. Галина Сергеевна ответила: «Да брось ты, я всю жизнь на психотропах. Главное – не запивать психотропы коньяком». Мы говорили о великом А.Ф. Лосеве, о его «Диалектике мифа», я принёс Галине Сергеевне эту книгу. Потом она сказала, что книга у неё затерялась (ведь ей приносили горы опусов и рукописей). Я обещал принести другой экземпляр той же книги, но так и не принёс (жмот!). Ещё я обещал привезти прошлым летом двадцатилетней выдержки «Арарат» и тоже не привёз, думал, привезу осенью, ко дню рождения. Как, право же, важно спешить делать приятное людям, а не откладывать в долгий ящик, потом часто бывает уж поздно. И сколько раз в жизни я обжигался этим и всё не поумнел! Хорошо ещё, что почти на каждое занятие семинара у Галины Сергеевны мы находили предлог, чтобы принести вин и коньяков. Это тепло останется навсегда с нами. Всегда надо торопиться пить вино с дорогими людьми, пока они ещё с нами и пока мы сами ещё здесь.
Все прошедшие одиннадцать лет мысленно я всегда заранее прикидывал, о чём надо поговорить с Галиной Сергеевной. Теперь вдруг сразу стало не к кому идти и не с кем поговорить о жизни здешней и нездешней, о любви, о Лосеве, о Честертоне, о Бехтеревой и Юнге, о Боге.
Спасибо Вам, милая Галина Сергеевна! Вы были для всех нас второй мамой. Мы все, Ваши ученики, стали одной семьёй.
В тот роковой день, в пятницу, 25 сентября, я пришёл с работы поздно вечером. Весь день хотелось плакать, было тошно и незачем жить. Горе само изливалось в слова, конечно, это не были те стихи, которые мы пишем, иногда по несколько дней, подбирая слово к слову. Нет, это было просто безыскусственное излияние, которое я, естественно, не стал читать в обществе профессиональных поэтов:
***
Галине Сергеевне Гампер
Казалось, мне уж нечего терять:
Двенадцать лет назад скончалась мама.
И где ещё гнездилась благодать?
У Вас в гостях и под навесом храма.
Но за одиннадцать последних лет
Мне не было дороже человека.
При Вас горел, как в детстве, ясный свет
Носителя Серебряного века.
Спасибо, что в театр я не пошёл,
Всё ждал звонка от Вас в последний вечер,
Облокотясь на свой рабочий стол,
И вспоминал тепло последней встречи.
Теперь мне больше не к кому идти
С моими непутёвыми стихами,
Чтоб рассказать о новостях в ЛЭТИ
Или заплакать об ушедшей маме.
***
Серый волк
Я бежал, я как будто летел по дорожной пыли
Мимо терпких крушин и лиловых цветков иван-чая.
И соседские псы поравняться со мной не могли.
Я все таял и таял, все выше цветы замечая.
Уменьшаясь в размерах, я мчался быстрей и быстрей,
И протяжное время, гудя, подо мной прогибалось,
И ловил меня черным силком леший гиперборей,
И к воздушным рукам моим тихо подкралась усталость.
Я замедлил движенье и время, качнувшись назад,
Завертелось опять, я увидел резные палаты,
Древнекняжеский терем, орешник и яблони… сад,
И колодезь, и ковш, тот, что я уже видел когда-то.
И хотел я напиться, и все мне не взять было в толк,
То ли ковш серебрен, но воды и пьянее, и чище
Я не пил никогда, и откуда-то взялся вдруг волк,
Отраженьем глядит из воды, здоровенный волчище.
Как легко превращаться, а я-то ведь думал: обман —
Наши старые песни тотемной и преданной дружбы!
На крыльцо тихо вышел застенчивый княжич Иван,
Накормил меня, обнял и препоручил мне три службы.
Раздобыли мы всё, я еще обращался не раз,
И конем златогривым я был, мы ловили Жар-птицу,
И когда он поведал мне свой задушевный наказ,
Я привез от Далмата-царя на спине Царь-девицу.
Мы простились так нежно, в мой хвост она ленту вплела.
Я опять побежал, ускоряясь, быстрей, чем комета,
Мимо синих лесов, и хвостом, как по глади стекла,
Заметая озера, почти что со скоростью света.
Я опять сокращался до точки, потом тормозил,
И вернулся назад, снова облик приняв человечий,
Я прошел через сад и поднялся вдоль белых перил,
И присел меж родных, упиваясь течением речи.
И с тех пор я вполне убежден: наши предки могли
Обращаться, был опыт, тому доказательство – лента,
Что привез на хвосте я из Киевской Русской земли
И теперь демонстрирую еженедельно студентам.
Голубь
В раскрытую форточку голубь впорхнул
И, с лету ударившись об пол,
Полковником стройным уселся на стул
И честь по-военному отдал.
– Скажи, прапраправнук, достало ли сил
Тебе, хоронившему близких,
Когда подле Савичей ты возносил
Акафисты за Добронизских?
Просила меня твоя нежная мать,
С шестой полусферы взирая,
По норам кротовым порой залетать
К тебе из Господнего рая.
– О, мой прапрапрадед, так вот вы каков,
Отважный солдат-небожитель,
Лихой предводитель летучих полков,
Российских границ раздвижитель!
Поведайте, пращур, как туркам назло
Ходили вы в Адрианополь.
Сто двадцать пять тысяч бойцов полегло,
Но вами был занят акрополь,
И мир, триумфальный для русской земли,
С жестоким врагом подписали,
И в жертву Отчизне себя принесли…
Да всё либералы проспали.
Дог
Был дог пантерой в дымно-сизый час,
Был месяц под косой, звезда, поляна
И свежий вихрь ночной вселяли в нас
Зверей твоих, Артемис ли, Оксана?
И отрок прятался в шумящий вяз,
И вынимал фонарик из кармана,
На четвереньках лаем заходясь,
Как будто Аср при дочери султана.
Но отчего из бездны полусна
Вселенского мне светит та луна,
Как символ смуглой дочери Салгира,
И унесенный ветром детский смех
Звучит в обрывках фраз далеких тех,
И лает быстроногая Багира.
* * *
О, не отпускайте, опять замело…
Хоть пару минут, хоть свечой на сугробе.
Мне в ваших ладонях свежо и тепло,
Как будто опять в материнской утробе.
Откуда-то силы приходят опять
К вершинам блаженства и праздничной скуки…
Ребенком ревнивым в слезах засыпать,
Сжимая в руках материнские руки.
Знать, время уже наступает, пора
И мне юнгианской дорогой печальной
Туда, где за фьордом темнеет гора,
Закатным путем к моей точке начальной.
* * *
Один, воззрев на женскую красоту, прославил при сем Творца и от единого взора погрузился в любовь Божию и в источник слез. И чудно было видеть – что для другого бы послужило рвом погибели, то для него сверхъестественно стало венцом.
А. Ф. Лосев. Диалектика мифа. X. 2
Кто созерцает формы милых жен
Не с любованием, но с вожделеньем,
Тот Богом изначально осужден.
Душа его не подлежит спасенью.
Об этом нам поведал добрый Бог
Не только в тезисах Нагорной речи.
Об этом повествует каждый вдох
И каждый волос, падая на плечи.
Об этом же писал еще Платон
В папирусах прославленного «Пира»
И думал кипрский царь Пигмалион,
Ваяя формы своего кумира.
Король однажды Рубенса спросил:
«Ты сластолюбец, верно, и наложник?»
На это Питер гневно возразил:
«Нет, сир, тогда бы не был я художник!»