Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 6 15 апреля 2018 г.

Лит. объединения Санкт-Петербурга

Владимир Борискин, ЛИТО Пиитер

Владимир Борискин, поэт, проживает в Санкт-Петербурге, участник ЛИТО «Пиитер», член Союза писателей ХХI-го века, автор нескольких поэтических сборников, последний – «Исповедь дилетанта», 2010 г. Стихи публиковались в альманахе «АNNO», поэтических антологиях «Аничков мост», «6 ЛИТО на Звенигородской», журналах «Северная Аврора» и «Зензивер», призер литературного конкурса им. Даниила Хармса «Четвероногая ворона» 2007 и 2010 годов.

Материал подготовлен Феликсом Лукницким

* * *

Часы с кукушкой - на стене с трещинами:

от времени, от волнений в грунте. В груди

давно уже покой, никем не леченный, -

вздыхает в такт тиканью: уйди-уйди.

Лежит старуха на тахте, часы - над ней.

Кого-то ждет, надеется – что еще?

А кроме песка миражей в пустыне дней -

один бесконечный ветхого пересчет.

Все в зачет. Мальчик, мужчина старик седой, -

любила, любима была, да помнит кто

ее молодой: без беды, потом – с бедой.

Набегом – счастье под вечер инкогнито…

Постой! Вот же время – тепленькое, бери!

Отсыпь песок, стрелку повороти, забудь.

Пришей фрагмент из жизни чужой, отпори

все пуговицы судьбы. Не жалей ничуть…

Ушла старуха с тахты. А часы над ней.

Считают восходы солнца - зачем? кому?

Столетник в горшке один на большом окне:

он ждет, он живой, считайте пока ему.

* * *

Весна мне однажды ответила: «Да».

Впадая то в детство, то в зиму,

мертвею – они же не имут стыда,

как будто все прочие имут.

Чтоб снова ожить, санный путь проложить,

отснять ЭКГ мотоблока.

Под книги друзей сколотить стеллажи

и вымыть бутылки для сока.

И ждать. И впадать в ежедневный позор,

сличая духовное с внешним,

в безвольную схиму, в ночной перебор,

в любовные – те еще – клешни!

Карабкаться в лето, катить в гору ком

из прошлых, из пошлых сюжетов.

Страдать пацаном, наблюдать стариком

под вечные песни про это.

Не тайна – что будет при том и потом,

Зачем? – вот загадка и пытка…

Вдогонку шмыгну за соседским котом,

пока приоткрыта калитка.

* * *

В прорве висящая времени лестница.

Кто я, откуда на ней и куда.

С боку ко мне целый мир присоседился:

звезды, планеты, на них – города.

Физики лезут в него с его изотопами,

дай им закон – хоть один, хоть какой!

Может поэт лишь тягаться со Стропалем –

смыслы цеплять и вздымать над строкой.

Лень первозданная, - в ней ли спасение?

Время сплетут из тебя, за тебя.

Скажешь – случится – я часть поколения, -

время нас терпит, пока не дробя.

Долька, деталька, добавка «и прочие»,

ветра препятствие, света экран.

Роль свою малую вроде не прочь играть,

только туман, на ступеньках – туман.

Коржиком солнца питается бренное

хилое тело – заказник невзгод.

Время – сплошное, литое, безмерное, -

насмерть стоит, никуда не идет.

* * *

Выхожу один я на дорогу. А дорога – лестничный пролет.

Не сломать бы шею или ногу – путь темнист и спуску не дает.

Только вверх тогда, за этим строго наблюдает тот, кто сверху вниз

существует. И пошлет подмогу, и подтащит, и извергнет из.

Звезды раньше ламп перегорели, не упав минуту до дверей.

А жильцы – от стопки до недели, дух в них веселится или спрей?

Тенью тень поправ, падешь к порогу. Кто заметит? вздрогнет? обомрет?

Иль грести пытался слишком много, иль табанил, выиграв джек пот?

Результат один: дубрава, ветер. Вечер, сумрак, тремоло цикад…

Грех один, я за него в ответе: думал, - ад вокруг, а был не ад.

Ад – когда недвижим на ступеньке, ад – когда не хочешь, а в плену,

ад – когда все вместе в летке-йеньке, поедая, хвалим белену…

Потолок. Люк с дверцей в нежилое. Старческая схима чердака.

По ослабшей памяти нас двое, а на ощупь – где твоя рука?

Там и заночуем в закуточке, у застрехи, жизни на краю.

Плотненько – и все же в одиночку, я им пеленальную спою.

Аю, аю, аюшки, аю…

* * *

Наш первый шаг не очень-то и наш, последний шаг бывает и за нами.

Твою судьбу возьмут на карандаш, но ты и сам богат карандашами.

Не подчинившись власти и толпе, не научившись заметанью следа,

будто в горах, на узенькой тропе, поэт не с теми, чья сейчас победа.

Он неудобен, даже если пьет и видит сны про белые березы.

И попадает в главный переплет, когда молчит в плену официоза.

Помощники завистники друзья – ставь запятую и тире, где хочешь, -

обратно в тень ему уже нельзя, и карандаш тупее не заточишь…

Бессильно повисает на трубе, - она трубит над телом опустелым.

Не трудно крест поставить на себе, когда об этом столько раз пропел им.

Записка, как последний монолог, - живите, мол, и так не поступайте.

Не нов итог – все те же восемь строк. И те напишет сетевой спичрайтер…

* * *

Приду домой, померяю давленье,

Приму таблетки, лягу на топчан.

Вот пульт ТВ, чтоб насладиться пеньем,

внимать витий сомнительным речам.

Впускаю сон в расслабленные веки,

как старый кот, прерывисто урча.

И колебания кроватной деки

не от того, чем раньше по ночам.

А от ворочанья больного с боку на бок

кошмарным сновиденьям в унисон,

подъемов частых с поисками тапок:

сезон дождей, цигеек и кальсон.

Сезон поминок, ностальгии, храпа,

аптек и оптик, оптик и аптек…

Аптекарь, много ль мне ты сил накапал,

эмоций – в ложку, что зовется «век»?

А так – я жив, я крут, я на вершине,

взял, что дано, и даже кроху сверх.

Меня чего-то, может, и лишили, -

так не стихов, не женщин, не потех.

Уйду из дома, от микстур и дремы,

сожгу мосты, сменю добро на зло!

Так уходил уже один знакомый.

И мне б вот так…

Да время не пришло.