Русскоязычная Вселенная
выпуск № 20 от 15 октября 2022 года
Русскоязычная Британия
Юрий Колкер
КОЛКЕР Юрий Иосифович. Поэт, критик, литературовед. Родился 14.3. 1946 в Ленинграде. Закончил в 1969 г. физико-механический факультет Политехнического института. Защитил в 1978 г. кандидатскую диссертацию по математической биологии. В 1972—1974 гг. печатал стихи в советской периодике. Публикации прекратились, когда он начал пытаться эмигрировать в Израиль. В 1980 г. был вынужден покинуть научную работу. Работал оператором газовой котельной. Редактировал Ленинградский Еврейский Альманах (самиздат). В 1984 г. эмигрировал. Живет в Англии с 1989 г. Работает на Би-Би-Си.
СТИХИ
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА
Молодость склонна к эпосу – значит, к утрате,
К долгой разлуке, к неутолённой любви.
Троя – вот её нерв: там Зевс на подхвате,
Стройный сюжет, замешанный на крови.
Самоубийство ей кажется сильным ходом –
Правда, всё реже: всё-таки век не тот.
Скучно с милой квитаться или с народом,
Зная: Олимп и бровью не поведёт.
Помню, бродил я по городу днём погожим,
Ссору лелея и втайне собой гордясь,
А Каллиопа, дряхлея, врала: – Отложим!
Выдюжим, лишь бы пряжа не порвалась.
Молодость мнит, в закон возвышая частность,
На поколенья вперёд закупить места.
Биологическая целесообразность –
Вот её неподсудная правота.
Если бы старость могла, а молодость знала!..
Впрочем, формулу можно и развернуть:
В чём-то ведь правду гречанка мне нашептала:
Лишь к тридцати мы умеем подковы гнуть,
Лишь к сорока сообщается нам дорога...
Кто в Лабиринте шишек успел набить –
Тот, поостыв, человека, страну и Бога
Только взаимной любовью готов любить.
Три воды обегают вокруг островка,
Друг от дружки родясь чередой,
И Лебяжья канавка, мелка и узка,
Протянулась четвертой водой.
Три строки набегают, четвертой строкой
Замыкаясь в единстве своем,
Три беды возникают, с протокой-тоской
Образуя один водоем.
Три беды вытекают одна из другой,
И торопится внучка-река
Нас волною настичь, обогнуть и петлей
Захлестнуть, чтоб умолкла строка.
1974
Твой приятель садится за письменный стол
И в окно угловое глядит.
Там котельной трубы возвышается ствол,
И большая ворона сидит.
Птица тоже как будто косит на него,
Но не взглядом, сводящим с ума:
Нет, не ворон Эдгара, всего-ничего,
Городская ворона, кума.
Он бросает на прошлое мысленный взор –
Заурядное, в целом, житье:
Неудачи, удачи... Он смотрит в упор
На беду – и не видит ее.
То и страшно, что в фокусе вечно не то,
Что бедою не стыдно назвать...
Отвлекаясь, подводные съемки Кусто
Начинает герой вспоминать,
Тот неверный, невнятный, расплывшийся мир,
Где поверхность уже не видна,
Слух слабеет, теряется ориентир,
Да и жизни другая цена.
И пока его мысль подбирает слова,
Сквозь хандру пробиваясь с трудом,
Цепенеют деревья, спадает листва,
И вода покрывается льдом.
1974
В саду, на узком островке,
Со свитком знания в руке
И лавра веткою нездешней,
Сибилла Либика стоит
И тяжко за море глядит
Глазами муки безутешной.
Сибилла Либика, скажи,
Зачем деревья хороши
В своем спокойствии осеннем,
Зачем не слышно ветерка,
Зачем не движется река,
Волна не хлещет по ступеням?
Сибилла Либика, спроси,
С какими силами в связи
Душа осеннего покоя –
Того, что стынет над рекой:
Спроси Того, кто сам – покой,
Кто племя пестует людское...
Вода недвижная лежит,
Слеза небесная бежит
С ее ланит, вопросу вторя.
Залив, ведущий в океан,
Едва синеет сквозь туман,
Не видя слез, не зная горя.
1974
Когда зимой грустнеют птицы,
И Летний сад в снегу, –
С тобой одним, певец Фелицы,
Я в мире жить могу.
Все, чем эпохи наши схожи,
Я вижу, гнет терпя.
Мне скучно с теми, кто моложе
И опытней тебя.
И нам легко сойтись о главном,
Найдя ответ в добре, –
В саду с окоченевшим фавном
В дощатой конуре.
1977
Воробей – терпеливая птица.
Мне, быть может, когда я умру,
Суждено в воробья превратиться
На сквозном ленинградском ветру.
Как само естество обезличен,
Равнозначен себе самому,
Воробей оттого симпатичен,
Что живет , не вредя никому.
Потому ли, товарищ мой нищий,
Осторожный жилец чердака,
Ты мне дорог, что голос твой чище
И надежней, чем эта строка?
Ничего мне от жизни не надо –
Дайте только пропеть воробью,
Пробубнить в полутьме виновато
Безголосую песню свою.
1978
Только немощь и может вернуть
Позабытые контуры, звуки.
Заболеть – как в себя заглянуть,
Суеты отрешиться и скуки.
Там, в гербарии счастий и бед,
Вдруг живые отыщутся почки:
Твой младенческий велосипед
Или две хореических строчки.
Сколько лет ты их тщетно искал,
Как шутила с тобой Мнемозина!
Сколько важных ты слов пропускал,
Среди них ключевое: ангина.
Мимолетная гостья, твоя
Правда! Время тебя не заботит.
Не хотел выздоравливать я,
Но пришлось. Мой будильник заводят.
Ничего я не помню. Забыл
Красоту, для которой трудился.
Пробил час – оболочку пробил
И в молочную вечность скатился.
1979
Зима наступает, Вивальди спешит
В притихшие наши сады.
Лист ветхий, как марля, уже не шуршит,
Осунулись неба черты.
Не этим ли утром петунья цвела,
Лобелия и ноготки,
В головку цветка проникала пчела,
И чайки паслись у реки?
Должно быть, мы долго бродили с тобой:
Свинцовою сделалась синь,
Приблизились скрипки, померкнул гобой,
И ясно звучит клавесин.
1980
Еще ты полон этим днем холодным –
Но счет закрыт: твой труд, твоя печаль,
Все то, чем был ты пред лицом Господним,
Занесено на вечную скрижаль.
Нет корректуры для последней правки,
Обмолвки не отменишь кровью всей,
Приходит ночь, и Ангел очной ставки
Является над совестью твоей.
1982