Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 6 15 апреля 2018 г.

КЕРЧЕНСКАЯ МОЛОДЁЖНАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ СТУДИЯ «ДЕПО ПЕГАСА»

Анна ЛОЖКИНА

…и в возрастном, и в том романтическом понимании, что вызывает улыбку умиления. До тех пор, впрочем, пока слегка заражённая революционным вздором барышня не начнёт читать вам своих стихотворений. Умиление сменяется некоторым даже недоумением. Прежде всего потому, что её стихи действительно – её.

***

И вот, мы догораем, сожженные пламенем дрёмы.
Днем считаем планеты, а ночью всё в книги да в пропасть.
И не в силах на шаг отойти, словно пленники дома
Без дверей, стен и крыши. И давит решительно робость.

Столь прекрасными кажутся шрамы оков, и иконы
Осуждающе смотрят из пыльных шкафов и подвалов.
И костьми гулко перебирают деревья, чьи кроны,
Как последние флаги свободы – убоги и рваны.

И мы догораем. Пестрят огоньки небоскребов.
Они ярче, чем звезды. Как странно, как пошло... Как данность.
С пересадками ехать до счастья далёко. До гроба,
Как ни грустно, но ближе. Свербит вековая усталость.

Пробегут облака. Позовут за собой, и едва ли
Мы помчимся за ними, рыдая и ноги калеча.
Остановимся передохнуть, а лазурные дали
Нам закрыты уже беспристрастным решением вече.

Вдруг реальность покажется вычурной и кособокой.
Ниц падут перед выдумкой знания и теоремы.
Величавая пустошь испортит пейзажей убогость.
И руины покроют снега терпким сахарным кремом.

Догорим! И воздастся. И будет беззубое племя,
Взяв в кулак неизбежность, бежать сквозь века к переправе.
А на той стороне и свобода, и радость, и бремя,
Рассыпается, словно забвение ветхости в правой.

Догорим! На бегу восклицая о глупом бессилье,
По пути спотыкаясь о души всех тех, кто остался.
Небо снова покажется нам беззаботным и синим.
Зашипит под светилом убогий, безвольный и талый.

Мириады огней позади, за спиной, уже в прошлом.
Горизонт режет профиль зеленых и глупых мечтаний.
Нас действительность всё же настигнет. И череп раскрошит.
Догорели. И пепел наш правилом юности станет.

Встреча

Излишне прямо, сцепивши пальцы,
И взгляд свой в сторону отводя.
Зачем привел сюда самозванца,
Смешного, тихого как дитя?

Куда девались вся спесь и дерзость,
Упрямый нрав твой и пряный пыл?
От пьяных чувств теперь ум да трезвость,
И вместо горечи – смрад кадил.

Но тот, кто создан был, чтоб калечить,
Смертельной раны не исцелит.
И не поставит за душу свечку,
И не всплакнет у надгробных плит.

Сжигал мосты и топил суда ты,
И слыл пронзительным остряком...
Там, где тонули твои солдаты,
Я проходила и босиком.

Прошло немного, всего-то – вечность,
А я все так же вгрызаюсь в бой.
В тебе – скучающая беспечность,
Всё благоденствие да покой.

Сегодня юность, а завтра старость,
Скрипит несмазанное колесо.
И много жизни ли нам осталось?
Хочу прожить, чтоб запомнить всё.

А ты останешься там, за кадром,
Лениво потягивая лимонад?..
…Сражён? В раю вся твоя эскадра?
Тогда я лучше отправлюсь в ад.

***

Пускай завтра война или смерть.

Мы будем счастливы.

Как дети.

С.К.

Чертовски пророческими оказались слова,
Что сказаны были случайно, полушутя.
И пусть много что видел и много где побывал,
Пред глазами всё мордочки глупых голодных котят.

У меня что ни шёпот – предсмертный выходит крик.
Все вокруг потребляют лишь, много едят и пьют.
Ну, а мне-то для счастья всего ничего – приют,
И возможность знать, что цветок мой в жару не сник.

Скучает июль, изморенный от тоски,
Хоть много людей, всё музыка и кино.
Только вот отчего так шум отдает в виски,
И на берег хочется выброситься китом?
(Я в +30 никак не найду шерстяные носки!)
Вроде всюду зовут, но куда не ступи – притон.

За потерей потеря, букет бесталанных драм,
А бестактность рассвета – как вызов на смертный бой,
Мол «попробуй, уродец, выкарабкаться сам
Из ловушки, где заперт от мира с самим собой».

Безлико сутулое время шагает вдаль,
Только как от неторопливого шага спастись?
«Ну, здравствуй», – и, вместо дрожи, чтоб в голос – сталь.
Чтоб, когда остановишься передохнуть, – не вниз.

Я сижу, обезврежен, откатываю рукава.
Бой проигран, а (что уж там!) с ним и война. Увы.
Не в силах пустить натянутой тетивы.
Не в силах опять собрать себя со стола.

Но пора б перестать истязать себя зря,
Разлюбить тишину и мрачнеть перестать в лице.
Револьвер отложить, час его – только в самом конце.
А пока – отобрать бы листок у календаря.

***
В бездонном омуте непролитых морей
Незримой тенью утопаю понемногу.
И неподвижность нераспахнутых дверей
Уж не заставит поклоняться богу,

Копаться в ранах, грани искажать,
Ломать мечты, уже не верить в чудо,
С невежеством боготворить кровать,
Слегка болеть душевною простудой...

Я так люблю то сладостное «прочь»,
Что будто бы случайно, не нарочно.
В надежде исцелить, спасти, помочь
Громадной глыбой придушить источник.

Мне остается тихо умирать
И воскресать таким нежданным утром.
Словами изуродовав тетрадь,
В июле вспоминать о зимней куртке.

Какой от этих демагогий прок?
Бередить ими чувства в сердце мглистом?
Уж если ты – мой сокровенный бог,
Так лучше я останусь атеистом.

***
Возле твоего дома всё так же растёт сирень.
Я бродил по окрестностям, не разбирая пути.
Я захлопывал с гордостью каждую чёртову дверь,
Но я всё равно умудрился к тебе прийти.

Дело к вечеру, ветер гулял в водопадах листвы.
Небо набухло от груза непролитых гроз.
По секрету мне ласточки расщебетали, что ты
Безвозвратно и слепо, решительно и всерьёз.

Ноги – раны открытые, сердце – бэ-ушный мотор.
Руки – иглы холодные, разум – январский снег.
И вдруг стало понятно, что подлый мошенник и вор –
Самый близкий моей исхудалой душе человек.

Светлой грустью томимый и внутренним светом больной,
Дожидаюсь опять первых проблесков сентября.
Извини, я опять нарушаю твой сонный покой,
А ты снова реши, что читаешь не про себя.

***
В эту минуту, наверное, где-то там,
В пределах пустого, изжившего себя города
Ты устало глядишь на обрывки вселенной, вспоротой
Пустотою зрачков, преследующих по пятам
Мириады осколков, летящих на шляпы прохожих.

Они грубо ворчат, и, чтобы доплыть до берега,
Ловят такси. Тут ни Магелланов, ни Берингов.
Тут-то главное, чтобы до первого порта дожил.

Здесь так душно, темно, и так мерзко, порою. дышится.
Облака в поднебесье сменились клубами пыли.
Чердачок полон сора, местами протекшая крышица
Здесь у всех набекрень. И каждый трудится, пыжится,
Чтоб себя самого поскорей завести в могилу.

Но, надеюсь, мой друг, не попал ты опять впросак.
Что ты выбрался за пределы уличной паники.
Что отныне лишь морем и августом пахнут спальники,
Самых счастливых людей. А в моих голосах…
(Их так много внутри! Не пойму, какой из них мой?)
Какофония пятиэтажек угрюмых закована.
Моей личной темницей моя мне приходится комната.
Обо мне не горюй, когда слышишь беззвучный вой.

***

Виной всему, наверное, вина:
Перед собой, перед тобой, пред небом.
В том, что я делал, был где и где не был…
Вину я эту искупил сполна.

Но осужденье вижу в взгляде сосен.
Приходит всепрощающая осень.

И сразу стало на душе светло.
Какая-то печалящая радость…
До выходных ведь пару дней осталось!
Забвенье счастья в сердце ожило.

…Я от тебя давно не жду ответа.
И хорошо, оставим все секреты

Мы при себе. Наверное, так лучше.
Когда ты пуст, то нечего разлить.
Не разорвать невидимую нить,
Но… мою душу всё же что-то мучит.

Потухший взгляд, опущенные плечи.
Стихами старыми приходит в гости вечер.

Но что-то есть в угасшей тишине,
Которую не хочешь кончить шумом.
И, вроде бы, как одинок, но в сумме
Со всеми «я» совсем не грустно мне.

Не пустота извне грустить заставит,
А чувство, что раскрыть заставит ставни.

Прощание

И вот тут ты никак и не сможешь себе простить
То, что ком не позволил и слова в конце сказать.
И все тупо глядеть в воротник…

Вот из строчки – нить
Выскочила и вьётся: «Делов-то минут на пять».

Расставаться пора, ну, а после – ищи-свищи!
«Он же там пропадет. Да ему бы себя поберечь».
Ведь на каждый пуленепробиваемый щит
Находится свой персональный дамоклов меч.

Что до вечности, тут-то секунда, как век, бежит.
Всё рыдания прячешь от глаз его, внутрь, в грудь.
Его голос в висках температурит, как ртуть.
Его взгляд превращается в мёртвый слепой гранит –
Он такой же тяжелый. И схожий имеет вид.
Он могильной плитой тебе станет когда-нибудь.

Вмиг, как вспышка, перед глазами летят года.
Пропадает куда-то ехидство твое и желчь.
Обнаруживается пробоина.
Тут же – течь.
Каково же на вкус теперь твое «навсегда»?

Осознанье приходит: до берега не догрести.
Тут не сдерживаешься: колотит, штормит, трясет.
Это выльется после в ещё один ломаный стих,
Месяц слез и истерик, апатии дней пятьсот.

Впопыхах обнимаешь, и ноги уносят прочь.
Установку даешь: оборачиваться нельзя.
По сухому асфальту ноги твои скользят,
И ты думаешь, как бы тебе пережить эту ночь.

В этот август разбились все цели и все мечты…
Все симптомы подобные знаешь наперечет.
Тебе доктор не нужен, пропала боязнь высоты.
…В его комнате скоро завянут твои цветы.
Ты теперь не войдешь, открыв двери своим ключом.

***
Я хочу, чтоб по следу от кед я нашла тебя.
Отпечатки чтоб ног оказались вечными,
Обнаружив их, чтоб затрубили глашатаи
Каким-нибудь сонным безвкусным вечером.


Чтоб протоптанное на снегу «я люблю тебя»
Продержалось, не тая, хотя бы до августа.
Не мешать ни жаре, ни морозу лютому
Этой мелочи в мыслях моих оставаться.

Хочу запах отмокшей резины чувствовать,
По узорам подошв предугадывать прошлое.
Чтоб, на след нападая, мы не были грустными,
От потерянной верности не было тошно нам.

Я хочу по бестактности шага предсказывать
Рассмешившую смерть или жизнь унылую.
Чтобы каждый мой шаг отдавался спазмами,
Чтобы каждый твой шаг наделял меня крыльями.

Я хочу за тобой до скончания времени
По морозу ногами отмерзше-синими.
Я хочу. Я смогу. Лишь, пожалуйста, верь в меня.
Из весны мне носочки свяжи и спаси меня.

Письмо без адресата

Я тебе зареклась не писать стихов,

Хотя ты все равно не узнаешь.

Да и мне рассказать ведь не хватит слов,

Напечатать – не хватит клавиш.

Вечер в лёгких растает июльским теплом,

Ты вдохнешь и не сдержишь кашля.

Вдруг мороз пробежал по спине – поделом!

Это я под твоей рубашкой.

Беззаботно хватаешь обрывки фраз,

Улыбаешься – глуп и весел.

Эта музыка брызжет тоской из глаз,

И мне тошно от этих песен.

Пока ты горделиво шагал в рассвет

Вседозволенный, словно знамя,

Я себя убеждала: «Тебя больше нет»,

Подавившись чужими снами.

И вот ты, утопая в похмельной мгле,

Чертыхнешься, найдя мой волос.

Ну, а я буду петь. Для других.

О тебе.

(снова дрогнет охрипший голос)

Море

Собою все на свете заслоня
И жизнь мою заполнив до предела,
Рисованное море на меня
С невыносимой тяжестью глядело.

Играя в перестрелку серых глаз,
Припоминали, что ещё не спето.
Я выдыхал клочки бездушных фраз –
Оно их оставляло без ответа.

Тоска, печаль, раскаянье и боль
Болезненно пульсирует и ноет
Во мне. Внутри меня морская соль.
И не понятно, больше-меньше боли?

А я стоял, не глядя на него,
Ругательства кричал ему с обрыва.
Но, поглощённый адской глубиной,
Ушёл на дно.
Так пошло.
Некрасиво.