Русскоязычная Вселенная. Выпуск № 9 от 15 октября 2019г.

Русскоязычная Беларусь

Татьяна Дашкевич

Поэтесса, прозаик, переводчик, детский писатель, поющий литератор. Родилась в Минске. Муж Николай Шипилов (1946-06), выдающийся писатель. Сын Фёдор, дочь Мария. Окончила Литинститут им. Горького (1992), поэтический семинар Л.Ошанина. Одна из инициаторов строительства Свято-Никольского храма (д. Валерьяново Минского р-на). Автор поэтических книг: «У зеркала» (1991), «Мирянка», биографий «Житие св. блаженной Валентины Минской» (со свящ. Ф.Кривоносом), книги «Жизнь старца Серафима» (2014); «Алексей Фатьянов» (ЖЗЛ, 2004), «Жизнь‒вдохновенный полёт: В.Исайчев. Биография»; сб. воспомин. детей войны «Детская война», около 30 книг для детей. Произведения вошли в антологии: Русская поэзия. ХХ век, Русская песня, Русская поэзия ХХI век, Русская духовная поэзия, Молитвы русских поэтов, Калина красная (сб. песен. поэзии). Автор 6 муз.-поэт. дисков-альбомов: «Отведи меня во храм» (2004), «Деревенский ангел», «Мама», «Две рыбки», «Ппросто люблю», «Письмо Лбюбимому». Член СП России, Беларуси. Лауреат межд. премий: А.Платонова, «Умное сердце», «Имперская культура», Э.Володина; «Прохоровское поле», «Лучшее произведение» (Беларусь); Всероссийской им. А.Фатьянова, телеконкурса «Золотой граммофон». Дипломант кинофестиваля «Бородинская осень». Грамота Патриаршего Экзарха всея Беларуси. Девиз: С Богом! Интересы: Жизнь людей.

У всех у нас одна прародина

Транзит

Из Ревеля с улыбкой сфинкса
Летит, как зверь, локомотив.
Простой, как азбука латинская,
В вагоне слышится мотив.

Ничто не чуждо в мире радости,
Никто не вечен под луной...
Курсистка, раздавая сладости,
Звенит, как скрипочка струной.

Сидят: монахиня печальная –
Струятся четки под рукой,
Студент влюбленный и отчаянный
Глядит в учебники с тоской,

Чухонка с малыми ребятами,
Купчишко, пьющий, из крестьян,
Солдат в шинелишке залатанной,
Холеный подшляхетный пан...

У всех у них одна прародина,
У всех отечество одно,
И счастье им одно – народное
Обещано и отдано...

Там в бой бегут, тряся папахами,
Там – голодом питают плоть...
Молись, печальная монахиня,
Молись – помилует Господь,

Пройдут Германская, Японская,
Пройдет Гражданская война...
Мадонна кроткая чухонская
Совсем останется одна,

Судьба курсистки будет страшною.
Студент поженится с войной.
Купец и шляхтич врукопашную
Сойдутся за его спиной...

Под мины полюшко распахано.
Все полегли бы, да стоят
Неистребимые:
Монахиня,
Да парень, стреляный солдат.

Сухарь

Снег вырезал небо из жизни.
Нам некуда больше смотреть.
Куда нам идти по отчизне,
Которой осталась лишь треть?

Нам некуда больше смотрети,
Полны отреченья поля.
Здесь неба светилось две трети,
А третию третью – земля.

Как ломоть иссохшего хлеба,
Как полные камня поля —
Землица, лишенная неба.
Жива ли такая земля?

Но хлеба сухарь огрубелый
Хранит неземной аромат,
И он же становится Телом,
Когда Херувимы молят.

Поэзия

Нет у поэзии ни смерти, ни начала.
Как человек и воздух, кровь и хлеб,
Она жива. И, пела иль молчала,
Всегда была одной из высших треб.

Но как чудно, скромно ее жилище:
Картонный домик, белые листы,
И крошки-буквы, словно птичья пища,
Как жизнь людей, и как слеза, просты.

Ты пей ее глубинное дыханье,
Се — дар живой от неба и земли,
Прими ее, как нищий – подаянье,
Как эмигрант, родную речь внемли.

Блаженны все рожденные поэты,
Пускай убоги, вздорны и пьяны.
Но, глядя в их трагичные портреты,
Поймешь, что все поэты – спасены.

Пастух

Сергею Котькало

Переведи круторунное стадо овец
Через мостки голубых неботканых озер.
Плавает в озере черная рыба слепец,
Водится также ползучая рыба позор.

Там этих рыб и не счесть, чуть вода не кипит...
Рыба-беда, и разлука, обида, и боль.
Этими чудами озеро наше кишит.
Овцы идут, как привязанные, за тобой.

Ты не неволь, не гони их, не то упадут,
Долго их чистить и мыть доведется тогда.
Прячь в голенище подальше ореховый прут,
Да поспешай, чтобы вдруг не вздурилась вода.

Это бывает – тогда ничего не сберечь,
Чудища-юдища прямо ползут по земле,
Страшно послушать их потустороннюю речь,
Страшно увидеть их водные рыла во мгле.

Нынче чуть ветрено, знойно, и солнце слепит,
Словно овечки, по берегу – стадо ракит,
Только плеснет в отдалении рыбушка кит,
Чистая рыба, — и в тайный воротится скит.

Поэту Константину Васильеву

Всё белела в потемках рубаха
Над осыпанным пеплом столом,
Будто чудная белая птаха
В огневище махала крылом.

И срывала с безвестного полог,
Чтобы видел и ведал бел-свет,
Как таится в стихах орнитолог,
Синеглазый последний поэт.

Всё он прятался в бедной квартире
От настырных от друзей и подруг,
Всё искал он гармонии в мире,
Состоящем из музы и мук.

Всё пронзительней очи синели,
Всё острее точились стихи,
И по-русски стервятники пели,
Под окошки садясь в лопухи.

Стороною брели богомольцы,
Ровно-ровно дымился закат...
Раскатились древесные кольцы,
Разметался шальной листопад.

Ты куда, одинокий листочек,
Изболевшее сердце, постой.
Столько выставил грамотных точек,
Не поставил лишь самой простой.

Словно синий цветок колокольчик
У сестры-колокольни в ногах
Ты стоишь, как дитя - богомольчик,
Словно в кофту - укутанный в прах.

Перевозчик Гоша

Я расскажу тебе чего попроще,
Такое есть повсюду и везде.
Вот на пароме дремлет перевозчик –
Соломинки застряли в бороде.
Он в кулаке раскуривает "астру",
Пыряет грозно в отмели шестом,
Когда к нему его приходит паства
И заполняет дряхленький паром.
Плывет паром, плывет река, как время,
По кругу омывая шар земной.
Несет паром свое живое бремя
В космический предел берестяной.
Здесь в каждом одиноком пассажире
Есть небо, океаны и земля,
Особое понятие о мире,
И личное понятие рубля.
Они минуют городской поселок,
Поля картошки, рощу, выпаса...
Поет вослед разбуженный подтелок,
Коровы голосят "на голоса".
Вот поворот – шестом по илу росчерк,
Вот купол проезжают, люд притих.
Перекрестился молча перевозчик,
Ответственный за каждого из них.
Он тощ и хром, как остов колокольни,
Его житье клонится в забытье,
Его жилье – развалины да колья,
Да светлого Георгия копье.
Быть может, есть на свете избы плоше,
Ведутся почуднее мужички,
Ко всем приветлив глупый дядя Гоша:
Улыбка – на гостинцы и тычки.
Плыви, паром, трудись, душа святая,
Любя дурного, доброго любя,
Шестом медовым волны коротая,
Шестом-копьем, точенным для тебя.

* * *

Среди житейских мелочей
И суеты досужей
Ужасно, если ты – ничей,
И никому не нужен.

Ужасно, коль всегда ровны
Сердечной мышцы звуки,
И ты не чувствовал вины,
И не страдал в разлуке.

Ужасно, если ты устал
И в семьдесят, и в двадцать,
От счастья вдруг ты перестал,
Как в детстве, волноваться!

Ужасно, если не любил,
Не забывал, не злился.
Зачем, скажи, тогда ты жил?
К чему ты, друг, годился?

Ты не ошибся никогда,
Не знал греховной муки.
И от горячего стыда
Не изломал ты руки.

Не плакал горько и навзрыд,
Не требовал ответов...
И ты забыт, почти зарыт
Прижизненно за это.

Озимое

Нет у меня осени. Нет.
Есть у меня любовь озимая.
О, зима...
Я позабыла теперь, сколько теперь мне лет,
Кто это здесь – я ли, не я ли сама...
О, зима... Падает яркий снег.
Иль это косы стелются по холмам.
Белые косы седые – святочный свет,
Белые святки святые идут по домам.
О, зима... Лисьи глаза и хвост.
Сколько в лесу брошено бешеных лис!
Друг мой сердечный, словно коврига, прост,
Легок - летуч, друг мой — осенний лист.
О, зима...
О, я сама пришла.
О, я бежала, ножки сбивала о лед,
Крошки сметала теплые со стола,
Думала, ты отложишь осенний полет...
Так и живем: ты – лист, я – лиса.
В мире полно рыжих и бешеных лис.
Я подниму лисьи к тебе глаза –
Где ты бываешь, милый, колючий лист?..

Послевоенный детдом

В дому скрипели половицы,
Река гремела желтым льдом.
Послушай! Прилетели птицы,
Скворцы слетелись в детский дом!

Они в скворечниках просторных
Свое устроили жилье,
И сели ожерельем черным
Во двор, на белое белье,

Они скворчали, песни пели,
Весну ребятам принесли,
В тех землях, где они летели,
Уже сирени зацвели!

«Такой большой у нас поселок, —
Скворечников так много в нем!
Как хорошо, что новоселы
К нам прилетели, в детский дом!» —

Смеялись, ликовали дети,
Скворцам столовский хлеб несли.
И раньше всех на белом свете
У них сирени зацвели.

И в тех сиренях небывалых,
В тех синеглазых и льняных
Мелькнула тень бойцов усталых,
Помолодевших и родных.

Богомолица

Выбились на свет седые прядки,
Красная в руке горит свеча.
В жизни не меняла без оглядки
Кровь Христа на ленту кумача.

Кровь Его опять ее согрела,
И стоит, как свечечка, чиста,
И поет, как в молодости пела,
Гимн о Воскресении Христа.

Не разжать сухого троеперстья,
Во перстах – не соль и не игла.
В такт знаменью отвечает сердце,
Вот и снова руку подняла,
И, себя щепотью омывая,
Белу свету, кланяясь челом,
Как молитва кроткая, живая,
Теплится у Церкви под крылом.

Разговор с 12-летним сыном

Ты подрос, горделивый барчонок,
И порою, зажавшись в углу,
Ты глядишь на меня, как волчонок
На занудную чудо-юлу.

Я старалась, мечтала, хотела
Драгоценность из сына слепить...
А теперь... А теперь – надоело.
Надоело юлою юлить.

Вот подходят мои уже сроки,
И, так странно: седеет коса,
И все суше поэзии строки.
И все глуше надежды леса.

Хочешь правду? И в строках нет прока,
И в учении прок невелик.
А давай, прогуляем уроки
И устроим отличный пикник!

Я куплю дорогой буженины
И французских воздушных безе,
И отметим твои именины,
Всем же: у нас — ОРЗ.

Мы с тобой обо всем поболтаем,
Что по жизни волнует тебя.
Мы с тобой в облаках повитаем,
Помечтаем, друг друга любя.

Ты в мечтах побываешь актером
И сыграешь крутой боевик!
Над киношным расплачется вздором
И девица, и мудрый старик...

Или вот: — олимпийскую прессу
Твой взорвет исторический гол!
Скажет Торэс, Роналдо и Месси:
- Этот мальчик спасает футбол...

Может, станешь ты дворником честным,
Хорошо подметать будешь двор,
Но останется этот чудесный
Наш с тобою, один разговор.

Колино пальто

...Только купил дорогое пальто,
Чтобы встречаться с Татьяной...
Н. Шипилов

Кожанка, сласти и кепка,
Сизая ранняя стынь...
Мы поцелуемся крепко,
Но ты меня не покинь.

Если меня ты покинешь,
Счастье другое найдешь –
Небо во мне опрокинешь,
Сердце мое оборвешь.

Старше я стану и строже,
Но не забуду, родной,
Запах скрипучей той кожи,
Воздух любови хмельной.

Кажется, мы – невредимы,
Нас не разлучит никто.
Где ты, скажи, мой любимый,
Видел такое пальто?

Это не просто пальтишко,
В мире таких больше нет.
Даже карманный воришка
Нашей любовью согрет.

Мужнина рубаха

Эта мужнина рубаха –
Крепче паруса, каната,
И легка, чиста, как птаха,
И она дороже злата.

В ней он русским был поэтом,
И в венце стоял со мною,
Шли мы с ним по белу свету,
Вместе, вместе – муж с женою.

Кровью, потом и слезами
Вымыта его рубаха.
Был он воином, князем званым,
Сеял хлеб и пел, как птаха.

Я ее сложу, как воздух,
В мире нет ее теплее.
Белая она, как звезды.
Даже савана белее.

***

Полотенце на крест надеваю,
Как рубаху на мужа.
Черным платом себя покрываю.
Почему? Почему же?..

У погоста тихонюшка-осень
Милосердия просит.
А в глазах упоительна просинь...
Косит косынька, косит...

Ветер взмыл – с полотенца льняного
Обираю соринки.
Миг один – будто склеились снова
Жизни две половинки.

И распахнута ветром льняная,
На грудине рубаха.
И поет о небесном лесная
Неприметная птаха.

На могиле Коли

Тебе не страшен дождь, мороз и слякоть,
Тебе и раньше было все равно.
Я улыбаюсь – я устала плакать.
Я выплакала реки слез давно.

Такие мы уж, люди-человеки,
Что и слезам приходит вдруг конец.
И уплывает вдаль по ним навеки
Тяжелый позолоченный венец.

Металлом бренным, прихотьми земными
Пускай житье обманное полно,
Но навсегда нас сделало родными
Пред алтарем испитое вино.

На берегу, куда не ходят лодки,
Лишь долетают ангелы-гонцы,
Я верю: как молитвенные четки —
Встречаются небесные венцы.

У Иверской

1. Дитя

О, как бы я малым ребенком прижалась
К ланите, пробитой копьем!
Какая тогда заструилась бы жалость
Во всем мирозданье моем!

Но выросла девочка и очерствела.
Душа, ты откуда пришла?
И молишься Богу ты так неумело,
Как будто лет двести спала.

Я льну к Богородице, словно волчица
К чужому прибилась жилью,
И хочет волчица от стаи отбиться
Жизнь волчью оставить свою.

Своими слезами хочу я умыться,
Оплакать себя и своих.
Пречистая кровь по ланите струится.
И мiр мой мятежный притих.

2. Мать

У Иверской белеет утро.
Звенит копеечка о дно.
Белеет изморось, как пудра.
Гуляет голубя пятно.

Звенят шаги в морозной сини
Скрыпит кольцо, горит свеча.
Глядит заступница России
Поверх послушницы плеча.

Платочек серый, скромный, строгий.
Цветы поправила, ушла,
О сыне, что сидит в остроге,
Молитву молча вознесла.

Она, послушница, послушна,
Она не знает ничего,
А только верит простодушно
В спасенье сына своего.

Отплакалась, отголосила,
Земные власти все прошла,
И всю любовь и боль России
Сюда, к Пречистой принесла.

Гори, свеча. Молись, родная.
Не так страшна тюрьма земная.
Не тай, Россия, словно сон.
Все сироты твои в остроге
Иль в детском доме. Значит – в Боге.
Гляди, как мал и кроток Он...