Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 7

Поэты и прозаики Санкт-Петербурга

Лидия Люблинская

Лидия Люблинская, род.1948г. Поэт школы Глеба Семёнова, филолог, посещаю лито Вячеслава Лейкина. Член МФРП (Международная Федерация русскоязычных писателей). Диплом в номинации «Лучшая книга года. 2017» (Берлин-Франкфурт) Диплом международного литературного конкурса «Согласование времен. 2010. Лонг лист» (Франкфурт) Три книги стихов: «Дворцовая набережная», «А судеб невеликих нет», «Мы на жизнь обречены в этом мире, в этом веке…». Публикации в «Литературной газете», альманахах «Порт-Фолио», «Сорок пятая параллель», в журналах «Аврора», «Семь искусств», «Гостиная»(США), «Чайка»(США), «Слово-Word»(США), «Сибирские огни», «Дальний Восток», «Что есть истина», «Изящная словесность» и др.

Материал подготовлен редактором раздела «Поэты и прозаики Санкт-Петербурга» Феликсом Лукницким

* * *

"Не спрашивай, что твоя страна сделала для тебя,

Спроси, что ты можешь сделать для своей страны»

Джон Фицджеральд Кеннеди

Что сделала я для своей страны?

Месила грязь по зимним тротуарам,

Не подавала спившимся и старым

И за собой не ведала вины.

Молиться не ходила в божий храм, -

Ни в православный и ни в иудейский, -

И нрав свой не обуздывая дерзкий,

Ни Библию не чтила, ни Коран.

С лопатой не корячилась в земле.

Деревья не сажала и кустарник,

С отбросами не шлёпала в свинарник,

Корову не доила. В феврале

Зверям лесным не рассыпала корм,

Собак бесхозных в дом не заводила,

Просёлочными тропами бродила,

К реке брела, на луг, на косогор

Без цели, как блаженная, вокруг

Глядела жадно, всё запоминала,

И всё казалось виденного мало

Из первых мне подаренное рук.

Что сделала я для своей страны?

Попользовав, я ей вернула душу.

Надтреснут стал мой голос и простужен, –

Душа цела. И нету ей цены.

* * *

На Конногвардейском нет конных гвардейцев.

Коней на Конюшенной нет.

Но если имеется к Зощенко дельце,

Зайдите к нему в кабинет.

Он тут во дворе в двух шагах от канала

(Напротив – церковный приход).

Наверно, обедает. Так я и знала.

В передней толпится народ.

Народ ошивается в Доме Фонтанном,

На Мойке, на Малой Морской,

Он на языке разглагольствует странном,

Он вместе и особняком.

- А что там за темы, а что там за люди,

А что там за странная речь?

- А что же там зреет, а что же там будет,

Чьи головы скатятся с плеч?

Не будет гвардейцев на Конногвардейском,

Полки не пойдут на Сенат.

Всё стерпится, слюбится в мире житейском

И рябчика сдобрит шпинат.

* * *

В чистилище вступаем на земле

Лет с сорока, родителей теряя,

Когда души частица умирает,

Как меркнет свет, блеснувший в феврале.

Потом идём наматывать круги

И Дантов Ад не кажется нам страшен:

Гравюрами Дорэ поразукрашен.

Пожалуй, ужаса в нём меньше, чем тоски.

А что до Рая - он тосклив вдвойне:

Как в резервации душа, как в паутине.

И тонет слух в небесной каватине.

Движенья нет. Желаний тоже нет.

Так, наугад бредём, стада слепцов,

Прощупывая почву на три шага.

Что ждёт нас, - пропасть, омут ли, коряга, -

Не ведаем. Лишь ветер бьёт в лицо.

* * *

А Цифра побеждает Букву,

Вступая в двадцать первый век,

Она захватывает будни,

Где спит и дышит человек;

Она диктует поведенье,

Покрой одежды, ход ума;

За нею – все земные деньги,

Все почести и закрома.

Рождённая в мозгу араба

Под вспышки падающих звёзд

Она себе урвала право

Судить о вечности всерьёз.

Пока Талмуд писала Буква,

А иудей слагал псалмы,

Она всё множилась, как будто

Брала у времени взаймы.

И час её, как видно, пробил:

Она глядит на нас в упор

Зрачком часов, оскалом дроби,

Цепочкой генов, клеток, спор;

Планшетом, ридером, айфоном,

Микроволновкой, наконец…

И я звоню по телефону

В двадцатый век, где ждёт отец.

Стихи о Москве

Из проливного Петрограда

Влетим мы в ясную Москву,

Она блеснет нам, как награда,

Синейшей фреской наяву

И закружит нас переулков

Той каруселью скоростной,

Где будет сердце биться гулко

(Ах, вся Москва – бульвар цветной).

А на холмах твоих палаты

Качаются и терема,

Сверкая серебром и златом,

Сводя приезжего с ума;

Слепит реклама, рвутся лофты

До поднебесья, в облака,

Церквушечки - черноголовки

Гудят в раздутые бока.

Москва, священная столица,

Твоя, Россия, Божья Мать,

Твоя шальная кобылица,

Хребет которой не сломать,

Твой дух расхристанный, сермяжный,

Твоя отвага, благодать –

По переулочкам Лебяжьим

Лобастых гениев рождать,

Поить их говором предместий,

Ночной прохладой площадей,

Хранить от подлости и лести,

Гаргантюэлевых затей;

Прощая им недуги роста,

Шепча утешные слова,

Взирать, как катятся с помостов

За головою – голова.

* * *

С раскрытой книжкой Бродского в руке

Как с бомбою трясусь по Петербургу.

В колени чья-то трётся чернобурка

И чей-то зонт стоит на башмаке.

И кажется, что сотни злобных глаз

Жгут профиль примелькавшийся поэта,

Которого судили как-то где-то

И выслали, чтоб не позорил нас.

Вон женщина, поджавшая губу,

Вон тот, что перегаром дышит сбоку,

Вон этот с выражением убогим , -

- Не вы ль, его вершившие судьбу?!

Не вы. Не мы. И виноватых нет.

Пространства нет и времени былого.

Но так же под прицелом мысль и слово

В моей больной неправедной стране.

* * *

Мы солим огурцы, те возводят дворцы.

Нам забвенье, им вечная слава.

Белой кости – хвала, черной кости – хула.

Над землёй перезвон семиглавый.

Ворониха плетётся с подбитым крылом,

А вослед ей товарки шипят «Поделом»

И добить её рвутся старухи.

А до славы посмертной ли ей на земле?

Клюв зажав, дотащиться на рваном крыле

И в кусты завалиться на брюхе.

Да и вправду, не грош ли ей, славе, цена?

Дутой рифмой бренчит на ветру бузина,

Сиплый поп Аллилуйю выводит…

По закону живём – в стойле жвачку жуём,

А по совести – души на плаху кладём

И изгоями по миру бродим.