Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 6 15 апреля 2018 г.

Литературный Альманах "Глаголъ" (Париж, Франция)

Лана Степанова. Латвия

Родилась в 1967 году в Риге. Окончила филологический факультет Латвийского университета, сейчас работает в бюро переводов PFAT, переводит и редактирует тексты. Стихи пишет с 2011 года, а первые публикации в латвийских альманахах появились в 2016 году.

Вода и ветер

Речное Июльским днём на лодке плыли мы по извивам тихих рек, как в полусказке-полубыли, вдали от всех. Байдарка раздвигала листья, и колыхались целый день цветы кувшинок золотистых в речной воде. Не страшно, а задорно даже, щетинился на целый мир пучками cабель абордажных густой аир. В зените солнце золотилось, вода приумножала свет, и вспыхивал болотный ирис ему в ответ. Вокруг летали эскадрильей стрекозы, будто из стекла. Мы плыли, отраженья плыли, жара плыла. Был плеск воды — такая малость! — лекарством от семи скорбей. В протоке небо колыхалось, зовя к себе. День вился, словно речка, длинный, а речка — будто сон дневной. Волнующе тянуло тиной и глубиной. Смеялся день, так полно прожит, новооткрытой нотой «да!» Вот почему опять до дрожи хочу туда.

На языках ветров От северного ветра злее память, тоска и сожаления острее. Я расскажу о том, как всё пропало, на языке седого снеговея. В нём много гласных — волчьих и протяжных, но фразы, как поленья, отгорели и превратились в клочья чёрной сажи. И пусть, немного толку в говоренье. От западного ветра мне тревожно. он бередит сомнения и раны. Я расскажу, как исчезает воздух, на языке просоленной моряны. В нём сонмище шипящих и свистящих, но только горстка слов для разговора. А остальные — у Нептуна в чащах, их рыбы унесли в глубины моря. Восточный ветер — вестник тихой тайны, он разгоняет предрассветный холод. Я расскажу о далях и скитаньях на языке брусничного восхода. Он звучен, словно жаворонок в небе, и говорить на нём легко и просто. Звенит, звенит... но много слов не требуй — их птицы поклевали, словно просо. Мне южный ветер всех ветров дороже, он самый озорной, благоуханный. Я расскажу о радужной дороге на языке лаванды и тимьяна, кипрея и настурции весёлой, на речи муравы и травостоя. А над цветами зависают пчёлы и собирают слово золотое.

Мёд и янтарь Под вечер печаль охлаждённой земли горчит, словно падевый мёд. Сияющий шар опустился в залив, медовым узваром пространство залив — и небо, и зеркало вод. Я, словно букашка — янтарный инклюз, попала в тягучий закат. Тону в желтизне, но назад не стремлюсь. А море то пробует берег на вкус, то вновь отползает назад. Меркурий и Веспер ещё не видны, мигает цитрин маяка. Я чувствую йодистый запах волны, который вторгался в апрельские сны, томился и встречи искал. Когда в этом мире не будет меня, и даже не вспомнит никто, другие придут после трудного дня усталость и смуту на отдых менять, смотреть на закат золотой. Надеюсь, что в край, где ни бед, ни забот, мне пропуск ещё не готов. Закатный янтарь превращается в мёд, и сердце стучит, и по венам течёт морская солёная кровь.

Мцыри

В детстве свет был ярче, пространство шире
(десять лет, двенадцать? не в этом суть),
а стихи с ореховым словом «мцыри»
не давали мне по ночам уснуть.
Это слово звуком околдовало:
разгрызёшь скорлупку — услышишь хруст.

Я брала фонарик под одеяло,
и опять Арагва текла в Куру,
вылетал огонь из небесной топки,
устремлялся в бой с человеком барс,
за водой шла девушка узкой тропкой,
на излом героя брала судьба.

У весов две чаши, и обе с грузом.
Что важней, весомее — как понять?
На одной — молитвы, покой и узы,
на другой — три вольных, счастливых дня…

Мне тогда казалось, что я смогла бы
сделать выбор в пользу блаженных дней.
А сейчас и воля, и страсть ослабли,
и всё чаще хочется, всё сильней
от тревог и гроз схорониться в келье,
запереть замок, потерять ключи…

Подержала слово на языке я,
а оно, как грецкий орех, горчит.


Листья

Автотрасса А2 — мой рутинный маршрут.
Мчит Рено, разогнавшись до сотни.
Слева сосны и ели дремуче растут,
справа высятся ели и сосны.

Лес на море похож. Неогляден, глубок,
в нём вздымаются хвойные волны.
Только роща одна — небольшой островок —
нарушает всевластие хвойных.

С октября там деревья меняют цвета.
Колоритно, но дело не в этом.
Меж ветвей неуклонно растёт пустота,
расширяя и множа просветы.

С каждым днём набирается силы она,
становясь всё яснее и шире.
И подумалось мне: а не так ли у нас —
у людей, в человеческом мире?

Осыпаются листья друзей и родни,
облетают надежды и планы,
словно ветром, срываются ночи и дни
и, кружась, опускаются плавно.

А когда до конца оборвёт листобой
эти листья, то сетуй — не сетуй,
свет обрушится, нас заполняя собой —
так органный прибой затопляет собор.
И не скрыться от этого света.


Переводчица

Он писал ей не то чтобы слишком часто,
и немного — всего лишь по паре фраз.
А она, не решаясь поверить счастью,
их читала, как будто в последний раз.

Эти письма писались не на бумаге,
не в паучьем плетении мировом,
а неоном ночных городов громадных,
перекатом и плеском солёных волн,

на окошке — пунктирами дождевыми,
в зимний день — языками огня в печи,
а в конце никогда не стояло имя,
или росчерк был просто неразличим.

А она не придумала, как ответить,
соблюдая предложенный слог и стиль,
но читала внимательно письма эти,
а иные пыталась перевести, —

на чеканный язык слоговых мелодий,
полноречие парности звуковой,
но терялось главное в переводе
нелюдских, немыслимых слов Его…


Тропа

Ведёт куда-то странная тропа.
Туда не устремляется толпа,
там лестницы уходят в небеса,
любой квадрат — круглее колеса,
маэстро Дрозд наигрывает вальс,
летят от счастья искорки из глаз,
там прянично-имбирен каждый дом.
Тропинка эта где-то за углом.

А Джон не заходил за поворот,
поскольку был то день, то час не тот.
Мешали то штиблеты, то штаны,
простуда, фазы тока и луны,
злой умысел начальства, жён и тёщ,
валютный курс, сомнения и дождь…
Джон погрузился в повседневность дел,
и на тропинку даже не глядел.

Тропа звала его из-за угла.
Но жизнь прошла, стремительно прошла!
Склероз, альцгеймер, ладан, катафалк…
А всё могло бы быть совсем не так —
осмысленней могло быть, веселей,
не по шаблону дюжинных людей.
Тропинка там же. Джулия и Джей
не побоялись и идут по ней.

Ночь раскуривает трубку, с неба стряхивая искры.
Загадать желанье, что ли? Жаль, что я не суеверна.
За плечами — бес и ангел, не достанешь то, что близко,
Волга в Каспий гонит волны, лошадь ест овёс и сено.
Не забанить мне банальность, не отправить в чёрный список.
Ход вещей стереотипен, как цветочки на обоях,
и косятся друг на друга те, кому в ночи не спится —
в тёмном слева, в светлом справа. Убежать бы от обоих,
чтоб брести по бездорожью фантастической свободы,
где бледнеет чувство долга, где ни ангела, ни чёрта,
а когда нахлынет жажда, пить одну живую воду,
превращая в незабудки асфодели царства мёртвых.
Не Swarovski мечет стразы, не сияет путь кремнистый:
просто под ноги на счастье слой хрустящих звёзд нападал.
Горстку самых интересных подберу я для мониста,
и закурим трубку мира с мирозданием на пару.