Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 9 от 15 октября 2019г.

Русскоязычные Соединенные Штаты Америки

Мартин Мелодьев

Родился в 1953 г. в Новосибирске. В 1975г. окончил экономфак Новосибирского университета С 1990г. живет в Америке, последние 12 лет - в Калифорнии. Член калифорнийского клуба авторской песни "Полуостров", клуба русских писателей в Нью-Йорке и клуба поэтов НГУ. Автор трех книг стихотворений: "Сочетания" (Новосибирск, 1991), "Шлюз" (Hermitage Publishers, Нью-Джерси,1998) и "Цветной проезд" (Новосибирск, 2000). Публикации в русскоязычных газетах и ежегодниках США: "Альманах Поэзии", "Встречи", "Альманах клуба русских писателей в Нью-Йорке". В России публиковался в сборниках "Общая тетрадь. Из современной русской поэзии Северной Америки." (Москва, 2007),"Гнездо поэтов" (Новосибирск, 1989), "География слова" (Москва, 2000), "СП: Поэзия новой волны" ( Новосибирск, 1993), "К востоку от Солнца" ( Новосибирск, 1999-2007), "Петербургский литератор" (СПБ, 2000), "Время Ч" (Москва, 2001).

СТИХИ

* * *

Кто сказал, что любовь —
это высшее свойство души?
Вы любили, смеясь...
каждый раз это было впервые.
Из костюмов теперь
Вам, наверно, к лицу деловые,
очень строгих тонов.
А когда-то Вам пёстрые шли.

Вспоминаю шафраны,
анютины глазки, траву —
и тропинку,
ведущую исподволь к Вашему дому;
покидая, шепчу:
«Может быть, я затем и живу,
легкомысленной Вас
вспоминая сегодня другому».

* * *

Я помню, был СССР,
в который так хотелось верить!
Гигантский угольный карьер,
который так хотелось мерить.

Я помню марево Читы,
двух облупившихся горнистов
и в чёрной церкви декабристов
на Книге записей цветы.

Гори, звезда моя, гори!
Целебный дух полезен комлю.
...Я помню баню в Нерюнгри —
и комсомолок этих помню,
неизгладимых, как доска
в пустых акрилах Кабакова.
Они меня издалека
простят, такого и сякого.

Алмазный, хоть неси в Торгсин,
свет, процарапавший берёзы...
Рыдали в тундре тепловозы,
шумел камыш, и дул хамсин.
И над полотнищем заката,
Не отличимом от зари,—
чернильных туч дактилокарта.

Да, было дело в Нерюнгри!

* * *

В Атлатиндийском океане,
на Эгегейских островах,
ещё не пройденная нами
лежит страна.
Там вечерами в парке слышен
чудесный вальс –
и трубы ввысь
вытягивают шеи птичьи.
И нет нежней, тревожней, чище
той музыки.
Иная жизнь
в Атлатиндийском океане,
на Эгегейских островах.

* * *

В том старом парке, в старом парке,
в том неухоженном углу,
в углу для тех, кому за тридцать,
за сорок и за пятьдесят —
корявы и напряжены,
и в то же время грациозны —
стоят, как в воду прыгуны,
широколиственные и
шорохолиственные клены.

В том парке нет уже давно
ни девушки с веслом, ни арки,
и белый мраморный олень
растаял в известковом небе,
а на гранитных площадях —
музей Войны: там пушки, танки...
в том парке раньше был цветник.

Итак, у памятника в парке,
где копошилась малышня
в бегущих ленточкой дорожках —
когда-то раньше был цветник:
вилась настурция, мерцал
табак; душистый цвел горошек,
из кинотеатра музыка лилась,
играл оркестр и пел солист в атласной куртке
романсы в кинотеатре «Металлист».

НАСТАВЛЕНИЕ

На превратности жизни не сетуй.
Шандарахнет — в ответ улыбнись
как ни в чем не бывало, и с этой
доброй мыслью вставай и ложись.

Не проси у судьбы на эпиграф,
сатанинских стихов не пиши.
Не гордись... Не кури анаши,
путешествуя в Азии голым
(Все равно сапоги украдут!)
И на запад, назвавшись Эолом,
не нацеливай ветхий редут.

Не обманывай юных пастушек,
не купайся в реке Хуанхэ.
Ну а если тебе не до шуток —
заменяй букву «Ха» буквой «Хе».

ФИЛЬМА

Я уехал, а вы остались
жить на этом пропахшем серой
континенте... Труба, как палец.
Цапля белая цапле серой
говорила... Но вы остались.
В допотопном и черно-белом
телевизоре я — китаец,
«социняющий» между делом.

Воспоем овощные склепы!
Воспомянем, чему нас учит
философия лунной репы
на общественном поле тучи.

В допотопном и черно-белом
гневно взбрыкивая ногами —
скачет Бэмби... Но гамме, гамме
партитура велит прерваться.
В дело вмешивается Акела.
Волки пьют и течет текила,
как вода: две бутылки кило.

Барс тумана на горном гребне.

ОРГАН В СТЭНФОРДЕ

На мозаичных сводах золотых
играли Брамса в церкви Всех святых.
Заоблачно вздыхали трубы,
кривя прямые щели ртов.
Как будто по сосудам кровь
текла в расплющенные губы.

В неведение Страшного суда
паслись по стенам тучные стада;
святые путешествовали в нишах.
И композитор вдалбливал: «Даны
условия, в которых все равны
в небесных сферах... или даже выше».

Над Гуверовской башней пал туман,
развел пары, задул огни, — Т.Манн, —
Волшебною горой окутав тело.
В церковных нефах бражничала Смерть,
но инструмент сумел ее презреть,
стоглавая скульптура Донателло!

* * *

В стране, где подают коньяк со льдом,
поэт воспринимается с трудом.

Вот он гуляет в парке над прудом,
рубя, как полагается, ребром
ладони воздух...
Черным серебром
идет строка, подернутая льдом,
как приставная лестница. Чердак,
лимон Луны, три звездочки...
Чудак

ВЕЧЕР ПОЭЗИИ

Черна рубашка, на рубашке вышивка.
Ты приглядись: на ней снежинка вышита,
и человек, объехавший весь свет,
читает в сотый раз, а может, в тысячный:
«Над Бабьим Яром памятников нет. »

Я дочку в детский сад возил на саночках,
в их группе было несколько Оксаночек,
а Сонечкой была она одна.
И, может быть уехавшая вовремя,
следя, как зал охватывает молния,
запомнит этот вечер и она.

Прапрадед мой, раввин всея Подолии,
Волыни и Галиции — не более,
но как бы и не менее того —
убит посмертно и лежит, закопанный
в Яру. Другой в Манчжурии под сопками.
Об остальных не знаю ничего.

Трудись, душа! Работай, и не сравнивай.
Беспроволочно небо над Испанией,
и человек, объехавший весь свет,
отыскивая рифму к слову «вешалка» —
читает нам, американка-беженка,
«Над Бабьим Яром памятников нет... »