Легка на подъём, как пыль,
ручка шарманки на подъёме Винном.
Плоской кровлей завербованный кураж
обет молчания тротуара пнул.
Потерял невинность
портальным краном вынутый из барж
в мускатном масле авлабарский говор.
Свершила обряд неповиновения ему,
по переписи, — гавайская гитара,
в сомбреро павильончика с фуникулёра
забыв про люфт завгара.
За Ортачальским жалюзи Кола Брюньона
хохма не умирала, зэковской став.
Без поварёшки повар,
в треске истощённого рогатками неона,
с пальбой по поводу и без
натужившись нытиком-грузовичком,
подвальчик Вениаминовский брал штурмом
пороков двойственный союз.
А в шенкелях платанов схематичный ом
беззлобно противился осе,
как солнцу пульман.
В неподдельном удивлении зенок бомжей
светилась смутная догадка: утро!
Катясь по набережной яйцом Фаберже,
гурьба, непонятно из чего, взвивалась юртой...
Скрипки петель под смычком фрамуг.
Из мелкокалиберки по призракам хлопки.
Фикус бьёт в ладоши: оркестровые тарелки?
В теле убитого щелчками по лбу дня
духи услышали французские духи,
магнолией державшиеся за лацканы,
за волосы, но до разделки
даров природы.
Без базара: Сололаки влип.
Одурью штиблет — всё, что от партийцев, —
нехотя грузились голуби.
С привкусом мяты, бодрому «гип-гип»
очаг камня на камне не оставил.
Где околпачен был ментор
твоих пенатов, Веста?..
на помпеянских фресках?..
в подвальчике Вениаминовском?..
                                                          Однако,
головешек сговор — не чадить, а у костров,
на барахлишке незапятнанного именами
и лётной погодой для голубей акра,
сколько песен штабелями,
                                               столько дров.

* * *

Летучих мышей пеленгаторы, по крайней
мере с радиусом ультразвуков, не то что химера
с интервью к славе в некрологической раме,
а белоснежная зависть,
не знающая, кто кому кто и меру
длины многообразия в язычестве немого кино.
За усечёнными фигурами летних отпусков с иной
насыщенностью утопия вечера, несолоно хлебавши
за тридевять земель, или ещё где,
Пизанской башней
склонилась над полевой мышью, всех тише.
Из прейскуранта вторсырья этюдник, уставший гадать,
и под циркуляркой ока мебель вампир, где-то за тыщу,
пожертвовали на опустевшем после ревизии складе
слишком хороших для угловатых форм манер
(с прошлого века — копилка мусора во мне)
коронованными зубами.
И химия, для многих общая под вуалью
из проволоки, по воскресеньям в индивидуальной
колбе с реакцией вратаря на резаный мяч, на лоджиях
бюстгальтеров — тю-тю, а свет общества — о, дожил я! —
с расчётом, исключающим снежную нагрузку
на сердце, падал на механическую игрушку
без ключика сзади...