Литературно-исторический альманах

Русскоязычная Вселенная выпуск № 22 

от 15 апреля 2023г

Русскоязычный Узбекистан

 

Вадим Муратханов

 

Вадим Ахматханович Муратханов (род. 1974) — русский поэт, прозаик, критик и эссеист, переводчик.  Родился в 1974 году во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1990 году переехал в Ташкент, где в 1996 году окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета (ныне Национальный университет Узбекистана). В 2004—2006 годах жил и работал в городе Волжский (Волгоградская область). С 2006 года живет в Московской области. Один из основателей объединения «Ташкентская поэтическая школа», альманаха «Малый шёлковый путь» (1999—2004) и Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2001—2008). Создатель и ведущий сайта «Два берега — современная русскоязычная поэзия Узбекистана» (2005—2014). С 2006 года ответственный секретарь, с 2015 года — соредактор журнала «Интерпоэзия». В 2006—2013 годах заведовал отделом поэзии в журнале «Новая Юность». С 2008 по 2013 год вёл посвященную современной литературе рубрику «Слово о полке» в журнале «Октябрь», в 2008—2011 годах — рубрику по материалам сайта «Два берега» в журнале «Книголюб» (Казахстан). В 2017—2019 годах работал ответственным секретарем журнала поэзии «Арион».

Материал подготовлен  Алексеем Рацевичем

 

СТИХИ

 

* * *
Вдали от капель, что наперебой
подробно разлетаются на жести,
ты где-нибудь становишься другой,
все дальше, непонятней в каждом жесте.
Но слушать дождь мне хочется с тобой.
И значит, мы наполовину вместе.

* * *
Пока вы не отвыкли от дыханья
и речи близких в памяти свежи,
нет ни души вокруг. Киномеханик
бесплатно крутит прожитую жизнь.

Вот входите вы с робостью ребенка
в пустынный зал на сорок мест.
Стрекочет и потрескивает пленка,
пока смотреть не надоест.

Прохлада

 

Лето. Людей покинули силы.
Кружку губам донести – и ладно.
Где-то там, за горами синими
ходит вдали от людей прохлада.

Ходит вдали белоснежным теленком.
И от нее получает лето
только с трудом узнаваемый голос
на пленке арычной ленты.

* * *
Удобнее иметь своим кумиром
ровесника, чтоб можно было с ним
в одну эпоху радоваться жизни
и по нему за временем следить.
Состарившись, ворчать и видеть в нем
товарища по поколенью.

А я люблю угасших звезд, сошедших
со сцены и, желательно, с земли.
Они смеются с выцветших конвертов,
и крутится пластинка, как душа.
От старости потрескивают сухо
их молодые голоса.

* * *
Когда покой – тогда, слепя
улыбками, глядит с плакатов.
Дает рассматривать себя,
изображенную на картах.

Когда ж под вспышками в ночи
душа к отправке не готова –
то черной птичкой прокричит
с верхушки тополя родного.

* * *
Рождается весна. Как никогда,
мой многолетний бесполезен опыт.
Вот-вот ее несмелая вода
все выходы на улицу затопит.

К ней надо поскорее на поклон,
пока бедна травой и голосами.
Уже виденье мухи за стеклом
со мной пыталось встретиться глазами.

* * *
Опали листья только-только.
Но видно с улицы: уже
одна рождественская елка
горит на верхнем этаже.

Безлюдно в комнате и зябко.
Но смотрит, нарезая сыр,
нетерпеливая хозяйка
на календарные часы,

и лихорадочно считает
она бокалы для вина,
и только снега не хватает
в квадрате черного окна.

Альбом

 

Свет. Черно-белая вода.
Лицо, пока еще не в фазе
старенья. Бледный карандаш
проводит родственные связи.

Там, на канале, мой отец,
желтеющий с собой в разлуке
и забывающий о тех,
на чьих плечах он держит руки.

А я за кадром, мал на вид,
стою с лопаткой и вещами
и не могу остановить
бумаги ломкой обветшанье.

* * *

Конечный миг рисуется с трудом.
Зато виденью верю неизменно,
где в мир иной наш деревянный дом
с закатом переходит постепенно.

И день за днем, обличьем не стара,
моя незаменимая сестра,
вытягивая руку над гардиной,
ведет борьбу с растущей паутиной.

Она заранее включает свет,
чтоб комната успела осветиться.
Она всю ночь готовит мне обед
на несоленой медленной водице.

Случай в горах

 

Все видели его в лицо,
небритого, в помятой кепке.
Мы рано спать легли. Был сон
в горах на удивленье крепким.

Он должен был лишь сниться нам.
Но несколько мгновений странных
он шел бесшумно по камням
и таял в залежах тумана.

О нашей ночи между скал
мой друг, который был поэтом,
стихотворенье написал,
где не упомянул об этом.

Другой мой друг, что жил средь книг
и бородой страниц касался,
не сделал записи в дневник
и дату вспомнить отказался.

Он не ушел. Он невредим.
Он прячется под верхним веком.
Я скоро окажусь один
с моим небритым человеком.

* * *
О том, что карманный фонарик
не будет починен вовек,
о киселе, недоеденном
в ненаступившем завтра,
о том, что солдатик зеленый
не будет отыскан в траве –
надо же предупреждать,
нельзя же вот так внезапно.

Не торопись, не бойся.
Рисуя, глаза закрой:
длится в любую минуту
пыльных дворов сиеста.
Как только последнюю трещинку
на стену посадишь рукой,
город тебя припомнит,
не обделит наследством.

Наружу себя выговаривать –
скучно. Не стоит труда
ставить дни на учет,
прислушиваясь к распаду.
На чердаке голубином
звенящая нота «да»
не повинуется голосу,
не поддается ладу.

* * *
Цветные рыбки по обоям
плывут судьбе наперерез.
Переселиться нам обоим
в их нежилой подводный лес.

Вот я – ушел прозрачным боком
в нестройно мыслящий тростник.
Вот ты – большим янтарным оком
косящая на мой плавник.

В ночь на микрон, на миллиметр
сближаемся. Текут века,
жильцы проходят незаметно,
и не кончается река.

Город

 

В кабинке шаткой чужака
напрасно к небу поднимают –
необозримые века
лукавой сказкой подменяет

обманщик-город. В свой черед
и я бродил по теплой пыли.
И разум спал. И ничего
глаза в пыли не находили.

Состарившись, приду опять
в чинар высокое собранье
босыми пятками читать
развернутую книгу Брайля.

* * *
Январь российский резче. Розовей
в нем неба край. И снег не тает в полдень.
Рука, как незнакомый зверь,
никак в перчатку стылую не входит.

Заденет встречный меховым плечом.
Из-под ноги экспресс уйдет с вокзала.
И сам себя построчно перечтет
шарф, что в дорогу женщина связала,

когда неловко схватишься за нить.
Зато пути земного середина
видна. И след готова сохранить
заснеженного города равнина.

Кормление чаек

 

Порезанный мельканьем белых крыл,
соленый день остановил теченье.
Я с чайкой осторожной говорил
на эсперанто хрупкого печенья,

а он все длился. В нем я не был мной,
забыл следить, как палуба дрожала
и море мраморное за кормой
резных мечетей кубики держало.

И если вниз на воду не смотреть,
то кажется, что он еще не минул.
Зависших птиц медлительная сеть
еще скользит над этим тонким миром.

* * *
Не догонит и хватку ослабит
разноцветный московский острог.
Распадается поезд-анапест
на вагоны случайные строк.

Не проспать, не проспать, не проспать бы,
не коснуться соседа плечом,
не доехать до дальней усадьбы
незнакомым иван-ильичом.

Сад

 

Садовник входит в сад, как входят в дом,
отвыкший от хозяина. Он за ночь
подрос, и сам себе шумит листвой,
и занят собственными чудесами.

Садовник гладит ствол, и в лица крон
заглядывает, и другой рукой
сжимает черенок лопаты,
как неуместный варварский трофей.

«Не щит, но меч принес я вам, деревья».
Заботливый садовник-карабас
берет секатор. Челюсти стальные
сверкают, но не узнаны никем.
И сок в зеленых жилах не застынет.

* * *
Легко оторвусь от постели
в преддверии долгого дня,
и купол хрустальный апреля
внезапно накроет меня.

Как влажная роспись, подробны
сплетенья дорожек и троп,
и голубя голос утробный,
и дятла далекая дробь.

Но – днем, словно веком, наполнен, –
запомнив его наизусть,
пройду лабиринтами комнат
и к теплой постели вернусь,

где формы моей не теряла
покинутая простыня,
где старость стеклянным футляром
от мира спасает меня.

* * *
Ни вина, ни гурий не надо –
небо синее, ветвь граната.
Зерна светятся, манят до дрожи
под шершавой треснувшей кожей.

Но чем дольше из памяти рву
детства выгоревшую траву,
тем сильнее боюсь подмены
и больнее жить наяву.

Тесный сруб не меня ли ждет
на краю лакированных вод?
Там сосна переходит дорогу,
и все длится ее переход.

Лес

 

В заброшенном корпусе ржавчина, сырость,
разбитые стекла и грязь.
Но прямо на крыше загадочный вырос
росток, никого не спросясь.

Он будет тянуться еще много лет,
рассеивая семена, –
и значит, там скоро появится лес
на будущие времена.

Когда на земле воцарится раздор,
и скроются рыба и зверь,
и Красную книгу за черным дроздом
захлопнут, как тяжкую дверь,

когда наши детские игры остудит
последний и праведный суд –
родятся в лесу непонятные люди
с очками на длинном носу.

Не зная о наших победах и бедах,
лихие столетья спустя,
в тени проводить будут дни и в беседах,
густым опереньем блестя.

Где нам и не снилось, где так не бывает,
где лишь удивись и замри –
носатые люди гуляют от края
до края квадратной земли.

PINK FLOYD. HIGH HOPES

 

8 минут 6 секунд
на прожитие жизни.
Поле ржаное,
звон колокольный, последний отсчет.
Разве друг тебя не предаст
на четвертой минуте?
Или с женой не простишься
на исходе седьмой?
Все уже было. Пустишься в поле –
заблудишься в поле.
Где-то вдали
колокол смолкнет.
Тьма упадет…