Я знаю, в моей Отчизне,
С которой – неразделим,
Свобода ценнее жизни,
И дети - важней земли.
Открыта в груди калитка,
Покуда сквозь боль и гам
Былинкой летит молитва
К очам Её, к очагам.
Опухли глаза от соли,
В ушах угнездился вой.
Багровый цветёт подсолнух
Над бедной моей страной.
Течёт раскалённое масло,
Взрывается в воздухе жмых,
Но пепел погибших Клаасов
Стучится в сердца живых.
И трепетный свет субботний
Лежит на полях, как снег,
И правит небесная сотня
Течением дольних рек.
Русскоязычная Вселенная
выпуск № 18 от 15 апреля 2022 года
Русскоязычная Германия
Михаэль Шерб
Родился в Одессе, живёт в Германии, в Дортмунде. По образованию физик-теоретик, разработчик программного обеспечения, профессиональный разработчик. Публикуется в различных журналах и на литературных интернет-порталах. Автор двух поэтических сборников. Победитель чемпионата Балтии по русской поэзии, победитель всемирного конкурса поэзии «Эмигрантская лира», обладатель премии имени Владимира Таблера. Автор представлен членом Худсовета программы «Турнир поэтов» Ильдаром Харисовым.
Материал подготовлен Редактором Алексеем Рацевичем
СТИХИ
Элегия для Александра Чумакова
померкнет в глазах муравьиная резь...
Померкнет в глазах муравьиная резь,
И шея с упорством воловьим
Дугой изогнётся, и тёмная речь
Из губ моих вытечет кровью.
И я окажусь на морском берегу,
В засохших кустах бересклета,
Где спрятаться, словно улитка, смогу
В скале своего же скелета.
Я стану смотреть над водой облака
И видеть знакомые лица,
И будет уютна, тепла и суха
Моя костяная теплица.
Теперь не оставят чеканы годов
Следов гравировки на коже.
Ни запахов память, ни музыки зов
Не смогут меня потревожить.
И будут вокруг из всего бытия
Одни только небо и камень,
И в камне - живой обезреченный я,
И в небе – лишь Бог с облаками.
И шея с упорством воловьим
Дугой изогнётся, и тёмная речь
Из губ моих вытечет кровью.
И я окажусь на морском берегу,
В засохших кустах бересклета,
Где спрятаться, словно улитка, смогу
В скале своего же скелета.
Я стану смотреть над водой облака
И видеть знакомые лица,
И будет уютна, тепла и суха
Моя костяная теплица.
Теперь не оставят чеканы годов
Следов гравировки на коже.
Ни запахов память, ни музыки зов
Не смогут меня потревожить.
И будут вокруг из всего бытия
Одни только небо и камень,
И в камне - живой обезреченный я,
И в небе – лишь Бог с облаками.
блюз
Задевая синкопой, в грудную клетку заходит блюз,
В бар, где печень солодом сердце лечит.
А тишина – это напрасный груз,
Сбросишь её – и подниматься легче.
Измазан мазутом задумчивый слон небесный,
Пляшет на нём выводок звёзд-мышат.
Сиплые тростники поют печальные песни,
Звонкие одуванчики всех смешат.
Затихая, мелодия превращается в детский лепет,
И, обезболив не хуже, чем новокаин,
Плывёт над нами, словно невиданный чёрный лебедь,
Перебирая багровыми лапками.
Обопрёшься на локти, словно стена на сваи,
И поползёшь за музыкой, как за водой причал,
Словно это тебя сейчас из окна позвали,
Словно это твой голос, замешкавшись, отвечал.
В бар, где печень солодом сердце лечит.
А тишина – это напрасный груз,
Сбросишь её – и подниматься легче.
Измазан мазутом задумчивый слон небесный,
Пляшет на нём выводок звёзд-мышат.
Сиплые тростники поют печальные песни,
Звонкие одуванчики всех смешат.
Затихая, мелодия превращается в детский лепет,
И, обезболив не хуже, чем новокаин,
Плывёт над нами, словно невиданный чёрный лебедь,
Перебирая багровыми лапками.
Обопрёшься на локти, словно стена на сваи,
И поползёшь за музыкой, как за водой причал,
Словно это тебя сейчас из окна позвали,
Словно это твой голос, замешкавшись, отвечал.
время новой побелки...
Время новой побелки. Фасады деревьев в лесах.
Переходы аллей превратились в пещеры из карста.
В придорожных канавах вода застывает на царство,
От сверканья небес черви тьмы копошатся в глазах.
Это время ремонта. Стиранья примет и следов.
Избавленья от прежних помарок, потёков и пятен.
Многократно изученный парк стал опять непонятен.
Пряди мёртвой травы, словно лак, покрывает ледок.
Время чистых страниц. За эпохой посевов и жатв
Непременно приходит пора исправленья ошибок.
Друг за друга цепляясь, летят шестерёнки снежинок,
Или лица ушедших, спускаясь на землю, кружат.
Переходы аллей превратились в пещеры из карста.
В придорожных канавах вода застывает на царство,
От сверканья небес черви тьмы копошатся в глазах.
Это время ремонта. Стиранья примет и следов.
Избавленья от прежних помарок, потёков и пятен.
Многократно изученный парк стал опять непонятен.
Пряди мёртвой травы, словно лак, покрывает ледок.
Время чистых страниц. За эпохой посевов и жатв
Непременно приходит пора исправленья ошибок.
Друг за друга цепляясь, летят шестерёнки снежинок,
Или лица ушедших, спускаясь на землю, кружат.
первый снег
Как только первый снег вокруг
Побелит всё, окажет милость, -
То каждый осознает вдруг,
Что ничего не изменилось.
И мы не менее слабы,
Чем были в месяц палых листьев,
Зажаты меж клыков судьбы,
Как тушка зайца в пасти лисьей.
И захлестнёт... досада? злость?
Ну как же объяснить получше?!..
Как будто был упущен случай
Мгновение назад, вот-вот,
И словно что-то натянулось
Сперва, и враз – оборвалось.
Побелит всё, окажет милость, -
То каждый осознает вдруг,
Что ничего не изменилось.
И мы не менее слабы,
Чем были в месяц палых листьев,
Зажаты меж клыков судьбы,
Как тушка зайца в пасти лисьей.
И захлестнёт... досада? злость?
Ну как же объяснить получше?!..
Как будто был упущен случай
Мгновение назад, вот-вот,
И словно что-то натянулось
Сперва, и враз – оборвалось.
глинтвейн
Бесснежным вечером деревня
Скулит в предчувствии зимы.
Чем обнаженнее деревья,
Тем тщательней укрыты мы.
Горит медовое монисто -
Кирпичики окон в домах,
И удивляешься: как быстро
Становится ослепшей тьма!
Включу луны электроплитку,
Священный вскипячу Грааль.
Глинтвейн сползает, как улитка,
По горлу, унося спираль
Тоски под сень притихших кладбищ,
В подвалы, где скопилась медь,
Чтоб не коснуться высших клавиш,
И низких тоже не задеть.
Скулит в предчувствии зимы.
Чем обнаженнее деревья,
Тем тщательней укрыты мы.
Горит медовое монисто -
Кирпичики окон в домах,
И удивляешься: как быстро
Становится ослепшей тьма!
Включу луны электроплитку,
Священный вскипячу Грааль.
Глинтвейн сползает, как улитка,
По горлу, унося спираль
Тоски под сень притихших кладбищ,
В подвалы, где скопилась медь,
Чтоб не коснуться высших клавиш,
И низких тоже не задеть.
красота
Я страдал со всеми, не слыша стонов.
Тьма сжимала лица детей в бутоны,
Кислой ложью несло из дверей пекарни,
Под ногою хрустнув, смолкали камни.
Веселясь со всеми, не слышал смеха:
Щебет птиц под землёй заглушало эхо,
Лишь плескалась глина потоком гноя
Под давленьем пшенично-ржаного зноя.
Наступала полночь стопой слоновьей.
Засыпая со всеми, не видел снов я,
И во рту моём, не познавшем речи,
Собиралась горечь – тоски предтеча.
От кого спасения ждать в осаде?
Красота грядёт – вот четвёртый всадник.
Всякий рот раскроет, замрёт в восторге:
Да пронзит мне горло копьём Георгий!
Тьма сжимала лица детей в бутоны,
Кислой ложью несло из дверей пекарни,
Под ногою хрустнув, смолкали камни.
Веселясь со всеми, не слышал смеха:
Щебет птиц под землёй заглушало эхо,
Лишь плескалась глина потоком гноя
Под давленьем пшенично-ржаного зноя.
Наступала полночь стопой слоновьей.
Засыпая со всеми, не видел снов я,
И во рту моём, не познавшем речи,
Собиралась горечь – тоски предтеча.
От кого спасения ждать в осаде?
Красота грядёт – вот четвёртый всадник.
Всякий рот раскроет, замрёт в восторге:
Да пронзит мне горло копьём Георгий!
октябрьское
Сперва над садом пронеслась гроза,
Наполнив влагой кроны, словно кружки.
Потом деревья прятали глаза,
И солнце целовало их в макушки.
А ночью к нам с небес сошёл мороз,
Украсил иней кружевом невесты
Кусты цветущих георгин и роз –
Теперь цветки их вовсе неуместны!
Пускай пустая клумба во дворе
Лежит забытой шляпою из фетра.
Что нужно человеку в октябре?
Стекло для солнца и стена от ветра.
Наполнив влагой кроны, словно кружки.
Потом деревья прятали глаза,
И солнце целовало их в макушки.
А ночью к нам с небес сошёл мороз,
Украсил иней кружевом невесты
Кусты цветущих георгин и роз –
Теперь цветки их вовсе неуместны!
Пускай пустая клумба во дворе
Лежит забытой шляпою из фетра.
Что нужно человеку в октябре?
Стекло для солнца и стена от ветра.
острова
Прилетят к нам горбатые демоны,
Дети ястребов и черепах,
К островам неизбежным, неведомым
Унесут на гранитных плечах.
Там над материковыми тушами
Влажной ватой плывут облака,
И ласкает вулканы потухшие
Огрубевшего ветра рука.
И туземки – ленивые, жадные –
Льют на медные блюдца вино,
Меж грудей их – гирлянды прохладные
Из цветов, что увяли давно.
Их мужчины из детства не выросли,
Или чем-то смертельно больны:
Копошатся в золе, словно вирусы,
Под большим микроскопом луны.
Их священники не церемонятся,
Прибавляя к привычным дымам
Соль из Сдома и веточку костуса –
Смесь, которая сводит с ума.
Острова зарастают дымами,
И маяк, надрываясь, гудит.
Но пропеллер лицо поднимает,
В беспросветное небо глядит.
На него лишь надежда вернуться,
А другая – пока не видна,
Но похоже на медное блюдце
Круговое движенье винта.
Дети ястребов и черепах,
К островам неизбежным, неведомым
Унесут на гранитных плечах.
Там над материковыми тушами
Влажной ватой плывут облака,
И ласкает вулканы потухшие
Огрубевшего ветра рука.
И туземки – ленивые, жадные –
Льют на медные блюдца вино,
Меж грудей их – гирлянды прохладные
Из цветов, что увяли давно.
Их мужчины из детства не выросли,
Или чем-то смертельно больны:
Копошатся в золе, словно вирусы,
Под большим микроскопом луны.
Их священники не церемонятся,
Прибавляя к привычным дымам
Соль из Сдома и веточку костуса –
Смесь, которая сводит с ума.
Острова зарастают дымами,
И маяк, надрываясь, гудит.
Но пропеллер лицо поднимает,
В беспросветное небо глядит.
На него лишь надежда вернуться,
А другая – пока не видна,
Но похоже на медное блюдце
Круговое движенье винта.
время
Время тёплым ситцем застилать кровать.
Время крепкой кистью краски собирать.
Рядом с банкой вара положить пилу.
Наступила осень, сад подсел к столу.
Пышный, словно грива, стройный, как свеча,
С палою листвой он пьёт в прикуску чай.
Предвечерним светом смотрит на цветы,
И кладёт на веки ватку темноты.
Прожужжал все уши мошкары фальцет,
В небе изменилось облако в лице,
Светится веранды золотистый куб.
Для ладоней - глина, кипяток – для губ.
Полюби без меры мой прозрачный сад
Нам прощаться время, встать из-за стола.
Прояви же лёгкость, сродную ему:
Поддержи под локоть, уведи во тьму.
Время крепкой кистью краски собирать.
Рядом с банкой вара положить пилу.
Наступила осень, сад подсел к столу.
Пышный, словно грива, стройный, как свеча,
С палою листвой он пьёт в прикуску чай.
Предвечерним светом смотрит на цветы,
И кладёт на веки ватку темноты.
Прожужжал все уши мошкары фальцет,
В небе изменилось облако в лице,
Светится веранды золотистый куб.
Для ладоней - глина, кипяток – для губ.
Полюби без меры мой прозрачный сад
Нам прощаться время, встать из-за стола.
Прояви же лёгкость, сродную ему:
Поддержи под локоть, уведи во тьму.
рассвет
В накренившихся кронах стихает пернатая дрожь,
Жестяному навесу кузнечное солнце снится,
Нахлебавшись дождей, разрывает колосья рожь,
Голубым и малиновым светится медуница.
Словно рыцари в латах, в тумане стоят лопухи,
Из канавы лепечет вода, что ещё не прогоркла,
В посветлевший зенит многократно кричат петухи,
Подставляя под стрелы лучей беззащитные горла.
Выхожу из дверей, становлюсь и сверчком, и смычком,
Тем, чьё тело дрожит от озноба, душа – от печалей.
И проходит рассвет, и, меня задевая плечом,
На ходу исчезает, и этого не замечает.
Жестяному навесу кузнечное солнце снится,
Нахлебавшись дождей, разрывает колосья рожь,
Голубым и малиновым светится медуница.
Словно рыцари в латах, в тумане стоят лопухи,
Из канавы лепечет вода, что ещё не прогоркла,
В посветлевший зенит многократно кричат петухи,
Подставляя под стрелы лучей беззащитные горла.
Выхожу из дверей, становлюсь и сверчком, и смычком,
Тем, чьё тело дрожит от озноба, душа – от печалей.
И проходит рассвет, и, меня задевая плечом,
На ходу исчезает, и этого не замечает.