Олег Витальевич Дозморов - поэт, прозаик. Родился 6 июля 1974 года в Свердловске. Окончил филологический факультет Уральского госуниверситета и аспирантуру. Работал библиотекарем, преподавателем, журналистом, редактором. Основатель клуба "Лебядкин". Долго жил в Москве, в настоящее время живёт в г. Аберистуит (Великобритания). Выпустил три книги стихов. Публиковался в журналах "Арион", "Воздух", "Волга", "Звезда", "Знамя", "Новая юность", "Стороны света", "Урал", "Уральская новь" и др. Первая книга стихов вышла в 1999 году. Составитель антологии "Лучшие стихи 2011 года". Лауреат Русской премии (2013).

 

СТИХИ

 

Пойдем, пусть второсортная погода,
в пол-окоема взбухшая гроза,
пусть половинка облака-урода
холмам, как кепка, лезет на глаза.

Дойдем вдвоем до моря - глаз успеет
увидеть, как там выключают свет,
как напоследок солнце пламенеет,
за две минуты чтоб сойти на нет.

Как на пустой веранде ресторана
худой британец жадно пиво пьет.
На белых брюках кровенеет рана
и горизонт разрезан как живот.

За окнами своя драматургия -
тень игрока отклячивает кий.
Я говорю: морская хирургия
кровопролитней прочих хирургий,

хоть все заканчивается без "скорой"
при безучастном свете фонаря
на влажной набережной, над которой
срастаются багровые края.

2010

 

 

Осенний ветер, время золотое

 

Времени прозрачная примета.
Зимний день, стоящий высоко.
Я иду средь пламени и света,
мне светло, поэтому легко.
 
Словно мне не предстоит вернуться,
словно мне сказали на пути:
никогда от света не проснуться,
никогда обратно не прийти.

 

***

 

Я хочу все повторить,
этот день увидеть снова,
это все опять прожить,
не меняя там ни слова,
 
только тот кусок убрать,
где ты милое сказала,
чтобы мучиться опять,
жить опять, вовсю, сначала!

 

***

Б. Кенжееву

Кружением вороньего пера
и листьями, умноженными вдвое,
вернется из забытого двора
осенний ветер, время золотое.
 
Судьбы истец, фонетики пастух,
канадский странник, памятью распятый,
зачем тебе примеривать на слух
тот звук единственный, неверный и проклятый,
 
когда и без созвучий этих есть —
как благодать, сочувствие и чудо —
невнятная спасительная весть
из немоты, из вечности, оттуда.

 

***

 

За два часа до пробужденья
душа утрачивает зренье,
и в сумрак утренний — ни зги —
в прозрачном пламени, в молчанье
она сечет свои круги
и машет, словно на прощанье.
А я и крикнуть не могу,
и задыхаюсь на бегу,
и ничего не разбираю:
живой я или не живой,
и чуть дышу, и умираю,
и просыпаюсь сам не свой.

 

***

 

Счастье — новость, непривычка,
предвкушенье, холодок,
без него сгоришь, как спичка,
головой о коробок.
 
Кто плечом по стенке ширкал,
кто в потемках, как в гробу,
до последней спички чиркал,
закусив в слезах губу,
 
кто не лезет тихой сапой,
у того одна беда,
но ему куриной лапой
накарябала судьба
 
на ребре, на боковушке
до бумаги гробить плоть —
до петли, до тьмы, до кружки,
где безмолвствует Господь.

 

***

 

Во сне душа была собой —
дрожащей, белой, невесомой,
безмолвной птицей неземной,
над черной бездною несомой.
В молчанье, сколько ни машу —
не поглядит, не обернется…
Но что я, Господи, скажу,
когда она ко мне вернется!

 

***

 

Пространство — это крест,
и в этом перекрестье
земля из многих мест
случайнее предместья,
 
где, сердцем на восток
и головой на запад,
ты меньше, чем песок
в его скрещенных лапах.

 

***

 

Ничего не надо больше.
Ничего не надо.
Только музыки подольше
и погуще сада.
 
Только слушать спозаранку
без любви и горя
вековую перебранку
берега и моря.
 

***

 

Осень. Солнце. Белый свет.
Золото его.
Ничего за этим нет.
Вовсе ничего.
 
Ничего-то ничего:
облако, пейзаж, —
но за это “ничего”
все потом отдашь.

 

***

 

Давай с тобой уедем,
куда глаза глядят,
не говори соседям,
уедем наугад.
Заиндевел троллейбус,
дыши теперь в окно,
ты говоришь: нелепость —
но это все равно.
 
Садись к дверям поближе
и не смотри туда,
где небо стало ниже
и светится звезда.
 
Где снежные ступени
упали над землей
и ни следа, ни тени
за мной и за тобой.

 

***

 

Ненадежно, без примет,
ненадого, но зато
я увидел этот свет,
ускользающий в ничто.
 
И сейчас он надо мной,
только странно на душе:
то ли свет уже иной,
то ли нет его уже.

 

***

 

Что мне так легко и зыбко,
отчего не по себе,
отчего пробел, ошибка
В непроявленной судьбе?
 
Не убит, не перемолот,
на пластиночке игла —
но откуда этот холод,
словно музыка ушла?