Русскоязычная Вселенная № 14

Россия

 

Юлия Дунаева

 

 

Юлия Дунаева в 1990 году окончила биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного университета. Работает научным сотрудником в Библиотеке Российской академии наук. Автор пятнадцати научно-популярных книг о животных для детей среднего и старшего школьного возраста. Пишет стихи и прозу. Ее художественные прозаические произведения два раза входили в шортлисты литературных премий: "Блогбастер" (2008) и "Неизвестный Петербург" (2017). Рассказ Юлии Дунаевой "Плавание в супе или озерный Пастернак" публикуется впервые на портале "Русский Альбион".

 

Материал подготовлен Феликсом Лукницким

 

Плавание в супе или озерный Пастернак

 

 

На ярко-синем полотне озера свободно, не теснясь, стоят заякоренные яхты и яхточки. Лощеные борта, ореховые мачты, аккуратно свернутые паруса. На фоне прочих лодок одна – ну просто уже невыносимо прекрасна. Вся – от ватерлинии до верхушки мачты и от носа до кормы – пронзительного алого цвета. Парус пламенеет даже в свернутом виде. Яхту зовут "Poppy". Легкомысленное имя только добавляет красавице шарма. Хозяином такой лодки должен быть человек веселый и свободный, обладающий легким богатством и живущий в окружении умных, иронично шутливых людей. Я не такая и такой никогда не буду. Через озеро меня везет тяжелый паром. Я еду на работу, где наверняка опять кого-нибудь сильно разочарую.

Сентябрь 1992 года. Мне двадцать восемь лет. Я получила сказочный подарок. Мой бойфренд (я употребляю этот термин не потому, что действие рассказа происходит в англоязычной стране, а потому что это слово точнее, чем российские аналоги, обозначает тип наших отношений) Петя поехал по научному обмену в Великобританию и умудрился устроить так, что я смогла приехать его навестить. На два месяца. До конца октября. В the Lake District – английский Озёрный Край. Вот так вот.

Организация с солидным названием “Британский Совет” сыграла роль доброго Гэндальфа, когда решила, что Петя достоин стипендии для продолжительного проживания на туманном Альбионе. Молодой российский кандидат биологических наук оказался в графстве Камбрия, в игрушечном городке Уиндермир, построенном из слоистого зеленоватого камня на берегу большого озера с таким же названием.

Напротив городка на остром мысу стоит маленький серый замок. Поскольку на дворе современность, то в замке живет не людоед, а научная лаборатория, в которой немногочисленные пи-эйч-ди и прочие постдоки изучают жизнь пресных вод озера Уиндермир и других окрестных водоемов. Пете досталось горное озерцо примерно в часе серпантинной езды вверх от замка. Он должен изучить крошечных рачков, которые обитают в густых зарослях подводного мха. Раз в неделю Петя с коллегами ездит в горы, а в остальные будние дни сидит в замке за бинокуляром. Я тоже езжу с ними, а потом тоже смотрю в бинокуляр. Таково условие моего пребывания в сказочном краю. Петя договорился с институтом, что в течение тех двух месяцев, что я буду гостить у него в Уиндермире, я изучу содержимое желудков форели, которая обитает в том же озерце. За это институт согласился оформить мне вызов, и вот я здесь.

Несмотря на то, что Петиных рачков в озерце пруд пруди, форель их не ест. В доверенных мне желудках попадаются, в основном, насекомые, реже – окурки. Один раз попалась целая мышь. На научном языке это называется "избирательность питания". Изучать вкусовые предпочтения форели довольно противно. Глаза от бинокуляра устают, содержимое сильно воняет формалином. Но я этого как бы даже и не замечаю. В 1992 году подавляющее большинство граждан России ради двух месяцев пребывания в Англии согласились бы понюхать и не такую гадость. Для них это был бы даже не вопрос. Вот я и нюхаю.

 

Для временного проживания в Уиндермире Пете выдали настоящий английский дом. Трехэтажный. С камином и узкой лестницей. Конечно, это не был роскошный особняк или усадебный дом с портретами эсквайров. Ширина его фасада была чуть больше чем ширина входной парадной двери. Типичный игрушечный домик на горбатой улочке Виндермира, зажатый между такими же соседними домами. За дверью начиналась длинная и узкая "моя крепость". Владения простирались от парадного входа до черного выхода, и от этажа, который по-английски ни в коем случае нельзя было называть первым, до чердака, где лежали старые черно-белые фотографии, запечатлевшие жизнь среднестатистической британской семьи 30-х – 60-х годов XX века. Ее члены были настолько хорошо воспитаны, что не позволяли себе скрипеть ступеньками лестницы по ночам.

Ниже чердака было два этажа с тремя спальнями и ванными комнатами (тоже длинными и узкими), а на земляном этаже находились гостиная с электрическим камином, столовая и кухня. После хрущевок и брежневок все это казалось мне огромным и каким-то незаконно экспроприированным. Правда, недели через две чувство притупилось, и я поняла, что это и есть оптимальное жилье, где три человека (с нами еще жил Петин сын Алеша) могут в любой момент быстро разойтись по своим углам так, чтобы чувствовать себя в полном одиночестве. Да! Еще был подвал с электрической стиральной машиной. Вскоре после заселения состоялось мое знакомство с этим, доселе мне неведомым, но, как выяснилось, совершенно необходимым, типом "живых существ".

Кроме чуждого моей предыдущей биографии дома у нас в Уиндермире был еще невозможный продуктовый магазин, который назывался по-английски "Booth" – "Ларёк". А как раз незадолго до моего отъезда в Англию у нас в России слово "ларёк" сменило значение. До 1992 года ларёк был просто маленькой торговой точкой с наружным окошком, которая от прочих отличалась только размером. В 1992 году появились такие ларьки, чьи окошки были "окном в мир капитализма". В универсамах продавалось примерно то же, что и до 1992 года, только без карточек и дороже. А в невзрачных хлипких ларьках, которые теснились на тротуаре возле универсама, можно было купить коричневый ликер "Амаретто", голубой ликёр "Кюрасао", желтые сигареты "Кэмел" и разноцветный чай "Пиквик". И когда я, приехав в Англию, впервые пришла в магазин "Booth", я поняла, что эти наши новые ларьки – это отважные предвестники тех, настоящих больших "Ларьков", которые когда-нибудь тоже к нам придут.

Теперь я знаю, что "Booth" был обычным супермаркетом средней руки. Не исключено, что жители Уиндермира буднично закупались в нем, а за вкусными продуктами ездили в хорошие магазины в Карлайл или Ланкастер. Но для меня "Ларёк" был полон разнообразных чудес, которым зачастую на русском языке не было названия. Например, я буквально стала свидетелем вхождения в нашу лексику слова "чупа-чупс", так как после каждого посещения супермаркета Петя по-русски ругал Алешу за то, что этот леденец опять торчит у него изо рта. А вот слова "йогурт" мы тогда не знали, и баночки с кисло-молочно-фруктовым содержимым называли "маленькие кефиры".

 

Когда сентябрь и октябрь закончились, и я вернулась в Петербург, все родственники и знакомые при встрече задавали мне один и тот же вопрос: "Ну как там?" Отвечать на него можно было одним словом: "Супер!" Как правило, после этого в глазах спрашивавшего сразу загоралось понимание, и уточняющих вопросов не следовало. Некоторые зануды шли дальше и произносили логичное: "А чего вернулась?" Тогда я говорила: "Ну, слушай, это же не так просто, чтобы сразу остаться", и явно повеселевший человек удовлетворенно кивал. Одна лишь моя двоюродная сестра спросила по-другому. Она посмотрела на меня сочувственно и сказала: "Ты, наверное, все время хочешь туда обратно?" И я, застигнутая врасплох, энергично затрясла головой и быстро ответила: "Нет! Нет!" Увидев холодное изумление на лице сестры, я быстро пришла в себя и сказала: "Теперь я хочу в другие страны, в этой я ведь уже была". Кажется, это было не то, что хотела услышать сестра, но больше вопросов она не задавала.

"То есть, как это? – спросим мы вместо сестры. – Мне что, не понравилось в волшебной стране?"

Понравилось. Еще как. В Англии на меня обрушились потоки красоты и информации, которые меня восхитили, вдохновили и преобразовали. Но мне там было плохо. Не на сто процентов, конечно. Но существенная часть меня была отравлена сильным чувством собственной неполноценности. Главной причиной этой интоксикации был великий, могучий, правдивый и свободный английский язык. Вернее, его у меня отсутствие.

Мой папа был полиглотом. Он владел английским, хорошо знал французский, успешно пользовался японским, понимал польский и итальянский, немного читал по-немецки, после пятидесяти взялся за финский. В связи с этим я благодарна отдыхающей на мне природе, что хоть один иностранный язык мне было дозволено освоить в какой-то степени.

Я окончила среднюю школу с поверхностным изучением немецкого языка. Папа счел, что немецкий будет полезен, так как именно его он преподавать мне не мог. Всем остальным языкам он – то по очереди, то одновременно – пытался учить меня сам. Я не проявляла способностей, занималась плохо, папа особо не настаивал. В результате к концу школы у меня в голове была каша из немецких, английских и японских слов, я могла отличить accent grave от accent aigu и знала, как пишется иероглиф "лошадь". Поступив в университет, я сказала себе и папе: "Хватит!" и решила сосредоточиться на английском. Мне удалось приписаться к "англичанам", скрыв от деканата свою школьную немецкость. Уровень "англичан" в моей группе был таков, что мое самозванство осталось незамеченным. В дипломе по иностранному языку у меня красуется заслуженная четверка. После университета я продолжала иногда заниматься с папой, легко читала научные статьи на английском и думала, что более-менее знаю язык. Это заблуждение длилось до тех пор, пока мой самолет не приземлился в аэропорту Хитроу.

Я до сих пор не понимаю, о чем так упорно могла спрашивать у меня девушка в форме на паспортном контроле. Отчаявшись получить развернутый ответ, она, закончив очередную непонятную фразу, просто спросила:

– "Yes?"

– "Yes!" – радостно ответила я, и мне шлепнули штамп.

Дальше – хуже. Из Лондона в Уиндермир я ехала на поезде. Вагон был сидячий, и до меня долетали обрывки фраз других пассажиров. Язык, на котором они разговаривали, английским не был. "Странно, – думала я, – хоть что-то я ведь должна понимать!" Но не понимала.

В соседнем вагоне был буфет. За стойкой работал молодой парень. Я раз десять произнесла то, что по моему представлению должно было означать: "Один черный кофе, пожалуйста". Я меняла порядок слов, длительность гласных, ударение в слове "кофе", но парень смотрел на меня непонимающе. Потом стал задавать вопросы. Теперь уже непонимающе смотрела я. В конце концов, он дал мне стакан воды и сказал: "Cold". Со мной явно было что-то не так.

Если бы моей первой заграницей стала любая неанглоязычная страна, я бы спокойно сообщала местному населению, что не говорю по-немецки, по-французски, по-испански, по-китайски и на суахили. И мне это было бы ничуть не стыдно. Но почему-то в моей голове крепко засела мысль, что не говорить по-английски, если тебе хватает наглости ехать за границу, неприлично. И, надо сказать, жители Англии эту мысль укрепили. У меня никто не спрашивал, говорю ли я по-английски. Со мной просто начинали разговаривать, и, если я обнаруживала непонимание, удивлялись.

Первым жителем Уиндермира, с которым я имела беседу (если это можно так назвать), был Петин коллега Глен. Очень симпатичный похожий на хоббита мужичок средних лет. Я, как положено, сказала: "Nice to meet you". После чего у Глена изо рта быстро полезла густая словесная каша, не имеющая ничего общего с тем языком, который я изучала в университете и с папой. Мне оставалось только улыбаться и кивать. Петя потом меня обнадежил, сообщив, что Глен валлиец, английский для него не родной, плюс у него очень плохая дикция. Может, дело в этом. Однако общение с другими коллегами строилось по тому же плану: "Nice to meet you", каша, кивание.

Англичане, в общем-то, относились к моему непониманию сочувственно. Во всяком случае, после "беседы" со мной улыбались не менее приветливо, чем до. Хотя интуитивно я, конечно, чувствовала их разочарование. Они искренно интересовались Россией и надеялись на более информативное общение с “the real Russian girl”. Но в озерном институте работала одна девушка, которая открыла мне истинное положение вещей.

Ее звали Хеневева, она была испанка, из Мадрида, и в институте работала временно. По тому, как она себя вела, было ясно, что она очень-очень хотела бы остаться в Англии навсегда. Изо всех сил старалась во всем быть как они – настоящие англичане. Меня это удивляло, так как до встречи с Хеневевой я считала, что Испания ничем не хуже Англии.

Английский у Хеневевы был несравненно лучше моего, но все же медленнее и четче, чем у носителей, поэтому я могла с ней как-то разговаривать. Зная, что она недавно вернулась в Уиндермир после очередной побывки в Мадриде, я спросила, не сложно ли ей после отпуска переходить с испанского на английский. Хеневева обдала меня волной презрения и ответила: "Никогда. Мне никогда не сложно переходить на английский". "А кому сложно – тому и незачем", – домыслила я.

У Хеневевы я научилась одной классной штуке. Я заметила, что когда она разговаривает с кем-то из англичан, она, внимательно выслушав очередную фразу собеседника, поднимает красивую испанскую бровь и фирменно произносит: "Really?" Я решила попробовать разнообразить этим "Really?" свое обычное кивание. Хотя бы без брови. Это была не простая задача для интуиции – почувствовать, когда надо говорить "Really?", а когда – нет. Но, судя по ответному киванию англичан, интуиция иногда справлялась.

Сравнив себя с Хеневевой, я кое-что поняла. Если житель такой нормальной западноевропейской страны как Испания считает себя здесь человеком второго сорта, то я вообще – дикарь, экзотическая зверюшка.

Надо сказать, что у Пети и, что самое обидное, у Алеши, с английским было гораздо лучше, чем у меня. Они тоже, конечно, были здесь, на севере Англии, диковинными зверюшками, но хотя бы – говорящими.

 

– В субботу вечером мы идем в гости, – сообщил мне как-то Петя.

– Опять в гости?!

В Уиндермире мы были нарасхват. Почти в каждый уикенд нас приглашали на ужин коллеги из института или их знакомые. В 1992 году Россия была в моде, а в маленьком городке на севере Англии с развлечениями не густо. Вот нас и звали наперебой.

Ходить в гости мне было страшно, но интересно. Посмотреть, как устроены их дома, как они живут, что едят и пьют, как принимают гостей, как общаются с детьми и домашними животными – ради такого опыта я была готова мириться с ролью Элизы Дулитл на первом светском приеме. Конфузы, которые случались со мной в гостях, были абсолютно в ее духе.

Например, в прошлый раз я пыталась объяснить, чем отличаются русские супы от английских. "Здесь они гомогенные, а у нас кусочки овощей и мяса плавают – are swimming – в супе". Я не сразу поняла причину всеобщего смеха, пока Петя не сказал: "Not very actively swimming". Оказывается, to swim могут только одушевленные существа, а про суп надо говорить как-то иначе. Но, в общем, это было даже весело.

Однажды нас пригласили на ланч в огромный дом – действительно, особняк – с собственным парком. В особняке жила достойная пожилая чета – леди в седых буклях и ее муж – дипломат на пенсии. Нас угостили изысканной едой, показали дом с множеством произведений искусства. Расспрашивали про положение дел в России. Петя рассказал про обвал рубля, символическую зарплату и беззаконие.

– А у меня-то какое несчастье! – вдруг воскликнула леди в буклях.

– Какое же?

– Я вам сейчас покажу, пойдемте.

Повела нас в парк, мимо цветников, на английскую лужайку.

– Видите? Вот это? Это настоящая беда – лишайник на моем газоне. Это ужас. От него очень трудно избавиться. Прямо не знаю, что делать…

И ведь, действительно, ужас. Это же тот самый газон, за которым триста лет ухаживали. И что теперь будет?

 

К кому же мы идем на этот раз, в субботу?

Оказывается, в соседнем городке Амблсайд есть нечто удивительное – кружок любителей русского языка, и мы приглашены на их очередное сборище. Одна участница кружка работает в нашем институте. Она заедет за нами в субботу и отвезет в Амблсайд. Все члены "русского клуба" мечтают с нами встретиться, чтобы послушать настоящую русскую речь. Такие гости мне подходят!

Встреча любителей русского языка проходила в уютной гостиной довольно скромного дома – примерно такого же, как наш. Все члены клуба были людьми почтенного возраста. Они рассказали (по-английски) о том, о чем мне заранее уже сообщил Петя со слов институтского коллеги, поэтому я почти все поняла.

Одна обаятельная и образованная русская девушка после революции 1917 года оказалась в Персии. Там ее увидел английский инженер-путейщик. Они поженились, и он привез молодую жену в Амблсайд. Они охотно принимали гостей, устраивали вечера и, в общем, оживили светскую жизнь городка. Русская леди обладала такой харизмой и так интересно рассказывала о своей родной стране, что некоторые постоянные посетители ее "салона" решили начать изучать русский язык. Так и образовался этот удивительный кружок в английской глубинке. Леди давно умерла, но ее дело продолжает ее лучший ученик.

– Как жаль, что мистер Росс не смог сегодня присутствовать на нашей встрече! Вам нужно обязательно с ним познакомиться. Он, действительно, хорошо говорит по-русски!

Никто из присутствовавших желания говорить по-русски не выказывал. В конце вечера, наполненного исключительно английской речью, нас с Петей все же попросили что-нибудь сказать на нашем родном языке. Я немного поговорила о погоде и о красоте здешних мест в это время года, когда на вершинах гор по утрам уже лежит снег, а внизу – яркая золотая осень. Когда я закончила свою короткую речь, все молчали. Вдруг один старичок очень отчетливо произнес по-русски: "Какой кошмар!" Я удивилась, так как, вроде ничего пугающего в моих фразах не было. Или кошмаром он считает то, что ничего не понял? И тут меня осенило. Он применяет "Какой кошмар!" так же, как я применяю "Really?" В этот момент я его очень хорошо понимала.

 

Вскоре после этой встречи состоялось наше знакомство с руководителем кружка мистером Россом.

Фоти Росс (Fortie Ross) тоже жил в Амблсайде, в небольшом коттедже. Мы пришли к нему в дневное время. Никакой едой он нас не кормил, был только скромный чай на интеллигентской кухне. Вряд ли ему было больше шестидесяти. Высокий, худой, с проседью. Очень походил внешне на Николая Гринько, особенно в фильмах Тарковского. Сразу начал говорить с нами по-русски и сразу по делу. Не стал тратить время на "Как вам нравится в Англии?" Поблагодарил за визит и попросил помочь.

– У меня недавно были в гостях муж и жена, из Москвы. Я попросил их записать для меня на магнитофон какой-то небольшой рассказ на русском языке. Они записали. Очень интересно рассказали про свой загородный дом – "дачу". Я почти все понял, но есть одно слово, не могу найти в словаре.

– Какое же?

– Тамовцы́. Кто такие тамовцы́? Это такие домашние животные?

– Тамовцы́?

– Да. Вот послушайте, пожалуйста.

Мистер Росс включил запись.

"У нас в деревне много всякой живности, ну, коров, там, овец …" , услышали мы неспешный голос соотечественника.

– Почему вы смеетесь? – спросил Фоти Росс.

Мы объяснили ему, кто такие тамовцы́.

Петя в свою очередь попросил мистера Росса о помощи. Он знал от коллег, что тот является единственным во всей округе (возможно, во всей северной Англии) обладателем пишущей машинки с кириллическим шрифтом. Пете нужно было срочно напечатать отзыв на диссертацию, чтобы отправить в Петербург. Сейчас трудно в это поверить, но в 1992 году мы связывались с Родиной в основном с помощью бумажной почты. Мистер Росс любезно позволил воспользоваться его портативной югославской машинкой "De Lux", и Петя начал печатать.

Форти Росс обратился ко мне, сказав, что у него есть еще одна просьба, если это будет не слишком. Я, конечно, заверила его, что не слишком.

– У меня есть друг, Лиз Хэворт, она очень любит парусные лодки. Я написал про нее небольшой текст на русском языке. Не могли бы вы проверить, все ли правильно?

Я согласилась, и мистер Росс протянул мне листок с напечатанным на машинке текстом.

Это был небольшой рассказ о женщине (мы, кстати, были с ней знакомы, она была биологом из уиндермирского института), которая еще в детстве увлеклась парусным спортом и не рассталась со своим увлечением до зрелых лет. Сейчас она – лучший яхтсмен Уиндермира. Кроме того, Лиз Хэворт организовала сбор средств на покупку спасательного катера, который должен будет приходить на помощь тем, чей парусник потерпел крушение на озере. Написано все было правильно, за исключением небольших стилистических неточностей. Делая пометки, я, видимо, улыбалась, и мистер Росс спросил:

– Что-то смешно в тексте?

– Нет. Просто небольшие неточности. Например, текст называется "Лиз и парусная лодка", а лучше бы назвать "Лиз и парусный спорт".

– Джулия, – сказал Фоти Росс – как хорошо вы знаете русский язык!

Я подумала, что он шутит. Но нет. Это было искреннее восхищение. Я вспомнила, что у меня подобное чувство вызывали маленькие английские дети, когда я случайно слышала на улице, как они говорят на своем родном языке.

– А вы не могли бы прочитать для меня стихи? – попросил мистер Росс.

– Стихи?

– Мне подарили недавно одну книгу, я не читал еще. Может быть, вы прочтете что-то? – и протянул мне сборник Пастернака.

Я прочла, что открылось:

"Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку …"

Прочла все стихотворение, до "Жизнь прожить – не поле перейти". Старалась читать с выражением. Закончив, подняла глаза от книги. Выражение лица мистера Росса меня испугало. Он смотрел на меня с ужасом. Неужели так подействовало?

После довольно продолжительного молчания он сказал: "Пожалуйста, переведите мне, я ничего не понял". Это прозвучало довольно трагично. Петя, показав мне кулак, взялся переводить. Это заняло гораздо больше времени, чем прочтение самого произведения. Мистер Росс продолжал грустить.

"Это очень сложное стихотворение. Тут и Шекспир, и Евангелие. Его и нам трудно понять", – я попыталась сказать что-то утешительное.

– Я так давно изучаю русский язык. Почему же я не понял совсем ничего? Все-таки, ваш язык – очень трудный.

– Но вы очень хорошо говорите по-русски, почти без акцента.

– Вы так считаете?

Мы очень тепло расстались с мистером Россом. Он благодарил нас за помощь, приглашал приходить еще.

Этот визит состоялся уже незадолго до моего отъезда из Уиндермира. Почему-то после общения с мистером Россом я стала чувствовать себя увереннее с англичанами. Один раз на каком-то вечере, куда я осмелилась пойти без Пети, я довольно долго разговаривала с неким незнакомцем, который после беседы со мной сказал:

– Как хорошо вы говорите по-английски!

Я ему не поверила и правильно сделала, но все равно услышать это было приятно.

 

 

 

Подписи к иллюстрациям:

Фото 1. Юлия Дунаева возле здания Юстонского вокзала в Лондоне перед посадкой в поезд до Уиндермира, 29 августа 1992 года. Фото Петра Крылова.

Фото 2. Озеро Уиндермир. Фото Петра Крылова.

Фото 3. Мистер Фоти Росс (Fortie Ross), Амблсайд, декабрь 1992 года. Фото Петра Крылова.