SOGNI DI FIRENZE
Cны о Флоренции
     Петру Баренбойму

1. ТОСКАНА

                …Ты Данту диктовала
                страницы «Ада»? Отвечает, — «Я»
                Анна Ахматова

Мечта о Флоренции вроде вериг:
Болит — не болит, а тихонечко ноет,
И длится моё проживанье земное,
Двенадцать шагов от окна до двери.
Мечта о Тоскане похожа на дым —
От этих лесов, безнадежно горящих.
Давно бы сыграл я в отъезд или в ящик,
Но разве сбежишь ты от нашей беды?
В моих бесцензурных по-прежнему снах
Я камни топтал и Мадрида, и Ниццы…
Но чаще всего, представляете, снится,
Ночная Флоренция с криками птах.
Здесь воздух так вкусен, бездымен и чист,
Я вижу, как время свивается в узел,
И как пролетают усталые музы
К последним поэтам, не спящим в ночи.
Флоренция словно спасательный круг
В летальной борьбе между болью и светом.
А кто победит… я узнаю об этом
В той жизни, где снова мы вступим в игру.
Мечта о Тоскане покрепче вина,
Но кто виноват в этой странной невстрече…
И пью за клеймо я, которым отмечен,
И в кованом кубке — ни края, ни дна.

2. ФЛОРЕНЦИЯ

Флоренция. Любовь. Растрата
Того, что прежде было свято
И растворилось в тишине.
Нас много били и ломали,
Но нас задумали из стали
Отцы на страшной той войне.

Мечта. Флоренция. Доныне
Я помню, как, невыездные,
Преградам века вопреки,
Закрыв глаза, вовсю бродили,
Листая улицы и стили,
Вдоль Арно — больше чем реки.
Флоренция. Прощанье. Танец...
А если завтра не настанет,
И снег не стает с наших век?

Но Санта-Кроче, как Титаник,
Вплывает в двадцать первый век.

3. ФРЯЗИНЫ

По Москве гуляют фрязины*,
И хула им вслед слышна:
"Образины, безобразины,
Целый день пьяней вина!"
Расшугали девок хохотом,
Возмущая местный люд.
И не думают, а что потом,
Наливают, сладко пьют.
Флорентинцы и миланцы,
Каботинцы, голодранцы,
Как же носит их земля?
Архитекторы, ваятели,
Колокольных дел старатели
И строители Кремля!

4. ПРОСОДИИ

Просодии навязли на зубах...
Но Леонардо так прилипчив — страх!
Кривой, поскольку вообще Пизанский**,
(О нем в анналах есть такая запись) —
То цифры веером, то кролики толпой,
То числа липнут к трубам дымоходным,
А в Турку жмурки тоже всепогодны,
И Леонардо помнит, но другой —
Он золотым сеченьем очарован,
Он с вечностью задумывался вровень,
И целый мир он выгибал дугой...

Два Леонардо чай с вареньем пьют:
Вон тот Да Винчи, этот — Фибоначчи,
И числа рассыпают на удачу,
И кролики под столиком снуют.

Я — рядом на траве, мой голос тих.
Ловлю я свет, дрожащий возле них.

5. ДЖУЛИАНО***

Темна Флоренция в апреле,
В тумане прячется, дичась.
Но слышал он, что камни пели,
В последний день и в смертный час.

Во чреве стынущей Капеллы
Буонаротти грозный бог:
Пространство размечая мелом,
Из камня изгоняет боль.

Сметая мраморные крошки,
Ломая гаснущий сонет,
Хулу не слыша и совет,
Забыв, что есть на свете роскошь
Покоя. Сколько тишины!
Темна Флоренция в апреле,
Когда ножи достигли цели,
И этим все оглушены.

Он смотрит отрешенно, странно.
И в час, когда стоишь пред ним,
Забудь, что в жизни был другим
Богоподобный Джулиано.

6. АНГЕЛ МИШЕНЬКА

Ангел Мишенька родился в малом городке —
золотушный, некрасивый, тихий, словно мышь.
Детство Миши проходило больше на реке:
там, где пили, и любили, и «Шумел камыш»
пели злыми голосами, полными тоски.
Проплывали теплоходы, воя и звеня.
Приезжала на маршрутках или на такси,
словно инопланетяне, бывшая родня.
Пили водку с кислым пивом, жарили шашлык…
Батя был вина пьянее, в драку с ними лез.
Ангел Мишенька боялся, и, набравши книг,
незаметно топал-шлепал в недалекий лес.
Он читал о странных людях, временах, богах,
слабым прутиком рисуя что-то на земле.
Был он прост и гениален, весел и богат,
и его миры роились в предзакатной мгле.
Дома недоноска, психа — в мать и перемать,
никакой он не работник... Видно, потому,
чтобы вовсе не пытался что-то малевать,
мамка-злыдня порешила сплавить в ПТУ.
Здесь его немного били, заставляли пить.
Огрызаться опасался, мягкий словно шелк.
Он из мякиша пытался чудный мир лепить.
Но, как видно, с облегченьем в армию ушел.

Злой чечен заполз на берег, точный как беда,
и солдатика зарезал, тихого, во сне.
Потому-то, понимаешь, больше никогда
Микеланджело не будет в нашей стороне.

7. РОЩА ЧИСТИЛИЩА
                «Скажу про все, что видел в этой чаще"
                Данте

В городах, покрытых мраком, в улицах, текущих мёдом,
Можно выть одним собакам, можно плыть одним уродам.
Между Сциллой и Харибдой опрокинутые лица:
То ли вглубь холодной рыбой, то ли ввысь горячей птицей.
Но засохших веток лапы крепко держат нас за руки.
На столбах побиты лампы и слова свело от скуки.
Тот, кто всё на свете тратит, и кого мы разлюбили,
Скажет мне: «Осел ты, братец, что остался в этой гнили!»
Всё сложнее или проще, как на части я разобран —
Пепел выгоревшей рощи изнутри мне бьет по ребрам.
Эта каменная пытка стала непреложным фактом,
И ослиное копыто узаконено асфальтом.
Что поделать, всё нелепо. Так записано и вышло...
Опрокинутое небо навсегда легло на крыши.
Город медный дышит мерно, птиц остывших ветер сушит.
Роща вырастет, наверно. Там, где будут наши души.

8. ВРЕМЯ СРЕДНИХ

Уже не Средние века,
И тьма слепая далека,
Но всё ж горит Джордано Бруно.
Его Венеция — сдала
И, опустив свои крыла,
Теряет яростных и юных.

Всю веру бросив на весы,
Средневековья блудный сын —
Горит, горит Савонарола.
Флоренция, мечту поправ,
Скрутила свой могучий нрав
И жалкие играет роли.

У инквизиции дела,
И птица-тройка раздала
Кому тугой свинец в затылок,
Кому — Устьлаг, лесоповал,
Где доходяга остывал,
И где закат взрывался стылый...

Так и живем среди веков,
И выбивает стариков
Эпоха ворона и вора.
Уже не Средние, увы,
Но не поднять нам головы,
Когда потрескивает хворост.

Не может млечная страна
Свои припомнить письмена,
Дождаться доброты и света...
И правит каменный закон
В начале меркнущих времён.
И поднимается комета.

9. НА НЕРЛИ

На покрытой заплатами старой байдарке,
Мимо сосен, создавших готический строй,
Мы текли сквозь туман, ненасытный и жаркий,
Там, где заняты рыбы вечерней игрой.
В среднерусской воде растворялись посменно
Все мои города, все мои времена,
Их вмещала, не требуя тяжкую цену,
Невеликая речка без меры и дна.

...Пусть ломало меня и по миру таскало,ззз
Но давно измельчали мои корабли,
Только вижу: опять отразилась Тоскана
В золотой предзакатной неспешной Нерли.
Погружу во Флоренцию руки по локоть...
Промелькнула над крышами стайка плотвы...
Мой попутчик наладился якать и окать,
И ругать испугавшие рыбу плоты.

Рыба шла на крючок неизбежно и сонно,
И дрожащая леска звенела струной,
И скользила байдарка, уже невесома,
Между небом и городом, вместе со мной.

* - Фрязин — старорусское название выходцев из Южной Ев-
ропы романского происхождения, в основном итальянцев
(другие выходцы из Западной Европы назывались "немцами"). Многие известные итальянцы — архитекторы Кремля, монетных и пушечных дел мастера - носили прозвище Фрязин. Некоторые не были отпущеы на родину, несмотря на условия договора и мольбы. Попытки побега в Италию обычно не удавались.
** - Леонардо Фибоначчи Пизанский — великий математик
13 века. На основе числового ряда, носящего его имя, где он
использовал пример с кроликами, Леонардо Да Винчи в 16 веке
сформулировал теорию Золотого сечения. Конечно, разделенные
тремя веками, они не встречались.
А в Турку светящиеся числа Фибоначчи расположены на
высокой трубе.
*** - Джулиано Медичи — соправитель своего брата Лоренцо
Великолепного. Убит в возрасте 25 лет во время мессы в
флорентийском соборе Санта-Мария-дель-Фьоре 26 апреля 1478 г.
Похоронен в Капелле Медичи (архитектор и скульптор — л(и
Микеланджело Буонаротти) рядом с Лоренцо. Хотя официально
статуя посвящена сыну Лоренцо, она явно относится к его
убитому брату. О несхожести статуи с оригиналом скульптор
сказал, что через тысячу лет это не будет иметь значение.

P.S. Когда-то давно я долгие 15 лет преподавал историю и теорию искусств. Это было непомерно трудно: два семестра - зарубежное, один - русское и один - теория... Голова лопалась, не вмещая информацию. Но по тем временам тоскую, поскольку занимался с маленькими группами будущих художников, и были интересные обсуждения.
Я старался связать изобразительные искусства с философией, литературой, театром. Вроде даже порой неплохо получалось. К тому же и у меня, и у студентов выстраивалось понимание единой логики развития искусства - от происхождения до сегодняшнего дня. Не столько "что", сколько "почему".
И одной из любимых тем, конечно, было итальянское Возрождение. Правда, я разрывался между Венецией и Флоренцией, между страстью и разумом, между живописью и рисунком... И всё же по уровню личностей Флоренция побеждала. Тем более, что по страстности Микеланджело перекрывал даже венецианцев...
Поскольку я был невыездным - путешествовал по картам, планам городов и фотографиям. До сих пор обхожусь без гидов, проверил однажды в Праге... Такое происходит узнавание, как будто во сне видел, и вот, свиделись...
Виновником появления этого цикла был президент Флорентийского общества, адвокат Пётр Баренбойм. Он предложил издать мою книжку с условием, что я к паре старых стишков допишу целый цикл!))) так появилось первое моё избранное "Тоскана на Нерли" (2011 год) - с предисловием Владимира Алейникова и большой статьёй самого Петра о русских поэтах во Флоренции. Самое забавное, что в Италии я никогда не был, но, как искусствовед, знаю что Флоренцию, что Венецию вдоль и поперёк...
Книжка, кстати, недавно появилась на Озоне http:///ozon.ru/context/detail/id/135780519/